– Тебе было семь лет, Сидни. Семь. Меньше всего я хотела впутывать тебя, – говорит она мне. – Потом Оливер исчез, и ты была опустошена. Я ни за что бы не стала взваливать на тебя еще одну ношу. – А как насчет мамы и папы? Полиции? Кого-нибудь? – Я была напугана, ясно? Господи, он угрожал мне. Он сказал, что причинит вред моей семье, если я кому-нибудь расскажу. Мое горло горит от желчи, я сжимаю зубы. – Я была, черт побери, просто маленьким ребенком, Сидни. Я не… Я даже не понимала, что происходит. Надлом в ее голосе, тошнотворный надлом, снова заставляет мои эмоции вскипеть. Клем прикрывает рот дрожащей ладонью, и я нахожу в себе силы приподняться и обнять ее почти до хруста костей. Моя сестра соскальзывает с края кровати, и мы обе падаем на пол спальни, вцепившись друг в друга. Слезы текут ручьем, тела сотрясаются от горя, гнева и нереальности происходящего. Мы прижимаемся друг к другу еще очень долго, а затем откидываемся на спинку кровати, опустошенные. Моя голова опускается ей на плечо, пока мы погружаемся в нашу собственную демоническую какофонию. – Ты поссорилась с Оливером, – говорит Клем, нарушая наше мучительное молчание. – Ты обвинила в этом меня. Я смотрю на нее, нахмурившись. – Что? Она, не мигая, смотрит прямо перед собой. – Когда мама и папа будут допрашивать нас, скажи им, что ты поссорилась с Оливером. Мы поднялись наверх, чтобы разобраться. Мои глаза горят и слезятся, когда я качаю головой, не понимая, почему она так хочет сохранить этот секрет, а не рассказать о нем родителям? Клементина продолжает: – Мы хорошо поужинаем. Посмотрим «Эта замечательная жизнь» около рождественской елки, пока Поппи засыпает у меня на коленях, мечтая о гребаных сахарных сливах. Мы будем смеяться, петь рождественские песни и объедаться ореховым пирогом до тех пор, пока у нас не заболят животы. – Она, наконец, бросает на меня взгляд, а затем поднимается на ватные ноги. – И мы никогда больше не будем говорить об этом. * * * На следующий день я все еще пребываю в растерянном недоумении, когда пробираюсь на кухню, чтобы сварить кофе. Сейчас рождественское утро, но с таким же успехом это мог быть Судный день. Алексис приветствует меня дружелюбным мяуканьем, и маленький звенящий ошейник, который я надела ей на шею, – единственное, что приносит мне подобие радости. Пока варится кофе, я просматриваю свой список контактов, чтобы написать Оливеру, и обнаруживаю, что от него пришло сообщение всего несколько минут назад. Оливер: Доброе утро. Это я, Оливер. Боже, я люблю этого мужчину. Оливер: Я беспокоился о тебе и не мог уснуть. Я надеюсь, что мы сможем увидеться сегодня, потому что единственное, чего я желаю на это Рождество, – это держать тебя в своих объятиях. Он дополняет сообщение набором смайликов с изображением рождественской елки и маленьких сердечек, а также размытой фотографией Афины в шляпе Санты. Моя моментальная и искренняя улыбка на мгновение смывает вчерашнее потрясение. Я вернулась домой только после двух часов ночи и вырубилась от усталости на диване в гостиной, забыв сообщить Оливеру, что добралась до дома без происшествий. Почувствовав прилив сил, я быстро печатаю ответ, а затем отправляюсь наверх, чтобы принять душ и переодеться. Я: Я хочу точно того же в этом году. Скоро приду. хохо, Сид. Час спустя мы вместе, свернувшись калачиком на диване, смотрим «Рождество Гарфилда», предварительно утопив мои печали во французских тостах и мимозе. Гейб все еще спит, так что у меня есть время рассказать Оливеру о моем опустошающем разговоре с Клементиной. Но когда он спрашивает меня, кем был нападавший, мой язык отказывается двигаться. Я понятия не имею почему. Оливер имеет полное право знать, почему Брэдфорд похитил его, но, похоже, я не могу назвать его имя. Пока что нет. Сейчас Рождество, и эта бомба правды разорвет его в клочья. Поэтому я лгу ему, и крошечная частичка меня увядает вместе с чувством вины: – Она мне не рассказала. Не могу сказать, что полностью сожалею о принятом решении, потому что это невероятное утро. Мы можем отодвинуть травмирующее испытание в сторону в обмен на временный покой и возможность насладиться друг другом. Насладиться нашим первым совместным Рождеством более чем за двадцать два года. Мы сидим на ковре в спальне Оливера и играем с Афиной, когда раздается стук в дверь. – Йоу, – окликает Гейб. – Счастливого Рождества, засранцы. Санта пришел. Обменявшись улыбками, мы присоединяемся к Гейбу в гостиной для скромного обмена подарками. Мы с Гейбом каждый год дарим друг другу одно и то же: алкоголь. – Черт, Сид. Это убойно, – говорит он, разрывая оберточную бумагу и вытаскивая свой коньяк «Реми Мартин». Он смотрит на меня с пола, пока мы с Оливером устраиваемся поудобнее на диване. – Это были твои деньги на покупку продуктов? Ты теперь на продуктовые талоны[46] живешь? Я швыряю в него подушкой. – Не будь ослом. Возможно, я потратила все чаевые с выходных, но так уж вышло, что мой парень – отличный повар. Я больше никогда не буду голодать. – Подталкивая Оливера локтем, я украдкой улыбаюсь ему. Его глаза расширяются от тревоги. – Парень? – Ага. Мы обмениваемся оргазмами и преданы друг другу. Гейб давится. – Подруга. Я так начну пить раньше положенного. – Оргазмы, – повторяю я своим самым чувственным голосом, соблазнительно поигрывая бровями. Подушка возвращается к моему лицу. Оливер вмешивается, тянется за подарком, лежащим у его ног, и передает его Гейбу, который все еще театрально засовывает палец себе в горло, испытывая отвращение. – Что ж, полагаю, сейчас самое подходящее время подарить тебе мой знак благодарности. – О, черт возьми, чувак. У тебя есть для меня подарок? – Это не дорогой алкоголь, но я был немного стеснен в средствах. Надеюсь, тебе понравятся. Гейб с нетерпением открывает тщательно упакованный подарок и вытаскивает… Журналы «Плейбой»? Я, хрюкая, смеюсь, падая на колени Оливера, и наблюдаю за выражением замешательства на лице Гейба. Он разглядывает журналы, переворачивая их вверх ногами и пролистывая, просто чтобы убедиться, что он действительно получил на Рождество журналы с обнаженкой 2003 года выпуска. Оливер обнимает меня за талию, ерзая и откашливаясь. – Они были выпущены во время моего пребывания в плену. Их вернули вместе с моими комиксами, – объясняет он. – Я обнаружил на твоем компьютере несколько файлов, содержащих откровенные видеозаписи, поэтому пришел к выводу, что тебе может понравиться просматривать эти брошюры. Я помню, что материал был довольно возбуждающим. – Оливер! – Я шлепаю его по бедру. Гейб роняет журналы, как будто они самопроизвольно воспламенились. – Господи, если там будут сомнительные пятна, клянусь богом, меня стошнит… Это только заставляет меня смеяться еще сильнее. Оливер выглядит искренне озадаченным. – Уверяю тебя, они в хорошем состоянии. На тридцать третьей странице есть блондинка, которая… Я снова шлепаю его. – Оливер! Господи, я не хочу об этом слышать. Гейб немедленно открывает тридцать третью страницу, его глаза выпучиваются.