— Не понимаю, о чем вы, сэр. — Зачем она вас позвала? — В голосе Олдерли прозвучало раздражение. — Догадываюсь, что мачеха не в первый раз назначила вам встречу. — Он ткнул пальцем в узел. — Что тут у вас? Она вам что-то передала? — Это мой старый плащ, я собирался отдать его в починку. Если хотите, можете взглянуть. Я начал разворачивать сверток, показывая Эдварду складку грязной серой шерсти. В зале было темно, и прислужники зажгли свечи. Я рассчитывал на то, что цвет ткани будет казаться намного темнее, чем при дневном свете на Примроуз-хилле. Но Олдерли уже нетерпеливо отмахивался: — Так чего хотела мачеха? — Спрашивала, удалось ли нам что-нибудь выяснить об убийстве вашего слуги, сэр. Я о Лейне. Господин Уильямсон велел мне оказать ей любезность. Встретиться в Колыбельном переулке предложила госпожа Олдерли — видимо, не хотела тревожить вашего отца. Эдвард налил себе еще вина и откинулся на спинку скамьи, размышляя над моими словами. — Ну и как, удалось вам что-нибудь выяснить? — Нет, сэр, ничего. Олдерли осушил чашу до дна. Достав кошелек, он вытряхнул оттуда золотую монету, бросил ее на стол между нами и пододвинул ко мне. — Если мачеха снова пожелает вас видеть, сообщите мне, Марвуд. Договорились? Это для ее же блага. Я глядел на монету: — Да, сэр. — Пришлете мне записку в Барнабас-плейс. — Олдерли поднялся из-за стола и замер, чуть покачиваясь и глядя на меня сверху вниз. — Я щедро отблагодарю вас за услугу. Но я не прощаю тех, кто берет мои деньги и не исполняет обещанного. Эдвард Олдерли отвернулся и нетвердой походкой побрел к лестнице. Я накрыл соверен ладонью и придвинул монету к себе. В Савое отец сидел со свечой и читал Библию. Когда я вошел в гостиную, он даже не поднял головы. Набросив серый плащ на спинку кресла, я ждал, прекрасно зная, что в такие моменты ему нельзя мешать. Вскоре отец с улыбкой поглядел на меня. — Хорошая новость, Джеймс, — объявил он. — «Тогда возвысил царь Даниила, и дал ему много больших подарков, и поставил его над всей областью вавилонской и главным начальником над всеми мудрецами вавилонскими»[13]. Чудесно, не правда ли? — Да, сэр. Вы ужинали? Батюшка лишь пожал плечами: — Может быть. А помнишь слова о приговоренных? О том, как их, связанных, ввергли в геенну огненную? Это ведь, кажется, тоже из Книги пророка Даниила. — Что-то запамятовал, сэр. Хотите, позову служанку? Пусть она принесет вам немного бульона. Отец, казалось, не слышал. — Никак не найду, — бормотал он. — Какая досада! Ну не мог же ты забыть этот стих! Книгу пророка Даниила я знал почти наизусть, ведь в мои детские годы батюшка все время читал ее нам вслух. — Не помню. — А должен помнить, — недовольно нахмурился батюшка. — Приговоренные одеты в мешковину, их головы посыпаны пеплом, а большие пальцы рук связаны за спиной, и их, как волов, гонят по широкой дороге, ведущей в преисподнюю, а затем… — У них связаны большие пальцы? — А?.. Да, конечно. У ворот преисподней дьявол ждет их с… — Большие пальцы рук связаны за спиной? Батюшка взглянул на меня с улыбкой: — Так и знал, что вспомнишь. — Нет, сэр. Но в Книге пророка Даниила таких стихов нет. В этом я твердо уверен. Отец пожевал нижнюю губу, отчего стал похож на расстроенного малыша. И вдруг его лицо просветлело. — Да, ты прав! Я вспомнил! Это отрывок из трактата «Огненная печь Господня, или Кара для грешников». Весьма духоподъемный философский диалог, аргументы автора прекрасны и убедительно изложены. Я напечатал этот памфлет в тот год, когда король лишился головы. Трактат пользовался большой популярностью среди членов нашего братства. Он принадлежит перу очень набожного человека, однако его имя ускользнуло из моей памяти. Автор описывает день Страшного суда. — Пойду на кухню, сэр, — произнес я. — Велю принести вам бульон. Батюшка с энтузиазмом закивал: — Будь добр. Неужели они опять запаздывают с ужином? Я ужасно проголодался. Я оставил его с Книгой пророка Даниила. Пока я спускался по лестнице, все мои мысли были заняты связанными большими пальцами. Так вот откуда возникла эта идея. Я взялся за щеколду кухонной двери, но вдруг меня посетила еще одна мысль, и я застыл. Сэру Денизу не связывали пальцы. Возможно, у того, кто с ним расправился, просто не хватило на это времени. Но есть еще одно возможное объяснение: сэра Дензила убил другой человек. Глава 40 Когда в субботу вечером в кофейне появился ее отец, Кэт была настолько потрясена, что у нее закружилась голова и она едва не лишилась чувств. Отец взял наемный экипаж и увез ее. В закрытой карете он крепко обнял дочь, прижавшись щекой к ее щеке так, что его щетина исколола ей кожу. Девушка обняла его в ответ и сама не заметила, как расплакалась. — Успокойся, — мягко произнес отец, размыкая объятия. — Тише, дитя мое. Они ехали вдоль стены, у ворот Ньюгейт пересели в другой экипаж, а за воротами Бишопсгейт — в третий и вот наконец добрались до дома где-то к востоку от Мурфилдса. Кэт бывала в этой части города в прошлой жизни, когда госпожа Ноксон послала ее забрать вышитые перчатки, — казалось, с тех пор прошло много лет. Отец привел ее в просторный коттедж, за которым раскинулся заброшенный пустырь. Хозяин господин Дэйви был одним из старых сподвижников отца. Этот человек принял их с распростертыми объятиями. Его жена оказалась не столь радушна, однако мужу перечить не стала. Трое детей глядели на вновь прибывших во все глаза, но не произносили ни слова. Было очевидно, что Ловеттов — или, во всяком случае, господина Ловетта — здесь ждали. Госпожа Дэйви поставила на стол хлеб, ветчину и слабое пиво. После трапезы и хозяева и гости помолились, вознося горячую благодарность за благополучное возвращение Томаса Ловетта. А затем все стали укладываться спать. Ловеттам отвели лучшую спальню над гостиной. Когда они остались одни, отец спросил: — Слышала новость? Сэр Дензил мертв. Скромно опустив голову, Кэт кивнула. Сердце забилось быстрее, его удары напоминали барабанную дробь. — В кофейне рассказывали, что его убили на Примроуз-хилле. Не далее как сегодня утром. С ним был твой кузен Эдвард, но его не тронули. Кэт опять кивнула. — Слышал, ты была обручена с Кроутоном. Ты испытывала к нему чувства? Девушка подняла взгляд: — Нет, сэр. — Я рад. Говорят, он сорил деньгами направо и налево. С ним ты была бы несчастна. Отец дал понять, что на этом разговор окончен, и уступил дочери кровать. Перед сном они встали на колени и прочли молитву. Потом отец взял лицо Кэт в ладони и некоторое время глядел на нее, затем наклонился и поцеловал ее в лоб. Кэт прижалась к нему и не отпускала, пока отец мягко не отстранил ее. Сам он устроился на полу, на детском соломенном тюфяке. Его большие ступни свешивались с края, и отец обернул их вторым одеялом, чтобы не мерзли. — Завтра поговорим, — сказал он и задул свечу. В темноте он вполголоса произнес: — Храни тебя Господь до утра. Кэт спала в нижней сорочке, но мешочек с вещами снимать не стала. Внутри лежало все, что у нее осталось: нож, несколько монет и кукла, которую для нее вырезал Джем. Сжимая правой рукой Хефцибу, Кэт забылась беспокойным сном. За годы изгнания ее отец стал еще больше похож на битого жизнью ястреба. На узком лице нос с горбинкой выглядел особенно большим. Темные брови казались вечно нахмуренными, на лбу пролегла глубокая вертикальная морщина. Оставшиеся волосы поседели, но отец сохранил прямую осанку и был полон жизненных сил. Его одежда была скромной, однако приличной, как у секретаря, устроившегося на хорошее место, или у лавочника средней руки. В воскресенье утром до завтрака, но после молитвы отец пошел с Кэт в холодный чулан, смежный со спальней, и шепотом рассказал, как нашел ее.