– Конечно, но не надейтесь, что он найдет для этого время сразу. Он действительно очень занят. Кокто как будто хочет что-то ответить, но его отвлекает сидящий рядом человек, который намерен показать рисунок, положив его на салфетку. – Приятно слышать, – отвечает вместо него Ауфрихт. – Давно его не видели. – Мы как раз планируем новый спектакль. Но это еще не точно, поэтому, боюсь, не могу о нем говорить. С сожалением Лотта поднимает плечи и снова их опускает. Марго берет Лотту за руку. – Помоги мне убедить Эрнста поехать на море. Его нельзя назвать «счастливым изгнанником». Даже дети начали переживать. – Марго, – тихо предупреждает ее Эрнст. – Это правда, – настаивает Марго. – Так больше не может продолжаться. Лотта внимательно смотрит на старого друга. Видно, у него совсем все плохо, если жене приходится искать союзников, чтобы увезти его из города. Лотта еще не видела, чтобы Марго открыто шла против воли Эрнста. Благополучие мужа – это и ее благополучие, а Лотта своему даже с трудом могла пожарить яичницу. Разве Марго – не пример идеальной жены? – Я не спорю, что обеспокоен, – наконец смиряется Ауфрихт. – Не могу перестать думать о наших друзьях в Германии. – Это правда трудно пережить. Мой друг, господин Кайзер, тоже упорно отказывается покинуть Берлин. Марго кивает, помрачнев. – Но ведь хуже уже некуда, если люди СА избивают нашего короля бельканто. – Ты имеешь в виду Рихарда Таубера? – Это для Лотты новость. – Неужели? Что они хотели от него? Даже представить не могла, что они возьмутся за такую звезду, известную во всем мире. Ауфрихт сжимает кулаки. – Им, похоже, нечего бояться. Пока он лежал на земле, говорят, даже прохожие орали во все горло, что еврейскому выродку в Германии делать нечего. – Несмотря на это, он все равно остался, – добавляет Марго. – Не мог бросить на произвол судьбы свою новую оперетту. Ты же знаешь, как артисты стоят друг за друга. Главное у них – искусство, иногда оно даже важнее жизни. Лотта закуривает сигарету. – Ты права, они такие. Единственное, что радует: наверное, у этих брутальных работничков дома сидят женушки, которые исходят страстью к Тауберу, с вожделением слушая его: «Все мое сердце принадлежит тебе!»[17][Строка из арии главного героя оперетты Франца Легара «Страна улыбок».] – Лотта! – Несмотря на строгий тон, Марго не может сдержать улыбку. – Трудно сказать, храбрый он или глупый, – говорит Ауфрихт. – Он даже написал письмо лично Гитлеру. Лотта удивленно смотрит на него. – Нет. – Да. – Как же так? – Он хотел сообщить, что все стычки вокруг него, очевидно, какое-то недоразумение. Он истинный католик, даже медаль получил от папы римского. Только дедушка и бабушка со стороны отца были евреями. Лотта вдруг вспоминает этого маленького цыганского мальчика, который так трезво оценил ситуацию и предсказал свою судьбу. – Он перед ним оправдывался, да? То есть теперь быть евреем позорнее, чем бить еврея без всякого повода. Марго смотрит на своего мужа. – Я вся тряслась, когда они потащили Эрнста на допрос на Хедеманнштрассе. – Я ничего об этом не знала. – Лотта в ужасе смотрит на Ауфрихта. Она слышала о здании, в котором гестапо делало фарш из своих врагов. – Но, к счастью, я смог спастись. За пятьдесят марок они потеряли ко мне всякий интерес. – Ужас, приходится еще и платить этим голодранцам. Мой отец нас предупреждал. При словах жены Эрнст выпрямляется и неодобрительно смотрит на Марго. – Легко говорить, если никогда не бывал в такой ситуации. Марго нежно прикасается к его плечу. – Не думай, что я виню тебя. Я бы им и сто марок дала, лишь бы ты вернулся ко мне. – Внимание! Они вздрагивают, когда на другом конце стола раздается громкий возглас. Кокто подмигивает, прежде чем продолжить по-французски: – Не знаю, о чем вы говорите, но это звучит, будто вы затеваете войну. Немецкий – варварский язык. Он вскакивает, рука поднята в нацистском приветствии. Затем он извергает ряд неразборчивых слов, состоящих из резких согласных. Изгнанники смеются громче всех, но смотрят друг на друга, с трудом скрывая отчаяние. Сцена 10 Расстались полюбовно – Нанси, апрель 1933 года И снова она опаздывает. Курт, должно быть, ждет ее с нетерпением. Ах, вот бы он согласился на идею Эдварда Джеймса! Каким этот Джеймс может быть обаятельным и невыносимым одновременно. Происхождение не оставляет особого выбора, поэтому приходится допускать больше разных экстравагантностей и капризов. Иначе можно будет подумать, что он просто скучный – со всеми его деньгами, ради которых ему не пришлось и пальцем пошевелить. Он гордо шагает по жизни с непоколебимым высокомерием человека из высшей касты, категорически утверждающего, что он сын принца Уэльского. Зато поддерживает искусство. И прежде всего сюрреализм, который считает особенно потрясающим. Но самое интересное в нем, бесспорно, – его жена Тилли. Она так прекрасна, что некоторые люди опускают глаза в ее присутствии, к тому же она танцовщица. Лотта тоже начинала как танцовщица, но с Тилли она не хотела бы поменяться местами. Лотта считала, что Джеймс обожал искусство, не понимая его, – и это, вероятно, относится и к его жене Тилли. Когда они познакомились, Тилли уже вечером призналась Лотте, что Эдвард ничего не умеет делать с женщинами, только выставлять их напоказ. – Это не страшно. Иногда я думаю, что и я с мужчинами ничего не могу делать, разве что забавляться их титулами и деньгами. Губы Тилли в форме сердечка сложились для поцелуя. Лотта весело ей подмигнула. Она поняла приглашение, но не хотела окончательно его принимать. Очевидно, во время их словесной пикировки за ними наблюдал Джеймс. С этого момента он был одержим идеей поставить на сцене балет с пением, в котором две женщины играют близнецов. – Во многих вещах ты – отражение мой жены. Вы могли бы быть двумя сторонами одной медали. В сущности, одна является зеркальным отображением другой, – заключил он. Так и родилась идея соединить обеих на сцене. Если бы только Курт был готов написать музыку, то неопределенная идея могла бы превратиться в многообещающую возможность. Когда Лотта наконец добирается до кафе, нельзя сказать, что ее страстно ждут. Курт, как обычно, погружен в свои записи. Он сидит перед зеркальной стеной, так что Лотта видит, как подходит к мужу, теперь уже бывшему. Она не может увидеть своего лица, закрытого плотным слоем букв, которые сообщают, что сегодня подается тушеный кролик с горчицей. Лотта громко отодвигает стул и кашляет. Курт наконец поднимает глаза. Напряженная концентрация в его взгляде смягчается теплой улыбкой. Он встает, чтобы ее поприветствовать, и Лотта несколько раз прикасается губами к его щекам. – Раз мы не в Париже, поцелую тебя четыре раза. – В столице больше двух считается невежливым, но в провинции – то есть везде, кроме Парижа, – люди щедрее. Смеясь, Курт устраивается на своей скамье, обитой красным бархатом, а Лотта занимает место напротив, на жестком плетеном кресле. Несколько раз она смотрит в зеркало, которое располагается за ним. Не из тщеславия. Наоборот, она чувствует непривычное стеснение, глядя на себя во время разговора или еды. Но тем не менее она не может противостоять рефлексу смотреть на свое собственное отражение, где бы оно ни появилось. При этом наблюдение пробуждает постоянное желание поправлять себя. Она видит, как ее движения становятся более манерными, и слышит, что ее слова звучат более отчетливо из-за уверенных движений губ. Так ли меня воспринимают? Бледность лица она объясняет тусклым светом в этом месте. – Ты мне скажешь, почему мы здесь? Она кажется непринужденной, хотя знает, что он собирается сказать. Джеймс обожает музыку Курта, но работать он хотел с Лоттой. Она просила его предложить Курту сотрудничество и не упоминать, что уже договорился с ней, чтобы у самого Курта возникла идея ее позвать. Она ни на секунду не сомневалась, что так он и поступит. Но дать ему возможность почувствовать, что именно он владеет ситуацией, – это от нее, раскаявшейся, подарок за все, что он для нее сделал. – Я получил заманчивое предложение от Эдварда Джеймса. В пьесе две главные женские роли. Одну берет его жена, а другую – я подумал о тебе. Лотта смеется. – О, это так мило с твоей стороны. О чем эта пьеса? Какое облегчение. Конечно, Джеймс бы отказался, если бы Курт решил пригласить кого-то другого. Хорошо, что Эрика не умеет петь. Если послушать Брави, в вопросах чувств она, кажется, впереди Лотты, но музыку Курта исполнять не может. – Знаешь, что кровать Джеймса по форме похожа на гроб и напоминает походную кровать Наполеона? – говорит Лотта после того, как Курт окончил экскурс в новое произведение. Брови Курта взлетают наверх. Лотта, ухмыляясь, качает головой. – Курт! О чем ты подумал? Но не Эдвард же. Это Тилли мне рассказала. Но не уверена, что и она хоть раз была в этой постели. Он пожимает плечами. – В моем положении об этом уже не надо заботиться. С ума сойти – в таком юном возрасте иметь столько денег. Ей почти больно, что его уже, кажется, не волнует мысль, что она может спать с Джеймсом. Лотта потягивает из бокала пастис, который ей только что принес официант.