— В ближайшее время нам придется съехать — наше присутствие причиняет неудобства хозяевам. Ньюкомбы снова переглянулись: как свойственно дружным супружеским парам, они делились друг с другом мыслями молниеносно, не произнося ни слова. — Вам бы подыскать жилье поближе к Уайтхоллу, — посоветовал господин Ньюкомб. Еще один обмен взглядами. — Так уж совпало, что мы с господином Ньюкомбом и сами подумываем о том, чтобы найти жильцов, — с наигранной небрежностью произнесла госпожа Ньюкомб. — У нас есть две свободные комнаты — сбоку, на втором этаже. Небольшие, но достаточно удобные. Сейчас одну из них занимает подмастерье, однако он может спать и на кухне. Ну а вторая у нас вместо кладовой. Откуда-то из дальней части дома донеслись пронзительные вопли. — Ох уж эти негодники! — покачал головой Ньюкомб. — Дорогая, сделай так, чтобы они помалкивали, хотя бы пока господин Марвуд не уйдет. — Обычно они сидят тихо, как мышки, — произнесла госпожа Ньюкомб, с милой улыбкой направившись к двери. — Но так уж получилось, что и у Мэри, и у Генри одновременно болят зубы, и стоит одному из них разреветься, как второй тут же подхватывает. — Выйдя на лестницу, она поглядела вниз и стала звать невидимую служанку: — Маргарет! Угомони детей, да поскорее! — Аптекарь готовит для них капли, — пояснил господин Ньюкомб. — Иначе они не успокаиваются, а цена меня не смущает — за покой в доме никаких денег не жалко. Раскрасневшаяся госпожа Ньюкомб по-прежнему стояла в дверях. — Маргарет разрешает детям на головах ходить. Вот глупая! Совсем распустила мальцов. Я ей уже тысячу раз повторяла! — Госпожа Ньюкомб снова улыбнулась мне и уже более спокойным тоном прибавила: — Если желаете, сэр, приходите завтра к нам отобедать, заодно и комнаты посмотрите. Вопли усилились, и госпожа Ньюкомб выскользнула из гостиной. — Она уже все продумала, — понизив голос, заметил господин Ньюкомб. — У нее всегда так. — Он отпил глоточек вина. — Между прочим, вы могли бы устроиться гораздо хуже. А так нам всем будет польза. Но о нашем удобстве не думайте — решение за вами. — Благодарю, сэр. — Я был неожиданно растроган. За прошедшие несколько лет добрым отношением меня никто не баловал. А Ньюкомбы явно желали мне добра, пусть и не забывали при этом о собственных интересах. Ньюкомб взглянул на меня поверх бокала: — Да и насчет вашей худобы она тоже права. Приходите к нам пообедать. Уж извините за прямоту, но вы прямо кожа да кости. Будто одним воздухом питаетесь. Пока я был у Ньюкомбов, дождь прекратился. Вернувшись в Уайтхолл, я обнаружил записку от Уильямсона: он приказывал мне явиться в кабинет лорда Арлингтона, сообщая, что ждет меня там. У лорда Арлингтона моего начальника не оказалось, но я заметил, что он прогуливается неподалеку в Собственном саду. Уильямсон мерил шагами одну из прямых дорожек, шедшую параллельно зданиям, внутри которых тянулась Тихая галерея. Если на пути моего начальника встречалась лужа, вместо того чтобы хоть чуть-чуть отклониться от курса, он шагал прямо по ней. Услышав хруст гравия под моими туфлями, он поднял взгляд: — Долго вы пробыли у Ньюкомба. Я поклонился: — Прошу прощения, сэр. Оказалось, что он сдает внаем две комнаты над своей печатней. Уильямсон вскинул брови: — Большая удача! Переезжаете туда? — Я их еще не осматривал. Но надеюсь, они нам подойдут. Уильямсон продолжил путь. Держась чуть позади, я последовал за ним в дальнюю часть сада, к стене, отделявшей его от лужайки для игры в шары, а затем по другой дорожке. Уильямсон огляделся, проверяя, нет ли кого поблизости. — По поводу этой истории в Барнабас-плейс, — отрывисто бросил он. — Счел за лучшее поставить вас в известность. Может быть, это не важно, однако наверняка судить трудно. Он вынул из кармана лист бумаги и протянул мне. Я стал читать имена, записанные в столбик. Джон Брэдшоу — ум. Лорд Грей из Гроуби — ум. Оливер Кромвель — ум. Эдвард Уолли — в бегах Сэр Майкл Лайвси — в бегах Джон Оки У меня волосы встали дыбом. После первых шести имен я поднял взгляд на Уильямсона: — Это же… — Именно. Цареубийцы. Люди, устроившие казнь покойного короля, и их пособники. И тогда я понял, почему господин Уильямсон решил показать мне этот список в саду, вдали от посторонних глаз. Шесть лет назад после Реставрации монархии парламент принял Акт о забвении и возмещении ущерба: необходимая мера, призванная исцелить раны, нанесенные длительной Гражданской войной. Тем, кто с оружием в руках выступил против короля и его отца, было даровано полное помилование. Единственным исключением стали цареубийцы и их пособники, а также несколько человек, чьи преступления против Короны сочли непростительными. Я заглянул в конец списка. Примечания рядом с именами сообщали о судьбе этих людей. «Ум.» — ныне покойные цареубийцы: им посчастливилось больше всего. «В бегах» — те, кто уцелел и скрылся от закона: они живут в постоянном страхе, боясь, что их настигнут агенты короля. Другие в тюрьме, некоторые даже получили помилование. А остальные… — Те, чьи имена зачеркнуты, казнены или убиты, — пояснил Уильямсон. — Читайте дальше. Я перевернул страницу. Список продолжался и на другой стороне. Мой взгляд остановился на одном из последних имен: Томас Ловетт — в бегах — Сама Кэтрин Ловетт ни в чем предосудительном не замечена, иначе сэр Дензил не обручился бы с ней. — Уильямсон кашлянул. — Когда отец этой девушки бежал за границу, его имущество и земли, включая дом и мастерскую на Боу-лейн, конфисковали. Но по моим сведениям, юная леди сама по себе является наследницей родных по материнской линии, так что у нее все еще есть собственное состояние. — Но, сэр, зачем вы мне об этом рассказываете? — спросил я. — Вы должны понимать: тут дело посерьезнее, чем убийство слуги. Да и мелким сторонником Пятой монархии, выловленным из Флит-Дич, оно тоже не ограничивается. Племянница Генри Олдерли — дочь цареубийцы, избежавшего поимки. Вы должны действовать крайне осторожно, Марвуд. И не только вы, а все мы. Понимаете? Я и впрямь многое понял. Во-первых, господин Уильямсон напуган. А во-вторых, возможно, он более добрый человек, чем я о нем думал. Глава 22 Воскресным утром я нанял лодку, доплыл до лестницы на Чаринг-Кросс, а потом отправился в Савой и пообедал у Ньюкомбов. Хозяйка прекрасно меня накормила, и я выпил больше вина, чем следовало. Без сомнения, она хотела расположить меня к себе и к своему мужу. Я неплохо относился к господину Ньюкомбу, однако с его супругой оставался настороже: от внимания этой темноволосой женщины с цепким взглядом ничто не ускользало. Со мной она была само очарование, однако со слугами говорила резко и постоянно одергивала детей. После обеда супруги показали мне две комнаты на втором этаже. Обе оказались тесны и выходили окнами на улицу, ведущую во двор с водокачкой. Однако в комнатах царила чистота, и они были свободны. К тому же у нас с отцом появятся отдельные спальни, а этого я страстно желал. Шум печатного станка в мастерской на первом этаже отпугнет многих съемщиков, но моего старика только порадуют знакомые звуки. К тому же за обедом я узнал, что госпожа Ньюкомб несколько лет ухаживала за своим покойным батюшкой и привыкла к старческим причудам. А решающее преимущество заключалось в том, что дом стоял в достаточно укромном месте и при этом находился в удобной близости и от Уайтхолла, и от Сити. Я тут же дал свое согласие. Ньюкомбам уже известна история моего отца, а значит, от них не придется ничего скрывать. Нетвердой походкой шагая по Стрэнду, я думал о том, что моя удача, похоже, сменила гнев на милость. Повернув на восток, я направился к закопченным развалинам собора Святого Павла и городу-пепелищу. Колыбельный переулок узкий, но прямой, он пролегает к востоку от Колмен-стрит и ведет к монастырю Остин-Фрайерс и Брод-стрит. Западная часть переулка была засыпана пеплом и завалена обломками: камни валялись даже на дороге, посреди которой тянулась забитая водосточная канава. Я осторожно пробирался вперед, закрыв нос плащом. Я опаздывал. Дорога заняла больше времени, чем я рассчитывал: улицы до сих пор были завалены всем подряд. Теперь я жалел, что задержался у Ньюкомбов. Струйки дыма от мелких очагов пожара, тлевших под развалинами, смешивались с туманной дымкой дождевых капель и угольным смогом, висевшим над большей частью Лондона еще до Пожара. Развалины уступили место разномастным домам и мастерским, жавшимся друг к другу по обе стороны Колыбельного переулка. Нужный мне дом располагался слева, в самом конце. Узкое здание поднималось вверх на пять этажей, самый верхний выпячивался вперед и нависал над мостовой. Было непохоже, чтобы здесь работала какая-нибудь мастерская или лавка, и снаружи трудно было понять, кто здесь обитает. Но окна сияли чистотой, а слой побелки на фронтоне обновили после Пожара. Дом выглядел ухоженным, в то время как о большинстве уцелевших зданий в Сити нельзя было сказать того же. Старуха с закрытыми глазами и лицом цвета грязного мела сидела на корточках у двери на противоположной стороне переулка — судя по протянутой руке, она просила милостыню. Я бросил ей на ладонь пенни. Глаза тут же открылись. Пальцы сомкнулись на монете, и старуха мгновенно спрятала ее под грязным плащом. — Благослови вас Господь, сэр, — вполголоса произнесла она. — Кто здесь живет? Вот в этом высоком старом доме? Она вскинула голову. Один глаз был скрыт за серой пленкой. — Квинси, господин. — Она снова вытянула освободившуюся руку ладонью вверх. Я дал нищенке второе пенни. — Значит, господин Квинси? — Покойный старик давно на кладбище. Но дом все равно называют домом Квинси. — Кто здесь живет теперь?