– Понимаю. – Твой вкус в литературе… неожиданный. – Я боюсь, что она собирается отругать меня, но поза Сидни начинает смягчаться, ее подбородок опускается на грудь, с губ срывается тихий смех. Все еще держа книгу в руке, я опускаю взгляд на открытые страницы и начинаю читать отрывок вслух: – Она сжимает его теплые яйца своей дрожащей рукой… Румянец появляется мгновенно, стоит Сидни подойти ко мне, ее мокрые пряди волос оставляют за собой крошечные капельки. Приблизившись, она пытается выхватить книгу у меня из рук, но я уворачиваюсь от нее. – Почему температура имеет значение? – спрашиваю я с намеком на улыбку. С ее губ срывается вздох раздражения и, возможно, подобие смущения. – Это описание, Оливер. Помогает вовлечь читателя в происходящее. Она протягивает руку. Я уворачиваюсь, держа книгу высоко над головой, а затем прочищаю горло, поддразнивая: – Это были приятные семьдесят два градуса. – Оливер! – Сидни приподнимается на цыпочки, ее смех завораживающе контрастирует с румянцем, заливающим ее щеки. Она тщетно пытается вернуть свой роман. Я тоже смеюсь, все еще продолжая уворачиваться. Но она не сдается, поэтому забирается на меня сверху, оседлав. Я откидываюсь еще дальше назад, вытягивая руку так далеко, как только могу. – Что такое влажный маффин? – Прекрати! – Смех сотрясает ее тело, когда она прижимается ко мне. Ее грудь оказывается на одном уровне с моим лицом, и она вскакивает с моих колен в последней попытке вернуть свою книгу. – Ты ужасен, – говорит она с игривым упреком. Ее холодные волосы хлещут меня по щеке, когда она наконец сдается. И тут до меня доходит, что все это время на ней, кроме футболки, были лишь тонкие трусики. На эту мысль мое тело начинает странным образом реагировать. Когда ее промежность сталкивается с твердой выпуклостью под моими брюками, у меня вырывается резкий вздох и напряженный стон. Мы оба забываем о книге. Сидни замирает, улыбка медленно и завораживающе сходит с ее лица, подобно тому, как солнце садится за горизонт после великолепного летнего дня. Ее руки лежат у меня на плечах, а пальцы сдавливают ткань рубашки, – как будто она пытается удержать легкое, беззаботное настроение. Но оно улетучилось, прямо как выпавшая из моих рук книга, приземлившаяся на матрас рядом с нами. Теперь у меня появилась возможность схватить Сидни за бедра. Это прикосновение кажется мучительно знакомым. Настала очередь Сидни прерывисто выдохнуть и издать полный похоти стон. Этот звук отдается приятным возбуждением в моем паху. В этот момент я понимаю, что если бы мог воссоздать одну из сцен ее книги, то умер бы счастливым человеком. Ее глаза закрыты и скрывают правду, которая, как она знает, мне все равно известна. – Сид… – я хрипло выдыхаю, скользя руками вверх по ее бедрам, талии, пока она не ловит их за секунду до того, когда я достигаю ее груди. Глаза Сидни распахиваются, ее тело дрожит на мне, напряжение гудит и трещит, отчаянно пытаясь воспламениться. – Идем смотреть фильм. – Ее слова звучат вымученно, фальшиво… напуганно. Ее влажные ладони сжимают мои, она наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку. – Мы друзья, Оливер. Ее волосы подобны льду, когда касаются моей разгоряченной кожи, заставляя меня дрожать. Сжимая ее руки в своих, я притягиваю ее назад, прежде чем она уйдет, мои губы приближаются к ее уху и шепчут: – Я хочу большего. Она сомневается. Ее бедра сжимаются вокруг моих. Ее дыхание прерывается, а дрожащий выдох согревает мою шею. Она растворяется во мне всего на мгновение – просто волшебное, продолжительное мгновение, которое я хочу заморозить во времени. Но ее разум побеждает, и она отстраняется, как будто я только что обжег ее. – Мы не можем, – говорит она, выдавливая слова через силу, почти с болью. Слезая с моих ног, а затем и с кровати, Сидни меняет тему: – Я испекла печенье. Приподнимаясь, я стискиваю зубы и опускаю голову, вглядываясь в замысловатый узор покрывала. Я пообещал ей, что наши отношения не станут странными, что я не захочу большего, но сдерживать это обещание становится все труднее. Я вижу ее желания, и особенно четко они отражаются в том, как она смотрит на меня; как держит мою руку, когда мы гуляем; как засыпает у меня на плече, когда по телевизору идут «Ох уж эти детки!». Желания в ее смехе, в ее шутках, в том, как ее кожа нагревается и розовеет, когда я рядом. В том, как она стоит рядом со мной, когда я поднимаю взгляд, чтобы наши глаза встретились. И даже сейчас ее руки все еще дрожат, дыхание прерывистое, губы приоткрыты и требуют поцелуя. – Я собираюсь одеться и спуститься вниз, – выдавливает она, вместо того чтобы сказать все то, что она скрывает. – Встретимся внизу. Когда она отворачивается, из меня зачем-то вырывается: – Сегодня я встретил девушку. В библиотеке. Сидни замирает, повернувшись ко мне спиной и склонив голову. Этот факт совершенно не имеет отношения к нашей ситуации, но я чувствую себя обязанным поделиться. – Она была очень симпатичной. Тихой и доброй. Ее зовут Табита. Она была похищена, как и я. Она медленно поворачивается, ее радужки сверкают от неведомого чувства. – Табита Брайтон? – Да. – Мы пристально смотрим друг на друга, и я понимаю, что жду реакцию. Какую-то. Я не знаю почему. – Вы с ней знакомы? Быстрый кивок. – Сводник. Он зарезал одиннадцать человек недалеко отсюда. Выжили трое, и она была одной из них. Другими были Кора Лоусон и Дин Ашер. На самом деле Клементина училась в том же колледже, что и Дин. Это была ужасная история. – Сидни чешет предплечье, ее челюсти сжаты. – Одно время я думала, не тот ли это человек, который похитил тебя, но детали не сходились. Я рада, что это был не он, учитывая истории, которые слышала… Информация доходит до меня, заставляя меня ерзать и чесаться. Мой похититель никогда не был жестоким. Я даже представить себе не могу, через что прошли эти люди. – На следующей неделе мы собираемся выпить кофе. Будет приятно пообщаться с кем-то, кто проходил через похожее. Глаза Сидни слегка опухают, поблескивая от тоски. Но внезапно она вспыхивает и рассеивается, как будто ее вообще никогда не было. – Это здорово, Оливер. Я рада за тебя. Я почти уверен, что она лжет. Было ли то, что я только что увидел в ее глазах, тем же самым, что я почувствовал, когда одним летним вечером наблюдал, как она целуется с другим мужчиной. Я никогда не рассказывал ей, как мое сердце сжималось от болезненных, вялых ударов, или как у меня перехватывало горло, а кожу неприятно покалывало. В ту ночь на крыльце своего дома я открыл для себя новое чувство, и это заставило меня скучать по уединенной жизни под землей. – Да, я расскажу тебе, как все прошло, – наконец отвечаю я, не в силах оторвать от нее взгляда. – Я не очень хорош в подобных вещах. Тоска возвращается в ее глаза, измученные и бирюзовые, и я осознаю подтекст своего заявления. Но я не отступаю и не исправляюсь. – Я уверена, что у тебя все получится. С этими прощальными словами Сидни выходит из комнаты и оставляет меня одного на своей кровати. Моя голова откидывается на спинку кровати, живот крутит от беспокойства, а сердце болит от изнеможения и усталости. Она сказала, что хочет быть просто друзьями. И я полагаю, если стремление к большему, а также желание и привязанность ощущаются именно так… То, возможно, Сидни была права с самого начала. «Это разрывает людей на части». Я уже чувствую себя разбитым вдребезги, а ведь это был всего лишь один поцелуй. * * * Несколько часов спустя я подхожу к своей входной двери после просмотра фильма, который не был «Ловушкой для родителей». Сидни передумала, поэтому вместо этого мы посмотрели «Большого Лебовски». Хотя фильм был забавным, наши мысли находились далеко. Я чувствовал расстояние между нами, а также рассеянность, замешательство, витающие в воздухе. Мы не ели печенье. Мы не прижимались друг к другу на диване. Мы не смеялись, не дразнились и не танцевали под ее любимую музыку. Мы сидели в тишине, пока по экрану не пошли титры. А потом я ушел. «Это разрывает людей на части». Двигаясь вперед под аккомпанемент из разочарованных вздохов, я вставляю ключ в замок и толкаю дверь. Поднимаясь по лестнице, я щелкаю выключателем и замираю совершенно неподвижно, бледнея, когда мои глаза обшаривают комнату. Разрушения. Массовые разрушения. Изодранные диванные подушки, повсюду набивка, обкусанное дерево, поцарапанные стены, мусор, хлопья, битое стекло… А на кухонной стойке сидит беззаботная Афина и жует банан. Я думаю, сейчас самое подходящее время использовать слово «черт». – Черт. Гейб убьет меня. Глава 17 Сидни