Вот такой была Маргарет Уизердин. Если бы меня спросили, что я о ней думаю, я бы рассудил, что эта женщина ничем не может быть мне полезна, разве что для исполнения определенного поручения, и то лишь на короткое время. Уверен, что и Маргарет не считала меня значимой фигурой, — для нее я был всего лишь человеком, благодаря которому она приносила беспомощному мужу несколько лишних пенни в неделю. Но все изменилось, когда мой отец исчез. Глава 32 Батюшка пропал в среду, чуть больше чем через неделю после моего возвращения из Колдриджа. Госпожа Ньюкомб сообщила мне об этом, когда я принес ее мужу свежую стопку исправленных гранок. Пообедав, отец, как обычно, расположился в гостиной, и хозяйка оставила его дремать в кресле. Но когда она заглянула в комнату час спустя, батюшки там не оказалось. Госпожа Ньюкомб судорожно теребила передник: — Как мне за ним уследить, сэр? Не могла же я весь день просидеть около него. Дети расшалились, служанка заболела. Маргарет сегодня не работает, а у судомойки ума — кот наплакал. Дверь была заперта на засов, однако батюшка отодвинул его и вышел из дома. Хозяйка послала судомойку и работника господина Ньюкомба прочесывать улицы, но те вернулись ни с чем. Госпожа Ньюкомб снова отправила их на поиски, и они до сих пор не вернулись. Я сдержал гнев, понимая, что несправедливо винить хозяйку. У бедной женщины и без моего старика забот хватает. Она добрее и снисходительнее к его слабостям, чем наша хозяйка в Челси, госпожа Ральстон. Однако лучше не испытывать терпение госпожи Ньюкомб, иначе мы с батюшкой снова останемся без крыши над головой. Да и в любом случае, не мог же я посадить батюшку под домашний арест. После долгих лет тюремного заключения больше всего на свете он ненавидел сидеть взаперти. — Я поищу его сам, — объявил я. — Не беспокойтесь, далеко батюшка уйти не мог. Мой голос звучал бодро, однако меня одолевали дурные предчувствия. У отца тело старика и разум маленького ребенка. Он легко может стать жертвой и злых людей, и несчастного случая. Еще больше положение усугубляло то, что я спешил: господин Уильямсон желал продиктовать мне несколько писем, причем именно сегодня, во второй половине дня. Пройдя по Стрэнду, я остановился на углу, где аллея, ведущая от Савоя, пересекалась с главной дорогой. Небо было затянуто серыми тучами, моросил дождь. Движение в обе стороны было шумным и оживленным, из-под колес и копыт в прохожих летели брызги грязной воды. С реки дул пронизывающий ветер. Переулок служил для него своеобразной воронкой, преодолев которую поток воздуха становился еще мощнее и свирепее. Порывы сдували с голов мужчин шляпы и парики, а женские подолы колыхались и взлетали, будто под каждым из них резвилось в темноте маленькое, но беспокойное существо. Куда пошел батюшка? Я гадал, какие мысли бродили в его затуманенной голове. Эту часть Лондона Пожар не тронул. Со времен Кромвеля здания почти не изменились. Да, народу прибавилось, одежда стала ярче, а голоса зазвучали громче. Женщины украшались и выставляли свои прелести напоказ так, как не осмелились бы еще десять лет назад. Лавок прибавилось, улицы стали шумными и оживленными. Но Стрэнд был по-прежнему узнаваем и оставался частью прежнего Лондона, каким его знал отец. Если бы он отправился к Уайтхоллу, чтобы поглядеть на Банкетный дом, я бы наверняка его встретил — я ведь шел именно оттуда. Взвесив все варианты, я рассудил, что отец в своих передвижениях руководствовался давней привычкой и направился к дому. Вернее, туда, где мы жили раньше, — над мастерской на Патерностер-роу. Но этого дома он лишился шесть лет назад. После ареста батюшки хозяин, торговец Лиденхолл-маркет, сдал мастерскую другому печатнику, выпускавшему листовки и похабные баллады. Новый жилец выкупил у Короны конфискованные у отца инструменты и материалы, необходимые для печати, — кассы с литерами, чернила и запасы бумаги. Проталкиваясь через толпу, я зашагал по южной стороне Стрэнда на восток, к Сити. Если я не ошибся и отец действительно пошел туда, одному богу известно, какое впечатление на него произведет место, где он жил и работал. На Патерностер-роу, в непосредственной близости от объятого пламенем собора Святого Павла, огонь бушевал особенно яростно. Пройдя через Темпл-Бар, я оказался во владениях Пожара. На сколько хватало глаз, тянулись развалины. Расталкивая прохожих, я быстро шел, почти бежал, по идущей под уклон Флит-стрит к Флит-Дич и Брайдуэллу. Вдруг кто-то дотронулся до моего локтя. Развернувшись, я прижался к стене, свободная рука потянулась за кинжалом. — Господин… Я убрал руку с оружия: — Маргарет. Как вас, черт возьми, сюда занесло? Ее раскрасневшееся лицо блестело от пота. — Слава богу, вы пришли, сэр. — Что случилось? — выпалил я. — Ваш отец… — Она крепче сжала мой локоть. — Он здесь. — Где? Маргарет указала на руины у себя за спиной. Только тогда я сообразил, где мы находимся. — В Бараньем переулке? Об этом переулке в Эльзасе ходила особенно дурная слава. Он находился к западу от района Уайтфрайерс, рядом с Темплом, где, будто сороки, гнездились законники и богатели на людской глупости. Мы стояли на Флит-стрит прямо у северного входа в Бараний переулок. Маргарет с трудом переводила дыхание. Двое мужчин стояли возле дома, меньше чем в пятидесяти ярдах от нас. В этом месте Бараний переулок был меньше двух шагов в ширину. В проеме отсутствовала дверь, а само здание стояло без крыши. Мужчины были одеты в грязно-черное и вооружены длинными шпагами. Оба высокие, чуть кривоногие и с массивными животами, нависшими над поясами. Я догадался, что передо мной бывшие «железнобокие», опустившиеся и злобные, будто уличные крысы. — Отец в беде? Она снова коснулась моей руки, но на этот раз мягко, успокаивающе. — Господь свидетель, сэр, с ним все благополучно. По крайней мере, было благополучно, когда я оставляла его с моим Сэмом, а он близко никого к старику не подпустит. Но господину Марвуду трудно ходить. Он подвернул ногу. — Что он здесь делал? — Пришел искать меня, сэр. Хотел, чтобы я с ним погуляла. — Маргарет запнулась. — Опять сводила его к Уайтхоллу. То есть к Банкетному дому. К месту с запахом крови и пепла, где Англию готовили к пришествию короля Иисуса. — Простите, сэр, — прибавила Маргарет. — Мне очень жаль, что так вышло. — Вы не виноваты, — возразил я. В случившемся никто не был виноват, даже мой бедный батюшка. — Нужно отвезти отца домой. На него напали? — Я взглянул на стоявших в переулке мужчин. — Они? Маргарет покачала головой: — Вряд ли. Кто-то залез к господину Марвуду в карман, но его самого не тронули. Что ж, поживиться воришкам было нечем. — Батюшка, наверное, даже не заметил, — предположил я. — А как он подвернул ногу? — Мальчишка пришел и сказал, что в сточной канаве лежит старик. Он звал меня по имени. Вот паренек и прибежал к нам — решил, что господин Марвуд мой отец. — Маргарет фыркнула. — Я возражать не стала. Так безопаснее. Я уже вошел в переулок, но она потащила меня обратно на улицу: — Боже мой, сэр, я вас очень прошу, будьте осторожны! Двое мужчин глядели на нас, уперев руки в боки. Я сказал: — Пожалуй, схожу за помощью. — Лучше не надо. Со мной вас, может быть, сюда и пустят, но, если приведете еще кого-нибудь, наши подумают, что явились приставы или констебли, и поднимут тревогу. — Маргарет понизила голос. — На прошлой неделе здесь убили человека. Тело унесло приливом. — Она взглянула на меня. — Скажу, что вы мой брат, сэр. Если вы не возражаете. Объяви меня Маргарет папой римским, я бы и на это согласился: лишь бы двое громил меня не тронули. — Мне нужно к отцу. Тогда и решим, как быть. — Прошу прощения, сэр, но разрешите взять вас под руку, чтобы сразу было видно: мы с вами добрые приятели. Иначе вас примут за служителя закона. Маргарет крепко сжала мой локоть. Мы вошли в Бараний переулок. Ее пальцы дрожали, но она уверенно шагала вперед и тянула меня за собой с таким видом, будто ей принадлежит весь Эльзас. Раздался скрежет металла. Один из мужчин вытащил из ножен шпагу. Он коснулся кончиком длинного тяжелого клинка противоположной стены, преграждая нам путь. Это был старый кавалерийский палаш с корзинчатой гардой. — И кто же к нам пожаловал? — спросил мужчина. Его шляпа была сдвинута влево. От правого уха остался один обрубок. Маргарет сделала книксен: — Это мой брат, сэр. — Нам тут всякий сброд не нужен, — произнес второй мужчина, взявшись за рукоятку кинжала. — Кого попало не пускаем. — Брат пришел за нашим бедным батюшкой. Он заболел. Оба с презрением уставились на меня. — Так и есть, господа, — подтвердил я. — Батюшка нездоров. Второй мужчина взялся за край моего плаща и потер его между большим и указательным пальцами, оценивая ткань. От него пахло рыбой. — Барахло, — изрек громила, и тут мне возразить было нечего.