– Да, хорошо. Сейчас слишком поздно для обеда и слишком рано для послеобеденного кофе, поэтому в ресторане много свободных столиков. Лотта предлагает сесть перед белой изразцовой печью. Она устраивается на стуле. – Так будет удобнее. С трудом удается уговорить Кардана заказать жареную курицу. – Мой муж и я действительно ищем такого человека, как вы. Она вынимает свой портсигар. Он сразу же достает свой из нагрудного кармана рубашки. – Возьмите, пожалуйста, мою сигарету. – С удовольствием, спасибо. Она крутит сигарету пальцами. – Теперь даже и не знаешь, какую марку курить. Везде эти картинки с Гитлером прикладывают. Раньше можно было хотя бы известных актеров собирать в альбом. Кардан громко смеется. Потом замолкает. Но прежде чем Лотта успевает открыть рот, его прорывает поток слов, полных горечи и боли. Его отец выпрыгнул из окна, мать отравилась. Они больше не верили, что у них, евреев, есть будущее. Лотта жалеет в этот момент, что не сразу вернулась во Францию. Кого бы она ни встретила здесь, никто не мог сообщить ей хороших новостей. Какой-то человек заходит в ресторан и присоединяется к знакомому, приветствующему его: «Хайт-лер». Новоприбывший отвечает таким же приветствием. Они одеты в дорогие костюмы и хорошо воспитаны, что наводит на мысль, что раньше они не принадлежали к тем, что кричал «Хайль Гитлер». Их бормотание говорит о привычке, с которой это приветствие слетает с губ. Теперь оно уже утратило свой провокативный характер. Грабитель становится гражданином, а гражданин – грабителем. Ах, Брехт, дорогой! И зачем же ты ставил свои спектакли? – Мои соболезнования, господин Кардан. – Может, и мне просто исчезнуть. – Надеюсь, вы имеете в виду – за границу. – Как вариант. Ясно, что у него нет денег, чтобы уехать. Но это, наверное, можно поправить. – Сейчас я занята тем, чтобы привести в порядок дела Курта. Речь идет о довольно большом количестве денег. Мне бы пригодилась помощь, которая, разумеется, будет оплачена. Она скрывает, что у нее уже есть помощник, который все-таки не внушает доверия. Когда Отто продает мебель, не все деньги возвращаются к Курту, и к тому же Отто все еще ездит на его машине. Кардан смотрит на нее, сомневаясь. – Пожалуйста, я правда не знаю, к кому обратиться. Не слишком ли она преувеличила? Даже если они раньше и виделись, она никогда не знала его близко. – И как же я могу вам помочь? – спрашивает Кардан. Она объясняет. Прежде всего речь идет о том, что теперь, когда у Курта есть дом, надо собрать разбросанную по городу домашнюю утварь и отвезти на границу. Она не сомневается, что Курт согласится. Их с Лоттой опять пронесло, а этот бедняга теперь круглый сирота. И если так пойдет дальше, то скоро его судьбу разделят многие. Лотту трясет при воспоминании о той мартовской ночи, когда после побега Курта из Берлина они добрались до отеля в Мюнхене. Только в этот момент она начала осознавать, что их привычный мир действительно исчезает. Покидающие страну артисты, чувствующие приближающийся конец света, слушали шум радио. После пожара и всего остального никто не сомневался, что Гитлер сможет провести свой закон о чрезвычайных полномочиях. Парламент сам лишил себя власти, КПГ[18][Коммунистическая партия Германии.] была ликвидирована. И, как и следовало ожидать, почти все остальные согласились – кто-то из страха, кто-то по убеждению – с законом о преодолении бедственного положения народа и государства. Только СДПГ[19][Социал-демократическая партия Германии.] с трогательной храбростью отказалась дать согласие. «Свободу и жизнь можно у нас отнять, но честь – нет». Старый добрый Отто Вельс. Этими словами председатель рабочей партии обеспечил себе первое место в очереди на высылку. Так наутро он лишился немецкого гражданства, но, по крайней мере, остался жив. После объявления результатов голосования Курт схватился за голову, когда пронзительный голос Гитлера требовал, чтобы искусство отныне ориентировалось на кровь и расу. – Теперь ничего нельзя сделать, – мрачно произнес Курт. – Я буду рад помочь вам, – серьезно сказал Кардан. – Кстати, слышал, что недавно у вас на родине что-то произошло. И, кажется, ситуация накаляется. Лотта удрученно кивает. – Моя сестра видела, как уносили тела. Меньше недели прошло после убийства и взрыва, на которые никто не обратил внимания. Ожесточенные бои шли практически незамеченными для большинства соотечественников Лотты, потому что ограничивались районами, в которых проживал рабочий класс. После того как канцлер Дольфус позволил вступить в силу закону о предоставлении чрезвычайных полномочий, во многих районах начался хаос. Австрийские социал-демократы оказались более боеспособными, чем немецкие. Самые воинственные из них, Республиканский шуцбунд, открыли огонь. Погибли женщины и дети, но это только ускорило развитие ситуации. Хотя боевики действовали против воли своей партии, их действия послужили поводом для преследования и арестов непричастных товарищей. – И в Австрии мгновенно было покончено с прекрасной демократией, – говорит Лотта. Кардан кивает. – Когда я думаю об этом, то теряю всякую уверенность, что можно куда-то сбежать. Сцена 13 Бедные, но несчастные – Лувесьен, январь 1934 года Лай Харраса приветствует Лотту еще до того, как Курт открывает ей дверь. Она слышит пса, стук его лап по паркету. За ним следуют шаги хозяина. – Заходи, – говорит он, стоя в дверях. В гостиной Лотта со вздохом валится на диван. – Это была сложная неделя, но думаю, мы все успели сделать. Спасибо, что передал деньги Кардану. – Должен признаться, что я немного удивился твоей просьбе. Мы его почти не знаем, и если один раз и встречали, то у меня было чувство, что его медлительность раздражает тебя не меньше моего. Лотта смотрит на него с удивлением. Она с трудом вспоминает, как познакомилась с Карданом, поэтому не чувствует ни отвращения, ни радости по поводу встречи с ним. Ей немного стыдно за безразличие, которое вызвала у нее эта жалкая фигура, еще недавно сидевшая за столом напротив. – Наверное, я чувствовала, что мы все теперь должны держаться вместе. Самое малое, что можно сделать против этой мрази, как думаешь? И я правда считаю, что он может нам помочь. Курт откашливается. – Он хотя бы не похож на мошенника. Лотта кусает губы. Еще ни разу Курт не произносил таких резких слов об Отто – и она, в общем, не может с ним не согласиться. – Бедный Кардан – точно нет. Это так ужасно – вдруг оказаться сиротой, все равно в каком возрасте. Надеюсь, ты смог убедить родителей покинуть страну? – Они думают обосноваться в Палестине. – В Палестине? Но это так далеко. Курт кивает. – Они не хотят быть незваными гостями и ставят на новое государство Израиль. Да и британцы не хотят впускать в страну так много евреев сразу, чтобы арабов не испугать. Поэтому родители еще ждут. – Боже мой! Мне не кажется, что там молочные реки, кисельные берега. Твои родители действительно хотят именно туда? Он пожимает плечами. – Они ищут новую родину, как и все мы. Кстати, мне очень помогло то, что ты прислала этого верного мальчика. Спасибо еще раз, – он гладит Харраса. – Какое замечательное зрелище он устроил, когда его привезли в огромном ящике и поставили перед домом. Все соседи прилипли к окнам. Он их не разочаровал и показал самый длинный в мире номер отливания мочи. Лотта смеется: – О, Харрас! – Нет, правда, я думал, что он никогда не закончит. Наверное, от волнения сдерживался всю поездку. Он теперь уже не так громко скулит по ночам, как вначале. Я боялся, что пес тоскует по нашему домику в зелени. Лотта морщится. – Тебе это будет неприятно, но я рада, что он продан. В пустом доме есть что-то жуткое. Ты уже решил, что делать с остальной мебелью? Кое-что мы оставили на время у родителей господина П. – Наверное, пусть она побудет там, пока я не найду место, где захочу жить постоянно. Может, я скоро надолго поеду в Голливуд. Голливуд? Лотта выдавливает из себя улыбку. – Похоже на сон. Что планируешь там делать? – Мне написала Марлен Дитрих. Она хотела бы, чтобы мы с ней и Штернбергом работали над музыкальным фильмом. Лотта не может удержаться от колкости в адрес знаменитой актрисы. – Помнишь, как она пробовалась для «Трехгрошового фильма», а Пабст ее не взял?