Хотелось закрыть нос рукой, но чудовищный запах проникал сквозь кожу, он впитывался и отравлял организм. Мы привязали лодку к крюку для ламп, зажгли фонари и пошли вдоль стены. — Вы знаете путь? — спросил я Вудроу, удивляясь его уверенности. — Мне не приходилось здесь бывать, — ответил он, оборачиваясь через плечо, — но что толку стоять на месте и гадать, если мы в равной степени можем как оказаться правы, так и ошибаться? Так что лучше не тратить времени попусту и проверить. Мне нравился ход его мыслей. Слишком часто люди замирают в нерешительности и пропускают мимо всю жизнь. — Смотрите-ка, мы угадали, — радостно сообщил Вудроу, указывая на воду. Прежде ее движение было почти незаметным, но теперь стало очевидно медленное перемещение масс. Мы шли против течения. Я не хотел думать о том, что случится, если нас поймают. Вся наша затея с самого начала была рисковой, и сейчас не время кокетничать и вздыхать. Но, конечно, не о такой смерти я думал, соглашаясь на сделку. — Тихо, — Вудроу замер, выглянул из-за угла, и тут же прижался к стене. — Впереди есть отблеск света. Теперь ваш черед. У меня куда больше опыта в том, что касается скрытного передвижения. Простой человек не знает, насколько шумно крадется, дышит, как урчит у него в животе, и как шелестит одежда. Я умею передвигаться практически бесшумно, знаю, где спрятаться, используя свет и тень в своих интересах. Вудроу прав, что остался. Он был бы лишней помехой. Свет, который он увидел, был едва различим. Поврежденные глаза ловца более чувствительны, мне бы не помешало такое зрение в темноте. Пришлось пройти еще шагов сто, пока я не заметил источник света. Вдалеке висела лампа, и два человека выгребали лопатами содержимое телеги. Они понемногу сбрасывали в сточную воду что-то, похожее на щупальца или рыбу. Но подойдя немного ближе, я смог рассмотреть содержимое телег, почувствовать запах, и едва сдержался от рвоты. Эти двое разгружали целую кучу человеческих кишок, органов и конечностей. — Почему нельзя выбросить это все сразу? — причитал один. Судя по бесстрастному выражению лица, он брезговал своей работой, но не ощущал всего ужаса происходящего. — Зачем таскать лишнее? — Тебе уже говорили, — буркнул другой. — Чтобы крысы не набежали. Ты видел, сколько их там. Кровь почуют — и нас с тобой сожрут. Я стал пробираться ближе, держась тени. Они меня не видели, между нами находился фонарь, который слепил их. Из дальнейшего разговора не удалось узнать ничего толкового. Они обсуждали свою горькую участь, оставшиеся гроши, скудную пищу и собственные болячки. Эти двое даже не заметили, как я проскользнул за их телегой. Дальше туннель разветвлялся на два. Под сводом виднелись решетки, сквозь которые время от времени стекала грязная жидкость. Видимо, трубы из жилых домов. Действуя по тому принципу, который проповедовал Вудроу, я двинулся наугад в левый туннель. Пришлось зажечь фонарь, хоть это и было довольно рискованно. Не знаю, что хуже: привлечь чужое внимание светом, или в кромешной тьме свалиться в помои. Вскоре ход привел меня к тупику с круглой решеткой, между прутьями которой забился разный хлам. Пришлось вернуться, но возле самого выхода я заметил приближающихся доходяг, которые разгрузили телегу. Еле передвигая ноги, они направились в правый проход, и я последовал за ними. Вскоре впереди показалась такая же круглая решетка, которая закрывала проход в соседнем туннеле. Уборщики подошли к ней, зазвенели ключами. Я стоял у стены, ожидая, пока они отопрут подвесной замок. Но вот они прошли за решетку и заперли за собой. Когда они удалились достаточно, чтобы не видеть мой фонарь, я подошел к замку и принялся за работу. Хорошая конструкция, из дорогих, изобретен в прошлом году. Официально считается, что его невозможно взломать — особая форма ключа предполагает точную, ювелирную, я бы сказал, работу с запирающим механизмом. Но ведь и Лоринг не какой-то там воришка. Работай я только с легкими замками, кому были бы нужны мои услуги? Я разложил на земле сверток с отмычками. Понадобились дополнительные тонкие щупы из проволоки, которые по ходу дела я изгибал плоскогубцами. Не прошло и четверти часа, как замок открылся. Дальше в туннеле стояла плотина. Она преграждала путь воде, и каменное устье оставалось сухим. Я шел, пока не уперся в металлическую дверь. Судя по кирпичной кладке вокруг, ее установили недавно. Замочная скважина была достаточно широкой, чтобы можно было рассмотреть внутреннее помещение. Там было темно, но где-то все же находился осветительный прибор, поскольку я видел очертания стен. Так как было тихо, я вскрыл замок — на это ушло около десяти минут — и проник внутрь. Под сводчатым потолком тянулись провода толщиной в большой палец. Похоже, здесь электрическое освещение. Через несколько шагов стал слышен шум генератора. Канализационный смрад ощущался слабо, его перебивал крепкий запах хлорки. Светлые горки этого вещества виднелись под стенами. Внезапно над моей головой зажглась лампа. Я от неожиданности рванул в сторону, но спрятаться было негде. Лампа горела желтым, тускло, свет дергался в судорогах, потом стал мигать очень часто и наконец потух. Но стоило мне сделать несколько шагов, как он включился снова. Нужно было торопиться: в этом месте негде укрыться, а от прямого света нет спасения. Я добрался до еще одной двери, из-за нее доносилась музыка и пронзительный писк. В замочную скважину удалось разглядеть людей в белых халатах как у докторов, да и сама обстановка напоминала больничную. Там было несколько коек и приспособлений для осмотров. Открыть дверь было бы слишком рискованно, но тут я заметил решетку стока. Теперь, наверное, его переоборудовали в вентиляцию. Вероятней всего, труба объединяла сливы из домов. А значит, она должна была идти в самой стене, параллельно основному коллектору. Я оторвался от двери и огляделся. Немного дальше наверху был еще один сток. Вполне возможно, что они соединены между собой. Я мог ошибаться, но не имел права отмахнуться от этой идеи. Незаметно попасть в лабораторию другим путем невозможно. Мигающий свет нервировал. Мерещились тени по углам, краем глаза я то и дело видел чью-то фигуру, но стоило обернуться, и это оказывался узор из трещин на стене или кусок трубы. Я разбежался и вскочил на стену, вцепился пальцами в решетку и завис. Открыть ее будет непросто, болты покрылись ржавчиной. Я оторвал кусок от подкладки своего пальто, намочил ткань в керосине из лампы и хорошенько натер шляпки болтов, стараясь как можно больше жидкости выдавить в проем. Осталось обработать всю решетку по кругу и подождать. Чтобы не терять времени зря, я осмотрелся. Чутье не подвело Вудроу. В этой лаборатории продолжались эксперименты Стоуна. В туннелях, где я побывал, находились отдельные камеры, в которых обитали подопытные. Многие из них не отличались от мертвецов, разве что дышали изредка. Другие проявляли агрессию, скребли руками стены, рвали на себе волосы и кожу. Они походили на диких зверей или же, что точнее, на безумцев. Но пятеро из них, и это пугало еще больше, вели себя иначе. Они были помещены отдельно. Эти люди стояли. Просто стояли посреди камеры, глядя перед собой. Зрелище напоминало чулан кукольника с подвешенными марионетками, только ниток не видно, и оттого еще страшнее. Стоило мне заглянуть в окошко, как они повернули головы. Все пятеро одновременно посмотрели туда, где секунду назад стоял я. Не знаю, что будет, если они меня увидят. Но сама мысль, что людей можно превратить в такое, вселяла омерзение. Я старался не думать о том, что мой приятель Вудроу частично имеет отношение к этому кошмару, который творится в подземелье. До сих пор мне причиняло боль понимание того, что он не Стоун и не ловец на самом деле, а существо, совсем недавно появившееся на свет, причем благодаря моим стараниям. Осознать это в полной мере было слишком тяжело, ведь тогда я должен был принять всю ответственность за происходящее в Асилуме, за смерти политиков, за похищение бедняков, а также за все то, к чему приведет освобождение созданных зверей. Когда я вернулся к решетке, керосин уже достаточно растворил ржавчину, чтобы болты легко открутились, и решетку можно было снять. Я влез внутрь и поставил крышку на место, чтобы скрыть свое присутствие. Стоками давно не пользовались, но точно не чистили. Скелеты крыс и окаменевшие нечистоты были повсюду. Я пробирался на корточках, стараясь ни к чему не прикасаться. Замер напротив решетки, за которой находилась лаборатория. Электрический свет давал возможность в подробностях осмотреть каждый угол. Здесь находилось четверо людей. Один работал возле стола со множеством колб и сооружением из химических принадлежностей. В прозрачных змеевиках текла бурлящая зеленая жидкость, из последней пробирки над горелкой то и дело вылетало облачко едкого пара. Второй, с позволения сказать, доктор занимался в этот момент вскрытием человеческого тела. Мертвец распластался на столе, он был не только нагим, но и со снятой кожей. Меня удивило только то, что несчастный привязан ремнями. И стоило врачу раскрыть грудную клетку, точно ларчик, как я увидел причину странности. Сердце все еще билось. Такое зрелище заставило меня отвернуться. Несколько секунд я боролся с собственным отвращением и ужасом, с подступающей к горлу тошнотой. Перед внутренним взором все еще стояла эта чудовищная картина. Сделав над собой усилие, я снова посмотрел через решетку, стараясь не замечать того, что происходило на столе. Третий человек в халате проверял действие электричества на крысах, сидящих в клетке. Их визг и треск разрядов пугающим образом сочетались с музыкой, доносящейся из граммофона. Четвертый доктор работал за письменным столом. На стенах висели плакаты, изображающие анатомическое строение человека, чертежи фотографического аппарата; на досках, вроде тех, что вешают в студенческих аудиториях, были мелом расписаны химические формулы. Конструкция аппарата, который использовал Стоун в своих экспериментах, претерпела изменения. Теперь это был высокий стул, на котором человек фиксировался ремнями, на голову надевался металлический обруч с проводами и лампочкой, позволяющей понять, есть ли напряжение. Я исследовал всю трубу и обнаружил еще пару выходов, они вели в разные лаборатории с одинаковыми аппаратами Стоуна. Похоже, здесь преображение поставлено на поток. Кто-то всерьез задумал создать армию и торопится. Когда я собирался покинуть это место, то услышал знакомый голос. Мне показалось это странным, и я даже сначала не поверил. Не может быть, чтобы человек, которому принадлежал узнаваемый тенор, находился здесь, среди стоков и чудовищ. Осторожно приблизившись к решетке, я осмотрел комнату. И точно, в лаборатории появился новый посетитель. Он стоял ко мне спиной, но я узнал его. Сквайр Роберт Энтони, председатель Ложи Консерваторов, бессменный хранитель традиций, ярый защитник Короны. — Мне нужны результаты, — он обращался к одному из докторов. — Не эти пустышки! Он бросил на пол ворох испещренных мелким почерком листов бумаги. — А результат должен быть до Рождества! Вы обещали мне три дюжины солдат еще в начале декабря. — Задержка произошла не по нашей вине. — Всё, что могло вам помешать, устранено. У вас новые люди, оборудование, материал. Лучшее снабжение, о котором вы не могли мечтать в своем университете. Так докажите, что я не ошибся в вас! — Опыты Стоуна противоречивы. Пока мы действовали, строго следуя его записям, результат был отрицательным. В руках ученого появилась книга, которую я узнал, хоть видел всего два раза в жизни: первый, когда воровал, а второй — когда отдавал перекупщику. Дневник Стоуна. То, за чем охотится Вудроу. Получи мы его, и наш уговор выполнен. Останется лишь поймать Ртутную Крысу и закончить эксперимент с обратным процессом. — Часть данных зашифрована, — сказал доктор. — Возможно, Стоун не хотел, чтобы этим воспользовались без него. — Так расшифруйте! — воскликнул Энтони таким же тоном, как требует, наверное, от камердинера сорочку. — Мы не можем, — терпеливо ответили ему. — Шифр не поддается никакой схеме. — Тогда обратитесь к нему. Я навострил уши. «К нему?» — Он не поможет нам, — голос доктора звучал так, будто кто-то сжал ему горло. — Мало того, что он не в себе, так еще и страдает фрагментальной амнезией. — Мне безразличен его диагноз, — заявил Энтони. — Если это написал Стоун, то пускай сам Стоун и расшифровывает. А если вы не можете урезонить его достаточно для сотрудничества, то мне придется заменить вас на тех, кто постарается найти подход к этому человеку. Может он и безумец, но единственный из вас, кто умеет создавать людей нового образца. Я сам встречусь с ним, черт подери! Я дождался, пока он покинет лабораторию, и затем сам выбрался из трубы. Путь обратно не принес никаких сюрпризов, и уже спустя двадцать минут я встретился с Вудроу. Он скрывался между оставленными кем-то ящиками. Услышав об Энтони, он не особо удивился. — Я и прежде подозревал его в причастности. Именно за ним пришлось следить, когда мы с вами столкнулись в «Бубенчиках». Но сейчас он не проходил мимо меня, получается, здесь есть другой вход, что неудивительно. Его порадовали новости о дневнике Стоуна и о том, что Ртутная Крыса где-то поблизости. — Это чудесно, — Вудроу сосредоточенно обдумывал мои слова и едва ли на самом деле считал, что сказанное мною можно охарактеризовать восторженным словом «чудесно». — Значит, его будет легче поймать. — Даже не верится. Он хмыкнул, отвлекаясь от своих мыслей, и потребовал объясниться. — Не верится, что всё это в ближайшее время закончится, — я взмахнул рукой, как бы указывая, что имею в виду происходящее. — И я стану свободен. — Конечно, — он улыбнулся, хотя эта улыбка была далека от демонстрации веселья. — И что вы собираетесь делать потом? — Не знаю, — соврал я, почему-то не желая делиться планами относительно жизни на островах, не подчиняющихся Империи. — Возможно, покину Асилум. — Жаль, — вздохнул он, чем весьма меня удивил. — Я должен был это предвидеть. После случившегося такое решение — наилучший вариант. И все же не хотелось бы терять вас из виду. Я был удивлен. Он много раз говорил о дружбе между нами, но я бы соврал, если бы сказал, что воспринял его слова всерьез. — Простите, Вудроу… Генри, но неужели в ваших планах были рождественские ужины с вором? Или вы бы позвали меня крестить ваших детей? Он усмехнулся и покачал головой: — Вы правы. Это нелепо. И все же, умные люди — невероятная редкость. Красивые, приятные в общении, обаятельные, с тонким чувством юмора — таких предостаточно. Но умные — это белые вороны в своем роде. Рано или поздно наступает момент, когда ты с горечью осознаешь, что намного опережаешь окружающих. Ты не испытываешь радости, нет. Скорее боль. Ум не только дает неоспоримые преимущества, но и лишает одного из важнейших компонентов счастья. Общества. Можно смириться со многими недостатками окружения, кроме его бесконечной глупости. Это разъедает день за днем. Череда разочарований. В приятелях, родителях, в тех, кто еще вчера казался авторитетом. Умный человек обречен на одиночество, если не готов терпеть дискомфорт и притворяться. Ведь обществу не нужны такие люди, изгои, выродки. Никто не хочет ощущать собственную никчемность, ущербность. И когда встречаешь человека, с которым чувствуешь себя на равных, испытываешь удовлетворение потребности в социуме. Мне несказанно повезло встретить двух таких людей. Вас, Арчи, и несравненную леди Коллинс. На такое счастье, боюсь, я не заслужил. Я оторопело молчал. От кого-то подобная речь могла бы сойти за насмешку, но не от него. Хотелось ли мне с ним согласиться? Нет. Но был ли он прав? Хм, я никогда не рассматривал свою жизнь под таким углом. В конце концов, это он из нас двоих ученый и философ. Прежде мое добровольное отречение от человеческого общения казалось мне вполне закономерным. Любые связи делают уязвимым, да и мало кто всерьез хотел бы завести приятеля с моим ремеслом. Я богач среди бедняков. Нищие будут ждать от меня подачки, а знатные аристократы побрезгуют подать мне руку. — Я не хотел вас смутить, — Вудроу снова улыбался. — Правду часто тяжело сказать и услышать. Простите, если мое поведение оказалось некорректным. — Нисколько, — соврал я. — Но вы правы, я смущен. В большей степени тем, что это говорите мне вы. По сути, не совсем человек. — Я оказался достаточно человечным, чтобы спасти вашу шкуру сперва от бандитов, затем от Крысы и венаторов. Но недостаточно, чтобы заслужить вашу дружбу, — произнес он с удивительным спокойствием. От другого это звучало бы с обидой или с обвинением, но не от ловца. Он констатировал факт с бесстрастностью ученого, изучающего очередную теорию. Я же только удивился тому, что обязан ему жизнью за первый побег от псов Маркиза. — Что ж, в таком случае давайте продолжим наше дело. — Послушайте, Генри, я вовсе не имел в виду… — Не стоит, — прервал он меня. — Меня не оскорбляет ваша честность, а вот ложь вполне способна на это. Значит, вы ханжа в большей степени, чем я. * * * Энтони слишком громко хлопнул дверью. Он был раздражен, взвинчен до предела и даже не стал включать яркий свет, ограничившись настольной лампой. Нанятые ученые возможно и были лучшими в своем университете, но порой проявляли чудеса тупости. Например, не были способны уложиться в сроки. Если для успеха необходимо добиться расшифровки проклятых дневников, то он — Энтони — точно знал, что нужно делать. Даже если Стоун трижды безумен и опасен, как взбесившийся зверь. Раз уж эти бестолковые книжные черви не в состоянии обуздать свой страх, придется сделать всё самому. Энтони положил книгу перед собой на стол. Лицо скривилось, будто его разъедала внутренняя желчь. Иметь в руках власть и в то же время не иметь возможности ею воспользоваться — тяжелое испытание. Зашифрованные записи оказались непреодолимым препятствием на пути к вершине. Прошла уже первая неделя заседания парламента. Осталось всего семь дней, чтобы воплотить план в жизнь. Он все положил на это и не мог ждать. Энтони взял хрустальный графин с бренди, плеснул немного в бокал. Капли забрызгали стол. Настенные часы ударом маятника сообщили о восьми вечера. Он выпрямился, отпил из бокала, глядя в окно, и только тогда увидел что-то в отражении. А может, просто почувствовал движение воздуха. Его рука дернулась к ящику стола. — Не нужно этого делать, — предупредил я, выходя из тени. — Мы оба знаем, что я быстрее. Он обернулся, и на его иссушенном ненавистью к людям лице появился испуг.