Объяснений не пришлось долго ждать. Днем я находился в своей камере, разложив на столе подвесные и встраиваемые замки. Пока я изучал их с помощью нескольких новых отмычек, сделанных из подручных средств — куска проволоки, старой вязальной спицы и гвоздя — мой покой нарушила гостья. Шуршание юбок предупредило об ее приближении, но я не обернулся, позволяя девушке почувствовать себя подкравшейся. Она довольно долго стояла в дверях, наблюдая за моей работой. — Инспектор знает, чем вы занимаетесь? — Я вор. У меня не так много возможностей развлечь себя. Особенно, когда мои апартаменты не запираются, и стена состоит из решеток. Илайн не смутилась, подошла ближе, и еще какое-то время следила за моими движениями. — Могли бы взять книгу или мольберт. За рисованием не так скучно коротать дни. — Я лишь однажды проверил свои способности к художеству. Тогда попытался изобразить чужую расписку. Мне было лет пятнадцать. Илайн засмеялась: — И что же? Вместо ответа я поддернул рукав, показывая шрам на запястье, он выделялся белой полосой на фоне смугло-серой кожи. — О, — в ее выдохе было и сожаление, и учтивая отстраненность. — Да, я никудышный художник. Отложив отмычки, я поднялся: — Не знаю, будет ли проявлением вежливости пригласить вас присесть в камере. Наверное, лучше мне постоять. Она ответила на это натянутой улыбкой, и сразу перешла к сути своего визита: — Что у вас за дела с Вудроу? Я не стал оскорблять ее притворством, хотя мне и не составило бы никакого труда сыграть роль безмятежного дурачка. — Вы беспокоитесь обо мне или о нем? Мой вопрос застал ее врасплох. Илайн не так-то просто смутить, и все же она ответила не сразу. — В какой-то момент я забыла, с кем говорю, — она подняла голову, и теперь ее взгляд излучал высокомерие. — Хотела призвать вас к приличию, но вспомнила, что передо мной человек, для которого понятия морали чужды. — Возможно, — я не стал спорить с очевидным. — Но Вудроу просил держаться от вас подальше. И вот меня интересует: у него есть повод для опасений? — Да как вы… — Скажете, что я не привлекаю вас? — Не смейте! — Я вырос на улице, всякое бывало, но Вудроу… на нем же нет живого места, я видел эти чудовищные шрамы. Неужели он вам не отвратителен? Рука Илайн мелькнула молнией, разрезая воздух. Я не отходил. В этот раз мне стоило принять удар, иначе бы между нами случилась ссора, которую непросто погасить. Но пощечины не последовало. Илайн все также пристально смотрела на меня, затем опустила руку. Странно, но в ее глазах вспыхнувшая, было, злость, сменилась подозрительностью. Она медленно направилась к двери. Остановилась на пороге, вернулась назад и, глядя мне в глаза, произнесла: — Вы странный человек, Лоринг. И намного лучше, чем хотите казаться. Надеюсь, о нашем разговоре не станет известно сквайру Вудроу. Хотя он был бы горд узнать, как вы защищаете его тайны. — Наверное, вы неправильно меня поняли… — О нет, я все поняла правильно, не волнуйтесь. Она коротко сжала мою руку своей, и стремительно вышла. * * * Вечером дождь прекратился. Первый раз за неделю с неба не лило и не моросило. Медленно движущиеся тучи походили на комки серой шерсти. Прохожие больше передвигались пешком, повесив зонты на руку, а возницы снова скучали и дымили папиросами. Я вышел из Двора Венаторов, спустился по лестнице, натянул перчатки и поправил воротник. Ветер растрепал волосы. У меня не было никакого желания прятаться в капюшон или шарф. Последние деньки перед зимой. Кожа хочет почувствовать свободу. Пилс стоял за воротами, переминался с ноги на ногу. В его руках была крошечная декоративная корзинка с фиалками. Несколько странная ноша для молодого человека перед зданием, где он работает сыщиком. — Ах, они прелестны! Мои любимые. Как вы угадали? Мой вопрос заставил его обернуться. Лицо Пилса вытянулось от разочарования, он посмотрел на цветы, будто сам не представлял, как они попали к нему в руки. Я остановился напротив, не стал помогать ему выпутаться из нелепого положения и безжалостно ждал, когда же он найдет, что ответить. — Это… это не вам, — он выдавил из себя улыбку. — Серьезно? Какое разочарование. Пилс хмыкнул, на его бледном лице появилась насмешка, а глаза потемнели, как небо перед бурей. — Это смешно, да? Я кажусь вам смешным? — Немного. — Ну конечно, — его голос стал ниже, зашелестел холодным ветром, — я не так хорош, как вы, сквайр Лоринг. Честно служу короне, плачу налоги, защищаю порядочных граждан от мерзких типов, вроде… — Меня. — Да, вроде вас, не думайте, что мне не хватило бы духу этого сказать. — Ни в коем случае, — мне стало интересно. Пилс впервые был в таком эмоциональном возбуждении в моем присутствии. Возможно, ему прежде не доводилось говорить необдуманно. И все же время поджимало. — Может, продолжим эту увлекательную беседу в экипаже? Нам пора ехать. — «Нам»? — он разразился театральным смехом. Я всего один раз имел несчастье оказаться в театре. Не знаю, отчего все приходили в восторг, когда сидели в душном зале на жестких стульях и смотрели на то, как раскрашенные толстозадые старики изображают прелестных юношей, а потертые жизнью женщины притворяются невинными девушками. Бутафорская кровь, бумажные ножи, искусственный смех. Какой дурак захочет платить деньги за то, что его обманывают? Но таких дураков было слишком много, и в момент зрительского экстаза они напрочь забывали о своих кошельках. Я был тогда еще молод и не гнушался карманными кражами. Но интерес к ним быстро угас. И вот сейчас Пилс смеялся так же, как пухлый лысеющий «юнец» с гипсовым луком в руках. — Нет, сквайр Лоринг, не «нам», а «вам». Вы так хороши, что вас предпочитают абсолютно все. Женщины, хоть другие могут быть образцом джентльменского терпения и обходительности, скромности и надежности. Начальство, и безразлично, что вы всего лишь удачливый вор, а другие отдали годы во имя закона, дневали и ночевали в этих стенах, лишь бы преступников, вроде вас, стало меньше. — «Другие» — это вы? — я достаточно убедительно сыграл озадаченность. — Допустим, — с вызовом ответил тот, — я! Да, я! Что вы на это скажете? Что сказать? Я смотрел в лицо человеку, чья жизнь похожа на мутный поток, устремившийся по дороге к решеткам водостока. — В чем вы лучший? — спросил я. Скрипнула дверь. На пороге Двора Венаторов остановились Илайн и Вилсон. Они о чем-то беседовали, и, похоже, не хотели, чтобы кто-то стал свидетелем их разговора. Пилс посмотрел в их сторону и снова перевел взгляд на меня. — Лучший? Что вы имеете в виду? — Вы хотите особого отношения, верно? Признания, уважения. Так в чем вы лучше прочих? Леди Коллинс — единственная женщина-сыщик за последние лет десять, верно? Она доказала, что годится на что-то большее, чем чаепитие с подругами и благотворительные ярмарки. Вилсон — лучший детектив и на хорошем счету у начальства. Ну а я, мерзкий тип, как вы выразились, как назло — лучший вор Асилума. Или Патрии Магнум. Возможно, я не так хорош в своем ремесле, раз вы меня все-таки поймали… Хотя, постойте, поймала меня все-таки леди Коллинс, а не вы. Его ноздри раздувались и трепетали, как у разъяренного быка, глаза налились кровью. Вот-вот он кинется на меня, забыв о тех своих достоинствах, которые успел перечислить. — Прежде чем требовать к себе особого отношения, заслужите его. Станьте лучшим. Вы знаете Джимми? Этот вопрос в ходе нашей беседы стал неожиданностью. На секунду злость и обида от моих слов отошли на второй план. — Какого еще Джимми? Чистильщика обуви? — Да, того самого, одноногого малого, ветерана какой-то там очередной великой войны. — Причем здесь он? — При том, что вы едва ли знаете имя любого другого чистильщика обуви в Асилуме. Но Джимми знают все, потому что он — лучший в своем деле. Это не преступников ловить, конечно, но достойно уважения. Пилс готов был разразиться гневным ответом, я видел это по играющим желвакам и вздувшейся шее, но ему пришлось проглотить собственную злобу, поскольку к нам подошли инспектор и леди Коллинс. — Как необычно застать вас за беседой, — Вилсон хитро посмотрел сначала на одного из нас, затем на второго. — О чем шла речь? — О Джимми, — я заложил руки за спину. Искоса глянул на Илайн. Эта девушка знала толк в светских уловках. Никоим образом по ней нельзя было судить о том, что между нами совсем недавно произошел довольно странный диалог. — Чистильщик обуви? — уточнила она, — да, он великолепен! Я буквально услышал, как заскрипели зубы младшего сыщика, и не сдержал улыбки.