Нависла пауза, нарушаемая громким криком и хлопаньем крыльев зеленых попугаев в кустах гардении, усыпанной белоснежными цветами. Что-то незримое дрожит между мной и Эдвардом, вызывая волну жара по телу. Он отошел от беседки и встал совсем рядом. Легкие сразу наполнились ароматом табака и дорогого одеколона. — В причине развода я укажу непреодолимые разногласия, — голос Эдварда тонул в шуме внутри моей головы, — но вы можете пустить слух, что я вам попросту надоел, и оказался самым невыносимым и скучным англичанишкой, которого только носит земля. — Вы считаете меня настолько легкомысленной, месье Фейн? — отвечаю, при этом продолжая рассматривать носы своих туфель. Чувствую его взгляд, грудь от волнения быстро поднимается и опускается, почему-то вдруг начинает казаться, что здесь невыносимо душно. Эдвард подносит руку и двумя пальцами поднимает мой подбородок, заставляя посмотреть на него. — Что с вами, Киара? — произносит он вдруг хрипло. Выражение этих серых глаз. Я не могу его разгадать. В них горит сейчас голод. А еще ненависть. Но к кому? Ко мне или к самому себе? Подходит еще ближе, и мое сердце болезненно екает в груди. Скользит пальцами от подбородка к щеке, к губам. — Я клянусь тебе, Киара, — шепчет, — я сделаю все возможное, чтобы ты не пострадала. — О чем вы? — недоумеваю. Его слова кажутся странными, особенно тон, которым они произнесены. Судорожно втягивает воздух, подносит мою руку к губам и тут же жарко целует. И я схожу с ума от его прикосновений, от его аромата, лишившего меня воли. Прижимает меня крепче к себе и торопливо отступает поглубже в тень беседки. Я перестаю дышать, вся замерла в его руках. — Эдвард, что ты делаешь? — шепчу сдавленно не в силах сопротивляться. Густая листва закрывала нас от посторонних глаз, сладкий аромат жасмина дурманил и без того горячую голову. Эдвард глянул на мои губы. Горячо. Дико. — Скажи еще раз, — вдруг произносит настойчиво. Я удивилась, не понимая, что он имеет в виду. — Что? — Мое имя. Произнеси его. — Эдвард. И сразу прижимается губами к моему виску. — Еще… — выдыхает жарко. — Эдвард… Берет мои руки и кладет себе на шею, притягивая и заставляя обнять его. — Еще… — испепеляет взглядом. — Эдвард, — произношу ему уже в губы. Резко приподнимает меня, и я упираюсь спиной в шершавую стену беседки, с губ срывается вздох. И мгновенно Эдвард целует меня. Чувственная, дурманящая истома выбивает из головы остатки мыслей. Судорожно хватаюсь за его сильные плечи, чтобы не упасть на ослабевших ногах. Его губы соскользнули на шею и дальше в ворот платья, скрывавший нежную молочную кожу. Ревниво дернув, верхние пуговицы, тут же прижался губами к ямочке ключицы. Я выгибаюсь, зарываясь пальцами в каштановые волосы. С трудом оторвавшись от шеи, вернулся к губам, и на краткий миг я увидела его глаза. Они казались абсолютно черными и безумными. Эдвард Фейн потерял голову, потерял контроль. Вновь склоняется к губам, я тянусь ему навстречу, закрывая глаза и замирая. Но дальше ничего не происходит. Ощущаю на себе тяжелый взгляд и открываю глаза. Эдвард дышит тяжело, хрипло, не виске бьется жилка. Но выражение лица другое. Совсем как тогда, когда он спас меня после падения в реку. — Эдвард? — поднимаю в недоумении брови. Мучительно сглатывает и отрывает себя от меня. Разворачивается, подходит к столу и надевает белую шляпу. На краткое мгновение замирает, словно что-то обдумывая и приводя дыхание в порядок. Я стою все там же, растрепанная, в расстегнутом платье и с пылающим лицом. Он так долго молчит, что мне становится страшно. — Эдвард, — пересекаю то расстояние, что разделяет нас и касаюсь его плеча. Поворачивается, но это уже совершенно другой Эдвард. Вновь маска холодного, вежливого джентльмена безупречно натянута на лицо, лишь в глубине глаз затаился усмиренный пожар. — Думаю, детали нашей сделки мы сможем обсудить и позже, мисс Киара, — выдает спокойно. Касается двумя пальцами полей шляпы и уходит. И вскоре его фигуру скрывают заросли жасмина. Хор мальчиков, поющих церковный гимн, заставляет меня вернуться в реальность. Архиепископ, облаченный в дорогое праздничное облачение, поднимает руки, читая молитву. Я стою плечом плечу с братом, в руках раскрытый молитвенник. Джия и Рой у алтаря, благоухающий ладан клубится вокруг них облаком. Они так красивы. — Властью, данной мне Богом объявляю вас мужем и женой, — произносит торжественно архиепископ. Рой благоговейно отбрасывает легкую кружевную вуаль с лица сестры и склоняется к ее дрожащим губам. С этого момента больше не существует Джии Марэ, теперь есть миссис Джия Томпсон. — Ну наконец-то закончили. Уже все тело ломит, — бормочет недовольно Даниэль, переминаясь с ноги на ногу. Покинув церковь, новобрачные и гости направились в дом мистера Томпсона. Реки дорогого шампанского, изысканная еда, расставленная на столах среди золотых ваз с розами, проворные темнокожие слуги-индийцы, одетые в красные саронги и чалмы. Отец зря волновался, что мистер Томпсон не сможет обеспечить Джи достойную свадьбу. Богатство американского миллионера еще никогда так не бросалось в глаза, как в этот вечер. — Мда, какое тонкое стекло, — заметил мистер Эстерман, поднося пустой бокал к свету. Меня посадили между ним и миссис Вуверт, вдовой около сорока. Независимая состоятельная американка, которая не только сумела расплатиться с кредиторами после смерти мужа, но и сколотить неплохое состояние на речном пароходстве. Она курила длинный мундштук даже за столом, короткие рыжие волосы были уложены волнами в популярный боб-гарсон. В разговоре она почти ко всем обращалась либо милочка, либо дорогуша. — Я приехала всего три дня назад в Лаос, и уже меня позвали на свадьбу, — миссис Вуверт глубоко затянулась и пустила облако дыма прямо мне в лицо. — Каким вам показался Лаос, миссис Вуверт? — спрашиваю, отчаянно кашляя и вытирая платком проступившие слезы. — Очаровательно, милочка, просто очаровательно. Такая природа, столько красивых мужчин, — она вальяжно откинулась на стуле и обвела внимательным взглядом огромную залу, — а Томпсон оказался тем еще негодником. Столько мы с ним переписывались, и ни разу не упомянул, что собирается жениться на вашей прелестной сестре. И она приложила к глазам пенсне, висящие на унизанной бусинами цепочке, прикрепленной к платью. — Мда, общество здесь конечно весьма состоятельное, — замечает американка, особенно долго останавливаясь взглядом на наряде генеральши Морселье, — вы не находите? Я подавила застрявший в горле смешок. Поведение и манера речи миссис Вуверт была столь вычурной и даже комичной, что я намеренно старалась поменьше есть, чтобы ненароком не рассмеяться, но сдерживаться порой было весьма непросто. — Кхм, полагаю, что вы правы. Французы любят Индокитай, для многих он стал второй родиной… Миссис Вуверт почему-то показалась моя фраза весьма забавной, она вдруг откинула голову и расхохоталась, обнажая ровный строй зубов, правда с желтым налетом от частого курения. — Ох, вы прелестное, наивное дитя, — махнула она рукой небрежно, — французы, точно также как и англичане любят свои колонии примерно той любовью, которой фермер любит дойную корову. Пока детинушка дает молоко да приносит доход, они готовы за ней присматривать и даже тратить кое-какие капиталы, но если в один день корова вдруг перестанет доиться, да еще начнет кусать руку фермера. То с ней поступят точно также, как поступают со скотом в Техасе. Отводят в чисто поле и стреляют промеж глаз. Бам! Миссис Вуверт сложила пальцы наподобие пистолета и прицелилась, прищурив один глаз. — А что вы скажете на то, если этот фермер к тому же еще и разориться, — решил вмешаться в разговор мистер Эстерман, многозначительно хмуря брови. — Я так скажу этому бедняге, — отвечала миссис Вуверт, — что разумный фермер хранит свои денежки под матрасом, а не надеется на сторонних дядек, что они помогут решить его проблемы. — Неужели вы имеете в виду слухи о надвигающемся кризисе? — спросила я, вспомнив долгие разговоры отца с приезжающими к нему плантаторами. Мистер Эстерман наклонил ко мне свою лысую голову. — Увы, дрожайшая мадемуазель Марэ, это совсем не слухи. Совсем скоро тот, кто был богат, станет беден, а кто был беден пойдет с молотка как скотина. Я перевела удивленный взгляд на миссис Вуверт. — Разве этот кризис не касается только Соединенных Штатов Америки? Каким образом это отразиться на Лаосе? — Ох, милочка, поверьте мне, — закивала головой американка, отчего перо на ее волосах заколыхалось, — если проблемы грянут на Уолл-Стрит, они пройдутся катком по всей мировой экономике. Между нами тремя воцарилось тягостное молчание, которое казалось совершенно инородным среди шума и смеха вокруг. — Нас ожидают потрясения. Увы! — воскликнул мистер Эстерман, всплеснув руками. — Как говорил великий Отто фон Бисмарк: "Глуп тот, кто учится на своем опыте, я предпочитаю учиться у других и избегать расплаты за свои ошибки". Нашему же поколению похоже придется нести расплату за свои ошибки на собственной шкуре. Заиграл оркестр и вдруг расхотелось думать о плохом. Миссис Вуверт видимо тоже это почувствовала. Потому натянула длинные белые перчатки и сверкнула бриллиантами. — Ну не будьте, дорогуша, мистер Эстерман столь мрачны, лучше пригласите даму на танец! — пошла в напор вдовушка и, схватив растерявшегося мистера Эстермана за локоть, решительно повела в центр залы. Другие пары уже тоже начали танцевать. Расшитые стеклярусом и лентами короткие платья дам переливались в огнях ламп и светильников. Я хлопала в такт мелодии и постукивала каблучками под столом. Но невзначай то и дело обводила толпу взглядом. Отец с Даниэлем и с парой офицеров в белых кителях о чем-то оживленно разговаривали. Мистер Томпсон и Джи весело болтали с мадам Тален и ее дочерью. Но Эдварда нигде не было. — Мадемуазель Киара? — вдруг произнес кто-то надо мной. Вздрогнув, поднимаю глаза. Это был молодой офицер, его лицо показалось мне знакомым.