– Нет причин беспокоиться. Он очень хорошо умеет их тратить. – За что нам следует его от всего сердца поблагодарить. – Курт подмигивает. Лотта ударяет кулаком по столу. – Именно. – Они смотрят друг на друга и смеются. – Не человек, а геморрой какой-то! – восклицает Лотта. – Учился в Итоне и Оксфорде, а для чего? В Англии, наверное, так принято. Бездарная трата времени – он не в состоянии отправить даже простого сообщения. – Что ты имеешь в виду? – Курт озадаченно смотрит на нее. – Разве ты не знаешь эту историю? После окончания учебы его распределили в посольство Великобритании в Риме. Но они его очень быстро отправили в отпуск на неопределенный срок, потому что он неправильно посылал шифрованные сообщения – с ужасными последствиями. Курт смеется. – Бедный парень. Нам нельзя с ним так подло поступать. Если у кого-то есть все возможности и перед ним открыты все двери, то люди с него столько и требуют. В его положении трудно, наверное, не соответствовать ожиданиям. Лотта кивает, хоть и не очень уверенно. – Ну да. Остается вопрос – кто напишет либретто? Курт ставит свой изящный указательный палец на горку сахара, которая образовалась от удара Лотты по столу, и начинает задумчиво рисовать спираль. – А это и вправду может стать проблемой. Я надеялся на Кокто. «Человеческий голос» меня совершенно потряс. Пьесу, о которой он говорит, Лотта не видела, но знает, что в ней главная героиня звонит своему возлюбленному, который на следующий день собирается жениться на другой. Отвергнутая пытается в отчаянии вернуть его. Напрасно. В конце концов, похоже, она хочет покончить с собой. Курт смотрит на нее, и в его взгляде появляется что-то, что она не может истолковать. Сначала ей кажется, что это тоска, и думает, что он, упоминая именно это произведение, хочет что-то сказать. Но потом ухмыляется, и это убеждает ее, что он просто пошутил. Она решает не обращать внимания. – А мне очень понравилась «Кровь поэта». Все было нереально и одновременно правдиво. – Меня не удивляет, что тебе понравился этот фильм, – отвечает Курт. – Он такой странный, своеобразный. Стихотворение в картинах, красивый и ужасный одновременно. Мне это кого-то напоминает. – Ну-ну, все тот же остряк. Лотта хлопает его по плечу. Когда ее рука скользит вниз к его руке, это происходит как-то случайно. Но она не отнимает ладонь даже тогда, когда понимает неуместность прикосновения. Несколько мгновений они сидят и смотрят на руки. Потом Курт убирает свою. – Проблема только в том, что Эдвард хочет сыграть премьеру в июне, а у Кокто нет времени написать либретто. Очевидно, Курт знает больше, чем она. – Так быстро? Мне это напоминает «Трехгрошовую оперу». – Да, и у меня появилась такая мысль. – Ты же не о Брехте сейчас? Я думала, вы расстались навсегда. Разве он не изменил тебе с Хансом Эйслером? – Она прикусила губу. Зачем ей было говорить об измене с риском нарваться на минное поле? Курт пожимает плечами. – Никто другой мне не приходит в голову, учитывая такую спешку. С ним я все-таки знаю, на что иду и что в конце концов у нас будет хороший результат. И он оправдает ожидания Джеймса. Да сейчас и ему хотелось бы здесь закрепиться. Лотта кивает. – А почему бы и нет, Курт, дорогой? Когда-то мы ведь прекрасно провели время вместе. Тогда Кас может взять на себя оформление сцены. Честно сказать, я немного скучаю по нему. Какие между вами сейчас отношения? – Это нельзя назвать близкой дружбой, на которую я надеялся. Неудивительно, ведь ты спишь с его женой. Лотта проглатывает свой ответ. На такую ложку дегтя она не имеет права. Лотта смеется. – Он уже повесил на свой автомобиль флажок национал-социалистов? С него станется. Но я все равно его люблю. Курт вздыхает. – Я тоже. Конечно, спрошу его. Что до другого, то так просто не разберешься. Думаю, он приспосабливается к ситуации. Он никогда не был убежденным марксистом и точно не станет отъявленным нацистом. В зеркале Лотта видит пустую тарелку перед собой. Она съела торт, практически не заметив, и теперь чувствует, что ужасно объелась, и не очень этим довольна. Глядя на оставшиеся в тарелке сливки, обнаруживает листочек от клубники. Она не помнит, как съела ее. Когда она была ребенком, врачи иногда давали ей клубнику после чтения стихов. Она наслаждалась каждой ягодой, которую брала в рот. Они с братьями были постоянными пациентами клиники. Часто приходили с глубокими кровоточащими порезами на ступнях, потому что не могли удержаться и переходили вброд Хальтербах, в котором было много разбитых бутылок от пива. Но клубника стоила того. Вспоминая это, Лотта улыбается. Иногда ей не хватает голода, который сопровождал ее в прошлом, какой-то ненасытности. Что-то по-прежнему ею постоянно движет, но все чаще появляется чувство, что это ускользает из-под контроля. Будто в ней сидит другой человек, который говорит за нее «А», а она по привычке почему-то делает «Б». – Скучаешь по Берлину? – спрашивает Лотта. – Я себя об этом не спрашиваю, – отрезает Курт. – Эта глава в прошлом, и я больше не трачу ни одной мысли на эту страну. Лотта вдруг перестает понимать, почему она так волновалась за человека, который с легкостью умеет подводить черту не только под написанным музыкальным произведением. – И я нечасто о нем думаю. Я ведь будто создана для жизни в изгнании – но все же мне не так легко порвать с Берлином, потому что мы еще не закончили улаживать там дела. Он смущенно улыбается. – Конечно, я очень благодарен за твои усилия, поверь мне. – Не за что, мой лягушонок. Я еще кое-что хотела с тобой обсудить. – Мистер П. должен получить партию? Я его, конечно, включу. – Прекрасно, спасибо тебе. – Вообще-то она хотела обсудить что-то другое. Курт находит глазами точку за ее спиной. Когда Лотта следует за его взглядом, то, к своему удивлению, узнает Брави, который входит в кафе. – Я не знал, как долго мы с тобой просидим здесь, когда договаривался о встрече, – говорит Курт. – Ты не обидишься? – Ну что ты, я все равно хотела идти. Брави приветствует ее без поцелуя в щеку. – Здравствуй, Лотта. Как ты? – Очень хорошо. Мне надо бежать. Оставляю вас одних. Конечно, вам есть что обсудить. Она уверена, что Брави предложат дирижировать новым спектаклем. У двери она еще раз оборачивается и видит теплоту и понимание в жестах и выражении лиц этих молодых людей. Они уже забыли о Лотте. Сцена 11 Маленькие грехи – Париж, 7 июня 1933 года Когда Лотта вышла из театра Елисейских Полей, то не могла понять, в каком она городе. На премьере «Семи смертных грехов» было столько старых знакомых, что с таким же успехом можно было находиться и в Берлине. Смеясь, они все вместе переходят каменный мост Альма, чтобы добраться до другого берега Сены. Решили продолжить празднование в баре. Даже Брехт приехал, после того как Курт по старой памяти выслал ему тысячу франков. Брехт настаивал, что не может оплатить пребывание в Париже. После того как он предоставил либретто, постановка его уже, видимо, не интересовала. Несмотря на напыщенность Брехта, Лотта должна признать, что ей приятно его видеть. – Ну скажи, тебе понравилось? Она подхватывает его под руку. – Думаю, что было довольно симпатично. – Его взгляд равнодушно блуждает по направлению Сены. Лотта отстраняется от него. – Симпатично? То есть спектакль показался тебе абсолютно неинтересным. – Может, мне просто не понравилась публика. – Парижане для тебя ведь слишком чопорные? – Лотта смотрит на его поношенные ботинки и кожаную куртку с засаленным воротником. Он пожимает плечами. – Думаю поехать в Данию. – В Данию? – Лотта удивленно смотрит на него. – А что там? – Там можно, наверное, зайти в бар и завести умную беседу без того, чтобы какая-нибудь девушка легкого поведения села на колени. Лотта смеется. – По крайней мере, они будут одеты не так легко. На севере, должно быть, холодно. Но не думаю, что какие-то девушки могут сбить тебя с толку. Его пьесы кишат проститутками, но в нормальной жизни можно было бы принять Брехта за благовоспитанного отца семейства – если только не обращать внимания, что елки на Рождество он ставит в нескольких домах.