— Они проржавели. — Но большинство остались нетронутыми. Но как? Как вы знали, для чего я их собрал? — теперь его взгляд был устремлен ко мне. — Я трудился над созданием механического подобия человека, автомата, способного повторять простейшие человеческие движения. Суставы были заменены на шарниры, а мышцы на ремни и шестерни. Когда вы ворвались в мой дом и украли кусок моей работы, я был в отчаянии. Кто вам помог собрать эту руку? — Никто, — я устало присел на край стола. — Ваши конкуренты дали мне другой заказ. — У меня пропали чертежи. — Точно. А это я взял для себя, не найдя ничего ценного. Просто схватил саквояж, решив, что там, возможно, отыщу хоть пару монет или часы на продажу. — Но вы обнаружили детали и сами собрали их так, как я и задумал, — он освободил место на столешнице и положил руку бережно, будто имел дело с младенцем. — Ха! Я до этого не додумался… Изумительно. А как же тут? Вот оно что. Хансер изучал мое творение, а я не торопил его. Это была долгая ночь, и утро настанет еще нескоро. — Что ж, — ученый выпрямился, заложил руки за спину. — Вы утерли мне нос, Лоринг. Я считал вас обычным воришкой, но вы загубили талант механика. Да-да, прискорбно. — Теперь она ваша. На его удивленный взгляд я пояснил: — Все совершают ошибки. Я не ворую у тех, для кого потеря аварда была бы губительна. Это мой принцип, поскольку я вырос в нищете, и знаю, что значит голодать и мерзнуть. — Или дело в том, что в нищенской лачуге нечего брать? — ехидно поинтересовался он. Я усмехнулся: — Мне больше нравится собственное объяснение, даже если ваше правдивее. Так или иначе, украв эти детали, я пошел против своего принципа, потому что отнял у вас кое-что невероятно ценное. Пусть запоздало, но я хочу исправить ошибку. Мы помолчали. Хансер смотрел на механическую руку с плохо скрываемым восторгом, и все же в его голосе была горечь: — Исправить ничего уже нельзя, Лоринг. Я потерпел неудачу, в которой виноваты только вы. Но то, что моё творение не ржавело на свалке, что оно оказалось полезным, пусть и в таких гнусных делах, это, безусловно, имеет значение. Со вздохом он указал на дверь в стороне от входа: — Там вы сможете прослушать пластины. Я перенаправлю звук на вторую воронку. Здесь будет полная тишина. Даю слово. В крошечной комнатке, куда меня отвел Хансер, был стул, столик, вероятно, для чаепития, и воронка фонографа. Стены и дверь изнутри были обиты черным бархатом, под которым, судя по ощущениям, находился войлок или что-то в этом роде. Мелькнула мысль, что Хансер может запросто запереть меня здесь и сдать венаторам. А если так, неприятности мне обеспечены. Вилсон всё правильно понял, я действительно выбираю союзника. И от услышанного будет зависеть, кому достанутся пластинки. Из воронки послышался скрежет, а затем мужской голос. Если бы он не представился, я не сумел бы узнать доктора Шермана. — День шестой. Эксперимент пришлось временно прекратить из-за ухудшения состояния леди Уилкокс. После второго сеанса у нее началось кровотечение из носа, дыхание несколько раз останавливалось, по всему телу наблюдались судороги. Как и в случае с Маккензи, я применил слабый разряд электрического тока, после чего пациентка впала в беспамятство. Сутки ее организм не отвечал на внешние раздражители. Она находилась в сознании, но не реагировала ни на свет, ни на болевые ощущения, ни на перепады температур. На четвертый день я решил рискнуть и провел сеанс, не дожидаясь улучшения состояния. Это дало результат. Пациентка проявляет активность, принимает пищу, говорит простейшими фразами. Сегодня я собираюсь повторить, увеличив дозу инъекции и продолжительность. Снова зашуршало. Наверное, закончилась запись. Спустя минуту опять послышался голос. На этот раз мне довелось выслушать отрывок нудной лекции, в которой я не понял ни слова. Затем попалась еще одна любопытная пластинка. — Герберту тяжело. Он ни с кем не говорит, отказывается от пищи и воды. Спустя три дня голодания я приказал няне накормить его, но она не справилась. Герберт проявляет агрессию, он невероятно силен, как для голодного ослабленного ребенка. Я чувствую стыд перед Молли, пусть земля ей будет пухом, но мне придется поместить нашего сына под замок. Возможно, будет лучше, если он станет наблюдаться в больнице. Сегодня мы с Джорджем смогли уложить его в кровать и связать, чтобы поставить капельницу. Его пульс нормализовался, сухость слизистых оболочек стала менее выраженной. Он уснул. Послышался какой-то щелчок, и сразу затем повествование продолжилось. Шерман рассказывал о своем сыне и прогрессирующей у того болезни. Судя по записям, он перепробовал разные средства, начиная с самых гуманных, а затем перешел к более радикальным, от чего даже мне, стороннему слушателю, стало не по себе. Я видел этого ребенка и испытал неприятное ощущение при нашей встрече, но бедняга был болен и не мог нести ответственность за свои поступки. Если представить, что ему пришлось пережить в стенах больницы, то странно, что он не бросается на людей, как дикий зверь. Зато понемногу стали ясны мотивы доктора. Вероятно, ему понадобились деньги для лечения сына, или же на него надавили, узнав о такой служебной халатности в случае с собственным ребенком. Через некоторое время дверь открылась, и Хансер сообщил: — Это всё. Я поблагодарил его и, покинув комнату для прослушивания, собрал коробки. — Что теперь? — озабоченно спросил ученый. — Вы сказали, что от этого зависит судьба империи. — Так и есть. Но пока рано судить. Могу я просить вас не сообщать о моем визите венаторам? Хансер сел за стол, снял пенсне, протер стекла чистым носовым платком. — О чем, Лоринг? О том, как впустил вора в окно? Или о том, как помог ему совершить нечто незаконное? — он с печальным видом водрузил пенсне обратно на нос и посмотрел на меня сквозь линзы. — Мне кажется, человек, задумавший дурное, не придет среди ночи в Институт Звука просить о помощи. Я не хочу сказать, что уверен в вашем благородстве, но могу обещать, что не стану рассказывать об этом визите. Пока меня не спросят. Это большее, что он мог сделать. * * * Какая долгая ночь. На башне часы показывали четверть пятого. До восхода есть еще часа два, а при затянутом небе рассветет не раньше восьми. Было пусто, и мои перемещения по городу остались никем незамеченными. Разве что смотритель фонарей мог увидеть, как я бегу, чтобы согреться, по направлению к улице Изабель Нортон. Я нажал на кнопку, возле которой было указано нужное мне имя, и послышался резкий неприятный звук. Спустя некоторое время включился свет на втором этаже, в окне мелькнул темный силуэт. Затем застучали шаги на лестнице, и дверь открылась. Вудроу стоял передо мной в пижамных штанах и халате, накинутом на голое тело. Взгляд снова против моего желания цеплялся за его уродливые шрамы и перевязку на груди, но ловец не заметил этого. Он был обескуражен моим визитом, а потому взволнован и нетерпелив. — Скорее входите, вы замерзли. — Не стоит беспокоиться. — Не переоценивайте собственное здоровье. Подумайте, что пневмония может лишить вас возможности отлично заработать. Он запер дверь и стал торопливо подниматься по лестнице. Я шел за ним, повторяя в точности шаги, поскольку Вудроу наверняка знал, какие половицы скрипят, а какие надежно закреплены и молчаливы. Оказавшись в его комнате, я рассказал о лаборатории. Повествование было недолгим. Вудроу задумчиво слушал меня, а затем так же глубокомысленно молчал. Я слушал, как свистит закипающий чайник, и немного разомлел в тепле. За окном подвывал ветер, а близость раннего утра делала тьму еще непрогляднее. — Значит, их предупредили, — Вудроу разлил чай по чашкам и сел напротив меня. Я уже начал привыкать к его очкам и к тому, что приходится смотреть на собственное отражение вместо глаз собеседника. — Но кто? — Вилсон подозревает кого-то из своих. — Инспектор? Он такой. В его породе всех подозревать. Но не представляю, кто бы на это пошел. Наши взгляды пересеклись, и ловец покачал головой: — Леди Коллинс невиновна, вы знаете лучше меня. — Она и раньше нарушала некоторые профессиональные нормы. Что бы помешало в этот раз? Вудроу подул на чай, и стекла его очков запотели от пара. — Я мог бы выбить вам челюсть одним ударом, если бы посчитал, что вы хотите опорочить имя леди Коллинс, — спокойно произнес он с неизменно вежливым выражением лица, когда губы сложены в особую улыбку, уместную как для сочувствия на похоронах, так и для поздравления с триумфом. — Но вместо этого скажу: у меня есть все основания полагать, что она достойная женщина и не занималась ничем подобным. — Это означает, что после службы она в последние дни находилась в вашем обществе? — Не вынуждайте меня. — Не угрожайте. Вудроу сильнее, и нам обоим это было хорошо известно, но он еще не оправился после ранения, и это уравнивало наши шансы. При должном подходе я мог бы справиться с ним. Достаточно для начала плеснуть на его измученную кожу кипятка из чашки, а дальше дело удачи и сноровки. — Вы стали мне почти другом, Лоринг… Арчибальд, если позволите. — Господи, помилуй. Если вам это необходимо, зовите меня Арчи, но лучше обойдемся без братания. — Так сложилось, что сами того не желая, вы дважды спасли мне жизнь. Смею верить, это было бескорыстно, тогда как у меня каждый раз была своя причина, чтобы не дать вам умереть. Это ставит нас в неравное положение. Поэтому, Арчи, я скажу вам как на духу. Леди Коллинс — прекрасная женщина, достойнейшая из всех, кто встречался мне в Патрии и за ее пределами. И если бы она была замешана в государственной измене, я бы не только прекратил расследование и погоню за доктором Шерманом с нанимателями, но всяческими способами покрывал бы ее участие. И первым делом избавился бы от вас, как от прямой угрозы. Вы мне верите? — Вполне. — Тогда вам будет достаточно моего слова. Забудьте о леди Коллинс. Во всех смыслах. И все же ловец и сыщица. Мой бог, как же это зефирно, в стиле бульварного чтива. Даже странно, что на улицах Асилума еще возникает нечто подобное. Но он говорил так горячо и искренне, что я поверил. Мне нечасто встречались люди, способные на сильные чувства, а тем более люди этой породы. Нашей породы. Вудроу достал из кармана халата флягу, открутил крышку, сделал большой глоток и передал угощение мне. Я последовал его примеру. — Если допустить, что инспектор прав, то вычислять предателя — не наша забота. А вот где искать доктора Шермана… Возможно, стоит нанести ему визит. Только его дом наверняка облепят ищейки. Мы погрузились в размышления. Лаборатория могла находиться теперь в любом месте. Судя по размерам котельной, ей достаточно небольшого пространства, а это еще больше осложняет поиски. Тут я вспомнил о дагеротипах, и зачем-то решил показать свою находку. — Это было в ящике вместе с записями, — я разложил таблички со снимками на диване. — Не знаю, что они означают, но, возможно, были важны для наблюдения за подопытными. Я удивился, как Вудроу отреагировал на это. Он напрягся, лицо окаменело. Отставив чашку в сторону, он подошел ближе и стал рассматривать сделанные снимки с таким вниманием, будто рассчитывал найти на изображении нечто особо важное. — Это всё? Больше там не было дагеротипов? — Нет. Он кивнул.