Он стоит на покрытой инеем траве с прижавшейся к его груди Афиной, лицом к деревьям, огораживающим его задний двор. Я нахожусь у окна своего кабинета. Наблюдаю за ним. Гейб рассказал мне о «Фиаско Енота», которое произошло четыре дня назад, когда Оливер вышел из моего дома с таким видом, словно я повалила его на землю, а затем с силой пнула. Это был первый раз в моей жизни, когда я не получила особого удовольствия от просмотра «Большого Лебовски». Мы молча сидели на противоположных концах дивана, и в моей голове крутилось только то, что происходило в моей спальне. «Я хочу большего». С тех пор эти прямые, честные слова не дают мне спать каждую ночь, погружаясь все глубже и глубже в неизведанные части меня. Я привыкла к тому, что люди обходят стороной свои чувства, танцуют вокруг правды. Я привыкла разгадывать загадки и стихи. Вычислять ложь. Но Оливер Линч не умеет лгать. И я совершенно уверена, что моя собственная правда проявилась в том, как отреагировало мое тело, когда наши пахи соприкоснулись на моей кровати. В том, как он был возбужден, прижавшись ко мне, и как его руки меня исследовали. Но мой рот предал меня, мой страх победил, и я сказала ему, что мы просто друзья. Ложь – уже изученное искусство, и я хорошо ее преподаю. Мои глаза стекленеют, когда я смотрю на него сквозь покрытое коркой льда стекло. За последние несколько дней температура резко упала, усиливая озноб, который уже пробежал по моей коже. Оливер одет в красновато-коричневое флисовое пальто, из которого выглядывает маленькая головка Афины, пока он нежно гладит ее. Его высокое, широкоплечее тело составляет приятный контраст с его манерами, – и это лишь одна из многих вещей, которые привлекают меня в нем. Привлекают. Это смертельно опасное слово, которого я упорно пыталась избегать последние несколько месяцев, поскольку мои чувства к Оливеру продолжают расти. Есть понятная разница между привлекательностью и влечением, и я переступаю эту черту каждый раз, когда седлаю его. Невозможно отрицать притяжение между нами или искры, которые мерцают и обжигают, как крошечные угольки, когда наши взгляды встречаются, как океан на закате. Хотя он мой друг – мой лучший друг – он также намного большее. Так было всегда, даже когда он был воспоминанием. В том же месяце, когда его забрали у меня, я сказала ему, что однажды выйду за него замуж. Я спланировала нашу свадьбу, задокументировав ее в своем дневнике от Лизы Фрэнк[34], начиная с платья, которое я надену, заканчивая цветочными композициями и медовым месяцем на пляжах Мауи. Высунувшись из окна душным летним утром, я спросила его, не хочет ли он тоже жениться на мне. Оливер ответил: «На ком бы я еще женился, как не на тебе?» Наше будущее было высечено в камне. Жизнь была хороша. А потом он исчез. Быстро, в мгновение ока, без предупреждения Оливера вырвали из моих рук. Когда над головой вспыхнул фейерверк, что-то внутри меня умерло в ту ночь. Я почувствовала это. Чувство потери поползло по моей коже, как маленькие огненные муравьи, которые жалят и кусают, оставляя шрамы, превращающиеся в клеймо. И несмотря на то, что сейчас он вернулся, такой совершенный и красивый, я не уверена, что полностью оправилась от этой потери. Оливер был не единственной жертвой в тот день. Мои ребра болят, сердце увеличивается в два раза, пока я сверлю его взглядом. Оливер все еще стоит у себя во дворе, держа енота с той же нежностью, с какой он держит каждую частичку меня. Я решаю присоединиться к нему. Я выгляжу непрезентабельно в своей мятой футболке с Cranberries и спортивных штанах, без макияжа, с растрепанными волосами, но я надеваю пуховик и ботинки и быстро выхожу через парадную дверь. Изо рта идет пар, и я засовываю руки в теплые карманы пальто, приближаясь к Оливеру, пока трава хрустит под моими подошвами. Может быть, он меня слышит. Или, может, он чувствует меня так же, как я чувствую его. – Это чертовски сложно, – говорит он, все еще лицом в противоположную от меня сторону, когда я подхожу к нему сзади. Его дыхание вырывается ледяными клубами. Я рядом с ним, наши плечи соприкасаются – от этого становится теплее. – Что именно? – интересуюсь я. Оливер гладит Афину между ушами, его взгляд искажен печалью, когда он наблюдает, как когти животного впиваются в его рубашку спереди. – Отпускать. У меня перехватывает дыхание и сжимается горло. Те же самые глаза устремлены на меня, в них все еще видна сверкающая печаль. Я беру его свободную руку и переплетаю наши пальцы, как будто пытаясь физически противостоять его словам. – С ней все будет в порядке? Сейчас так холодно. – Она дикое животное. Она приспособится к непогоде. – Оливер опускает взгляд в землю. – Мы все учимся приспосабливаться. Я сжимаю его руку. – Адаптация и комфорт – это две совершенно разные вещи. На этот раз я отвожу взгляд, не готовая к тому, что он разглядит мою уязвимость. Я чувствую, как его пальцы подергиваются, переплетаясь с моими. Наша горячая близость каким-то образом соперничает с холодной температурой. Затем Оливер отпускает меня и приподнимает енота над собой – ее крошечные лапки раскидываются в стороны. – Прощай, Афина. Счастливого пути. – Он опускает животное на землю и делает небольшой шаг назад. – Беги на свободу, ну же. Афина подходит к Оливеру и обхватывает руками его икру, вставая на задние лапы, как будто пытается взобраться на него. – Я думаю, она хочет остаться, – хихикаю я, тронутая их связью. Оливер, похоже, не разделяет моей реакции. Он испускает вздох разочарования, смешанного с горем, и убирает ее лапы со своей ноги. Она тут же снова прижимается к нему. – Афина, ты должна идти. Ты не можешь оставаться там, где тебе не место. Почему мое сердце замирает каждый раз, когда он говорит это? Почему я ищу скрытый смысл в его словах? Не в бровь, а в глаз. За последние несколько дней мы не так много времени проводили вместе, и праздник был необходимым перерывом для нас обоих. День благодарения мы провели в кругу наших семей, если не считать вечернего тыквенного пирога с двумя моими любимыми мужчинами по соседству. В тот вечер, вернувшись домой от родителей, я заглянула к ним и устроилась между Гейбом и Оливером на диване в гостиной, пока мы наслаждались пирогом, украшенным взбитыми сливками. У нас с Гейбом это стало ежегодной традицией: уплетать пирог и смотреть «Санта-Клауса», чтобы поприветствовать Рождество. Я была очень благодарна Оливеру за участие в нашей традиции, хотя мы мало разговаривали и не прижимались друг к другу, как обычно. Я была благодарна тому, что он просто находился рядом. А еще больше благодарна тому, что мне был дан второй шанс. И тому, что он выжил. Но то, что мы отдаляемся друг от друга, убивает меня, и я знаю, что это моя вина. Если бы только он понимал, что это для его же блага. – Может быть, я смогу уговорить Гейба позволить тебе оставить ее, – предлагаю я, мои внутренности сжимаются при виде развернувшейся картины. Гейб не был счастлив вернуться домой и обнаружить, что дом разрушен. Главный диван, тот самый, который, насколько я помню, выбирали моя мама и Шарлин много лет назад, пострадал меньше, чем остальная мебель. Двухместный диван нуждался в замене, как и стулья в столовой. К счастью, Трэвис помог покрыть непредвиденные расходы. Оливер чувствовал себя ужасно. Он быстро отвергает это предложение. – Нет, это правильный поступок. Афине нужно жить самостоятельно. Я не могу вечно заботиться о ней. Хорошо. Это задевает за живое. – Эй… – Я снова поднимаю его руку, енот все еще держится за его ногу. – Ты хочешь о чем-то поговорить? Оливер запинается, его взгляд медленно перемещается с Афины на меня. Его челюсти сжимаются из-за слов, которые он отказывается произносить. – Спасибо, но со мной все в порядке. Я заставляю себя кивнуть, несмотря на боль, и отпустить его руку. – Ладно. Но надеюсь, ты знаешь, что я рядом. Я всегда буду рядом. – Я ценю это, Сидни. – Оливер возвращает свое внимание к еноту, наклоняясь, чтобы оторвать лапки от своей лодыжки. – А теперь иди, Афина. Я настаиваю. Животное колеблется, затем отворачивается и бросается к деревьям. Она останавливается только один раз, поворачивается и поднимает свои маленькие передние лапки, словно прощаясь. Затем она исчезает в кустах. Мои глаза на мокром месте. – Она действительно любит тебя. – Да, – тихо говорит Оливер, его взгляд по-прежнему устремлен вперед. – Но не всякой любви суждено остаться. Иногда она служит лишь временной цели. Мои веки закрываются, несколько мятежных слезинок просачиваются сквозь них. Я смахиваю их, дрожа от холода, который они оставляют после себя. – Хороших выходных, Сид. Оливер собирается уйти, и все внутри меня тянется к нему. Рука обхватывает его запястье, прежде чем он успевает отойти слишком далеко. – Пожалуйста, не надо меня ненавидеть. Я этого не переживу. Мои слова застают его врасплох. Он хмурит брови и с ужасом смотрит на меня. – Ненавидеть тебя? Боже, я никогда не смог бы… С чего ты это взяла? – Я… – Его полные боли глаза останавливают поток слов, заставляя меня чувствовать себя дурой. Какая я жалкая. Качая головой сквозь нервный смех, я отвожу взгляд, все еще держась за него. – Прости. Кажется, гормоны разбушевались. Его губы дрогнули, а затем: – Ты не смогла бы сделать ничего такого, что заставило бы меня возненавидеть тебя, Сид. Ничего. – Оливер проводит костяшками пальцев по моей челюсти, вызывая вздох у нас обоих. – Пожалуйста, запомни это. Все мое тело светится, как рождественская елка. Чертова жара. Будь проклят полярный вихрь. Возвращаясь к его взгляду, я шаркаю ногами по траве, медленно приближаясь. Его щеки, зацелованные холодом, покрыты светло-розовыми пятнами. Его глаза что-то ищут во мне. Его волосы восхитительно растрепаны, и мне ничего не хочется так сильно, как провести пальцами по прядям с медными нитями. Я сжимаю руки в кулаки, чтобы удержаться, невольно притягивая его ближе. – Оливер… – Иди внутрь и согрейся. На улице довольно холодно. Его рука отрывается от моей щеки, и я отпускаю его запястье, не зная, лучше ли согреться в доме или в его объятиях.