Я даже не догадывалась. Я, черт возьми, даже не догадывалась. Я ее сестра, и я подвела ее. Я не замечала никаких знаков. Клементина всегда была тихим, капризным ребенком, и мы беспощадно дразнили ее за это. Она была застенчивой, неуверенной в себе, отчужденной – Клем всегда была белой вороной в нашем маленьком кругу друзей. Причина в этом? Как долго моей сестры домогались прямо у нас под носом? Оливер стоял позади меня, неуверенный, как помочь, но его рука нежно гладила меня по спине. Горячие слезы потекли по моему лицу, голова закружилась, внутренности разрывались на части. – Сидни… Мне жаль. Я не помню, чтобы рисовал это, – сказал мне Оливер после того, как меня вывернуло в мусорное ведро. И когда я подняла на него взгляд, то увидела, что его собственная вина отражается во мне. Чувство ответственности. Он цеплялся за эту правду, выплескивая единственным возможным для него способом. А потом он забыл. Все исчезло – защитный механизм, подавленные воспоминания в сочетании с многолетними психологическими травмами, ложью и посттравматическим стрессовым расстройством. У жертв с ПТСР встречается потеря памяти, к тому же Оливер стал свидетелем травмирующего события еще до похищения. В этом есть смысл. Рассеянная и сломленная, я сделала все возможное, чтобы избавить его от угрызений совести. Я обхватила его лицо ладонями и поцеловала в лоб, нежно прошептав: – Мне жаль, что я должна идти, но выслушай меня, – взмолилась я. – Не возлагай на себя ответственность за это. Тот, кто несет ответственность, черт возьми, заплатит сполна, я обещаю. Он уставился на меня сверху вниз, не говоря ни слова. – Я люблю тебя, Оливер. Спасибо тебе за прекрасный подарок. Его глаза заблестели, его собственные слова любви слетели с губ, когда я оставила его стоять на моей кухне, не подготовленная к душераздирающему разговору, который мне предстоял. Когда я въезжаю на знакомую подъездную дорожку, то вижу машину Клементины. Она всегда рано приходит на семейные встречи, поскольку любит помогать нашей маме с ужином. Однажды я случайно подожгла кухню, когда положила прихватку на горячую конфорку. Это был пасхальный бранч[45], и я пыталась помочь приготовить простой соус. Но этот соус обернулся визитом пожарных, ущербом на тысячи долларов и постоянным запретом пользоваться плитой родителей после того, как я в панике швырнула прихватку, и от нее загорелись занавески. Это воспоминание только усиливает мою тревогу. Когда я врываюсь в парадную дверь в своих громоздких снегоступах и с опухшими глазами, Поппи сразу приветствует меня в своем очаровательном праздничном платье. Это вызывает мой нервный срыв еще до того, как я переступаю порог прихожей. – Тетя Сид, что случилось? Тебе не нравится мое платье? Поппи дважды поворачивается, и я рыдаю сильнее. При моем драматическом появлении из-за угла кухни выходят мама и сестра с одинаковыми выражениями лиц и в фартуках с оленями. Клементина смотрит на меня с беспокойством, и я понимаю, что это первый раз, когда мы видим друг друга лично после ее вспышки гнева в машине. И теперь эта вспышка гнева приобретает чертовски много смысла. – Мне так жаль, – выдавливаю я, почти задыхаясь, когда смотрю на свою сестру широко раскрытыми глазами. – Я не знала. Не знала… Ее глаза вспыхивают, в них мелькает что-то мрачное. – Давай поднимемся наверх. – Что, черт возьми, происходит? – требует мама, откладывая в сторону кусок индейки и скрещивая руки на груди, ее обеспокоенный взгляд блуждает между нами. – Что случилось? Дело в Оливере? Клем уже поднимается по лестнице. – Сидни, объясни, – настаивает она. – Ты бледная как смерть. – Я и чувствую себя мертвой. Мы скоро спустимся. Поднимаясь по лестнице, как две бомбы замедленного действия, мы проскальзываем в спальню для гостей. И Клем закрывает дверь, на мгновение переводя дыхание, а затем медленно поворачивается ко мне лицом. Она заикается, все ее тело дрожит. – Т-ты знаешь? Мои чертовы слезы не перестанут литься, как маленькие непослушные кинжалы, прокладывая себе путь по моим щекам и оставляя шрамы. – Почему ты мне не сказала? Как ты могла мне не сказать? – Я не могла. Я… – Ее голова качается с неистовой силой, собственные слезы льются ручьем. – Я просто не могла. – Кто это сделал? Кто, черт возьми, причинил боль моей сестре? Ее горло сжимается от натужного сглатывания, голова все еще мотается из стороны в сторону. – Это не имеет значения. – Это имеет значение! – вскрикиваю я, вскидывая руки вверх. – Это, черт возьми, имеет значение, потому что я собираюсь выследить и кастрировать этого ублюдка. – Прекрати, сестренка. Говори потише, – резко шепчет она, оглядываясь на дверь через плечо. – Это было очень давно, ясно? Это случилось, и это в прошлом. Забудь. – Как ты можешь так говорить? Я никогда не забуду. Никогда. – Ты должна. Пожалуйста. – Назови мне чертово имя, Клементина. – Я не могу! – Она подходит к гостевой кровати, садится на край и закрывает лицо руками. – Как ты узнала? Я следую за ней, опускаясь на колени между ее ног. – Оливер забрал свои комиксы, которые он рисовал в плену, – выдыхаю я. – Мы просматривали их вместе, и он нарисовал сцену, где безликий мужчина… прикасался к тебе. Меня чуть не начинает тошнить, когда это слово вырывается из меня. Клем слизывает слезы, собравшиеся на ее губах, а затем вскидывает голову, глядя на меня сверху вниз с шокированным выражением лица. – Ч-что? Оливер… видел? Он видел нас вместе? Кивок. – О, боже мой… Я даже не подозревала. – Она плачет в ладони, шмыгая носом и хватая ртом воздух. – Я была напугана, Сид. Я была чертовски напугана. Мне было всего десять лет. Наши рыдания смешиваются, когда я сжимаю пальцами ее колени. – Пожалуйста, скажи мне, кто причинил тебе боль. Пожалуйста. – Это не важно. Он больше не причинит мне вреда, – говорит она прерывающимся голосом. – Кто? Черт возьми, Клем, кто? Бурный кобальтово-голубой взгляд скользит по моему лицу, мечась взад-вперед, пока ее мысли путаются. Затем она выплевывает имя: – Рэймонд Форд. Осознание занимает минуту. Когда это происходит, мои глаза вылезают из орбит. – Похититель Оливера? Она отводит взгляд. Рэймонд Брэдли Форд. Брэдфорд. – Что? – Это шепот, вопрос, отчаянное отрицание. Я приземляюсь на пятки, моя кожа горит, а живот сводит. Оливер видел их. Вот почему он забрал его. Боже мой, вот почему… Когда мое внимание возвращается к сестре, я вижу, как она все еще пытается избегать моего взгляда, теребя нитку на покрывале кровати. – Клем… – Не говори маме и папе, – умоляет она. – Пожалуйста, Сид, никому не говори. – Черт побери, почему? Нам нужно обратиться в полицию. – Нет! Он умер, и моя тайна умерла вместе с ним. И я бы предпочла, чтобы все осталось так, как есть. Я смирилась с этим. – Ты заслуживаешь справедливости. – Справедливости нет. – Клементина… черт! – Я поднимаюсь на ноги, дергая себя за волосы. Как я могла не знать, что происходит? Как я могла не заметить, что этот незнакомец шныряет поблизости, приставая к детям? Ничто не имеет смысла. Ничто. Когда мой взгляд падает на ее поверженную фигуру, скрючившуюся на кровати, у меня внутри все сжимается. – Ты должна была сказать мне, – мягко говорю я. Клем резко усмехается.