– Ты нашла няню для малышки Хоуп? – К счастью, да. Моя двоюродная сестра объявилась в последнюю минуту. Гейб перебивает, его глаза расширяются: – У тебя есть ребенок? – Да, – с нежностью отвечает она, не обижаясь на прямой вопрос. Ее взгляд перемещается на Гейба, радужки глаз сверкают, как блестящие монетки. – В следующем месяце ей исполняется год. – Черт, это круто. Мой сводный брат, похоже, нервничает или находится «не в своей тарелке», как он обычно говорит. Возможно, ему понравилась эта женщина. Должен признать, ее красота поражает. Спускаясь по короткой лестнице, я жду, когда Табита снова обратит на меня внимание – и это занимает пару секунд. – Ты готова идти? – спросил я. – Я готова, – радостно кивает она. Табита предложила заехать за мной, хотя я сопротивлялся такой странной смене ролей. Я не могу ничего поделать с тем, что теперь чувствую неуверенность из-за этого. Но она настаивала и казалась невозмутимой. – Отлично, – говорю я с легкой улыбкой. – Спасибо, что заехала за мной. – Не за что. Это вообще не проблема. Я замечаю, как ее глаза на мгновение встречаются с глазами Гейба, прежде чем они быстро прощаются, и мы с Табитой выходим на улицу. На улице морозно, с неба сыплются легкие снежинки. Пока мы идем к автомобилю Табиты, луна отбрасывает на нее рассеянный свет, освещая ее молочно-белую кожу. Резкий скребущий звук привлекает мое внимание. Я смотрю направо и обнаруживаю Сидни, которая счищает куски льда со своего лобового стекла, ее голые ноги дрожат под длинным зимним пальто. Меня охватывает нерешительность, когда я окликаю Табиту: – Подожди секунду, пожалуйста. Приношу свои извинения. Табита замечает источник моего волнения и с улыбкой кивает, а затем скользит на водительское сиденье. – Не беспокойся. Я прогрею для тебя машину. Сидни отрывается от своего занятия, пепельно-светлые волосы выбиваются из-под розовой бини[38], руки без перчаток почти совпадают по цвету с шапкой. Когда я подхожу, меня встречает вымученная улыбка. – Ты выглядишь так, будто промерзла до костей, – говорю я, подходя к ней и беря скребок для льда. – Позволь мне. Садись внутрь, чтобы согреться. Какое-то время Сидни колеблется, но в итоге все же уступает мне. После этого она бросает на меня мимолетный взгляд и уходит, пританцовывая. – Все, чего я хочу на Рождество, – это научиться дистанционно запускать машину, – выдыхает она сквозь холодный и призрачный воздух. – Спасибо. Улыбаясь в ответ, я наблюдаю, как она садится в машину, и заканчиваю счищать с окна тонкий слой инея. Когда все готово и оставшийся лед тает от заведенного автомобиля, я подхожу к водительскому месту и передаю ей инструмент через открытое окно. – Я действительно ценю твою помощь. Я забыла прогреть машину и опаздываю на работу. – Без проблем, – отвечаю я приглушенным и тоскливым голосом. Я призываю свои ноги отступить, и все же они не повинуются. Наши взгляды притягиваются друг к другу, как магниты, тепла между нами почти достаточно, чтобы заставить меня забыть, что я стою посреди тундры Среднего Запада. – Что ж, хорошей смены. Береги себя. – У тебя свидание? – выпаливает она, прежде чем я отворачиваюсь. Ее глаза расстроенно мерцают под огромными очками, пальцы яростно сжимают руль. Странный укол вины пронзает меня. Сидни ясно дала понять, что не заинтересована в романтических отношениях со мной. – Да, с Табитой. Мы будем есть итальянские блюда. Черты ее лица искажаются страданием, но она пытается скрыть свою реакцию, сверкнув мне зубами в натянутой улыбке. – Замечательно. Желаю хорошо провести время. Я отвечаю одобрительным кивком, прежде чем наклонить голову и засунуть руки в карманы. – Ладно, что ж, хорошей ночи. – Хорошей ночи. – Челюсть Сидни напрягается, ее глаза блестят, когда она смотрит прямо перед собой, все еще сжимая руль. Она окликает меня еще раз, прежде чем я возвращаюсь на свою подъездную дорожку: – Оливер… Я замираю. – Да? Слова танцуют в глубине ее горла, – обжигающие, опаляющие, жаждущие освобождения. Но она проглатывает их, и ее слабая улыбка выражает прощание. – Ничего. Увидимся. Подняв стекло, Сидни съезжает с дорожки, оставляя меня один на один с множеством вопросов и снежинками в волосах. * * * – Любимый цвет? – спрашивает она меня, нарезая курицу на маленькие кусочки. Я долго накручиваю лингвини[39] на зубцы вилки, из-за волнения у меня пропал аппетит. Табита сидит напротив меня в уютной кабинке, беседа непринужденная, вопросы простые. Она восхитительная собеседница, всегда улыбается и никогда не заставляет меня чувствовать себя неловко или не в своей тарелке. И все же мой желудок все еще скручивается в узел, пока я играю со своей пастой. – Красный, наверное. Я никогда по-настоящему не задумывался об этом. Табита одаривает меня широкой улыбкой. – Это означает, что ты мужественный, уверен в себе, решительный и общительный. – Ох. – Это не те прилагательные, которые я бы использовал для описания себя. – Это на меня не похоже. – Нет? – Она отправляет в рот кусочек курицы, ее глаза сверкают. – Может быть, это то, кем ты являешься глубоко внутри, и эти черты были просто похоронены в силу обстоятельств. Я моргаю, переваривая ее слова. – Возможно. – И ты определенно смелый. Любой, кто смог пережить подобное и выбраться, оставшись достойным человеком, чрезвычайно храбр. Моя улыбка встречается с ее. – Какой твой любимый цвет? – Синий. Я миротворец. – Мне кажется, это очень точно тебя описывает. Тебе нравится психология? Она кивает, потягивая воду со льдом. – Это моя специальность. Человеческий разум завораживает меня, особенно после того, как… – Короткая пауза, сопровождаемая задумчивым взглядом в мою сторону. – Особенно после выпавшего мне тяжелого испытания. Мой разум был моим единственным оружием в том подвале, и это спасло мне жизнь. Острая печаль охватывает меня, когда я вспоминаю подробности, которые прочитал о ее деле. Табита наблюдала, как ее любимый мужчина умирал прямо у нее на глазах, беспомощная, не зная, что беременна его ребенком. Мне становится дурно от одной этой мысли. И я задумываюсь, как у этой женщины получается быть такой здравомыслящей и доброй. Она говорила, что я достойный человек, но это же можно сказать и о ней. – Я очень восхищаюсь твоей стойкостью и красноречием. Твоей дочери повезло иметь такой пример для подражания. – Это очень мило с твоей стороны, Оливер. Я надеюсь, что смогу заставить ее гордиться мной. Быть матерью-одиночкой – это ежедневная борьба, я даже почти не выхожу на улицу одна. Сегодняшний вечер – приятное исключение. – Для меня честь, что ты решила провести его со мной. Табита с робкой улыбкой прижимает подбородок к груди, размазывая плов по тарелке. – На самом деле это мое первое свидание после похищения. Прошло почти два года. – Ох, я понимаю. – Хотя в этом есть смысл, я все же немного удивлен ее заявлением. Табита окружена яркой, чарующей аурой, и ее внутренняя и внешняя красота хорошо заметна. – Я могу представить, как нелегко было на это решиться, учитывая твое прошлое. Необходимость двигаться вперед после потери возлюбленного похожа на тяжелое усилие. Даже невозможное. Боже, я не могу себе такого представить. Я не могу представить, каково потерять Сидни. От этой мысли у меня сердце подступает к горлу. Табита, кажется, на мгновение отвлекается, погружаясь в воспоминания, но в итоге все же возвращает ко мне свое внимание и кивает. – Я никогда не смогу полностью оправиться. Он всегда будет частью меня и нашей дочери, – шепчет она, вертя в пальцах матерчатую салфетку. – Это невозможно забыть. Боль никуда не уходит. Ты просто… привыкаешь. Привыкаешь к пустоте и строишь свою жизнь вокруг этого недостающего фрагмента, надеясь, что однажды что-то появится и отвлечет ровно настолько, чтобы боль утихла… Даже если ненадолго. Ее слова тяжелым грузом ложатся мне на сердце, и я снова думаю о Сидни. Думаю о ее словах, которые заполнили мое сердце: «Ты понятия не имеешь, каково это – быть преследуемой тобой в течение двадцати двух лет». Чувствовала ли она то же самое, что чувствует Табита? Был ли я такой пустотой? Я даже не осознаю, что ушел в себя, пока Табита не накрывает мою ладонь на столе, а ее мягкий взгляд не возвращает меня в настоящее.