Курт поднимает брови. – Если я правильно помню, он отказал ей, потому что посчитал ее ноги слишком красивыми, а ее саму – слишком высокой. Об этом она не подумала. Лотта с раздражением смотрит на свои руки. – Тогда пусть мебель хранится там, пока не будет ясно, где ты останешься. И, кстати, если ты встретишь симпатичного американца, за которого я могу выйти замуж, привози с собой. Некоторое смущение не позволяет ей выразить прямо, что она практически полностью потеряла интерес к Отто. – Господин П., к сожалению, после продажи дома задолжал нам довольно много денег. Надеюсь, когда-нибудь мы увидим его снова. Конечно, Отто смог найти миллион отговорок, почему Курту возвращается только часть денег. – С каких пор ты стала такой мелочной? – спрашивал он во время последней ссоры. – Ах, если бы речь шла только о моих деньгах! Я даже подумать не могла, что ты захочешь сидеть на шее именно у Курта. – Я не единственный, кто так делает. – Я никогда ничего не брала без его ведома. И, кроме того, я была его женой. Это все же другое. Отто пнул ножку стула. – А я тот человек, который вкалывает, чтобы вывезти ваше имущество из страны. Он же может проявить хоть немного великодушия. – Великодушия? Да ты и мизинца его не стоишь. На этот раз никакого примирения в постели не произошло. Лотта с сожалением смотрит на Курта. – Мне жаль. Он удивленно улыбается. – Ну что ты. Кто знает, может быть, иначе все бы пропало. – Спасибо тебе за эти слова, Курт. Как было в Италии, прекрасно? Нееры хорошо себя вели? Ты воспользовался моим советом? – Каким советом? – Не держать слишком долго твою лысинку на солнце… – …чтобы я не поглупел, да? Я себя сдерживал – кроме плавания, конечно. – Как там Нееры? – Что там с Эрикой? – Кас вел себя странно. Где бы ни встречались эмигранты, поблизости всегда были сотрудники тайной полиции. Думаю, что они специально не скрывали слежку. Люди должны были чувствовать себя не в своей тарелке. Но я заметил, что он явно стеснялся показываться рядом со мной. – Что за оппортунист! Думает, наверное, что это может навредить ему в Германии. – А что с Эрикой? – Германия! Как только я выучу другой язык, и слова не произнесу по-немецки. – Oui, bien sur. That’s the way, – бодро говорит она. Лучше бы она разочарованно затопала. – Всегда забываю, какой светской дамой ты стала. Она плотно сжимает губы. – Не смотри на меня так сердито, – говорит он, смеясь. – Я серьезно. Я радуюсь, что ты чаще выходишь на сцену. Лотта выходит реже, чем ему кажется. Если повезет, то сможет погасить некоторые неоплаченные счета. Время, проведенное в казино, не пошло на пользу ее карьере. И когда она притворяется в роли Ангорской кошечки, что «лучше быть богатой, но счастливой», то в голове постоянно раздается голос ее матери: «Девочка, ты продолжаешь заниматься ерундой». – А как у тебя дела? – спрашивает Лотта. – Если я поеду в Америку, то, наверное, останусь там. – Почему? – Постепенно тучи сгущаются и во Франции. Помнишь серию концертов, которыми должен был дирижировать Брави? Он настоял, чтобы включили в программу и мои произведения. На моей совести, что я не отсоветовал. Вот как далеко здесь все зашло, – он вскочил. – Если бы он меня послушал! Ты даже представить себе не можешь, как потом горланила публика. Какой-то французский композитор показал мне нацистское приветствие. Потом мы с Брави весь вечер не могли смотреть друг другу в глаза, так нам было стыдно. Лотта хочет поймать его взгляд, но он бродит по комнате, засунув руки в карманы, и не замечает ее. – Курт. – Да? – Я отказываюсь тебя жалеть – как и Брави. Он настоял на твоих произведениях, потому что верит в тебя. Больше, чем в кого-либо другого. И на этот раз он прав. Не обращай внимания на дураков. Ты по-прежнему пользуешься здесь успехом, и это утрет им нос. Он садится обратно и задумчиво смотрит в окно. – И все же я не могу понять, нужно ли мне участвовать в новом шабаше ведьм. Я не хочу больше тратить себя на борьбу с этим интриганским сбродом, – тихо говорит Курт. Внезапно, улыбаясь, он поворачивается к ней с ясным взглядом. – Что думаешь, Лотта, здорово было бы, если бы ты сюда переехала? Он серьезно? Боже, что же теперь? – Для Пасетти двери открыты. Мы бы сэкономили много денег и получили бы столько удовольствия. Ни один мужчина, который еще привязан к женщине, не пригласил бы с такой невозмутимостью ее любовника в дом, думает Лотта. Но если бы она переехала… Курт отмахивается, раз она не отвечает сразу: – Глупая идея. Я отзываю ее сейчас же. Поздравляю, кстати, с твоим новым спектаклем «Лучше быть богатой, но счастливой». Лотта недоверчиво смотрит на него. А затем выплескивает накопившейся гнев, выдохнув с шипением: – Ах, Курт, я не та и не другая. А с Пасетти у нас война, если действительно хочешь знать. – Как жаль. Если еще секунду ей придется терпеть его приветливое безразличие, она его задушит. И все же это ведь ее вина. В поисках нового она все поставила не на то число. – Я лучше пойду. Несмотря ни на что, она не смогла удержаться и не поцеловать в щеку проходящего мимо Курта. Он пахнет мылом и сандаловым деревом. Она закрывает глаза. Он пахнет Куртом. – Я сама найду выход. Сцена 14 Вопреки привычке – Париж, лето 1934 года Эта пустота! Она лежит на кровати и рассматривает серый лиственный узор, который обнажила отслаивающаяся штукатурка. В стеклянной чаше потолочного светильника над ней лежат несколько дохлых мух, и никого это не волнует. Отто ждет ее на море, но она не смогла заставить себя поехать к нему. Она понятия не имела, куда ей вместо этого деваться, и поэтому остановилась по дороге в каком-то обшарпанном парижском пансионе. Голливуд. Даже если они больше не живут под одной крышей, Лотта никогда не представляла себе будущего, разделенного на два разных континента. Она делает жадный глоток арманьяка, который достала в лавке на углу. Запах гнилостный. Этот магазин на вид не внушает особого доверия, поэтому Лотта не удивится, если в бутылке какая-то другая жидкость. Она думает о служанке, которая отравилась. Лотта была еще ребенком и лежала в больнице из-за необъяснимых воспалений на губах и глазах, когда какую-то молодую женщину положили на кровать напротив нее. Врач сказал, что она, наверное, проглотила лизол, который тогда был очень модным способом покончить с собой. Особенно среди женщин. Из-за безответной любви или бедности. Довольно часто они шли рука об руку. Лотта восхитилась молодой женщиной. Она выглядела такой красивой и благородной, пока монашки, ругаясь последними словами, снимали одну заколку за другой и отчаянно боролись за ее жизнь. Она лежала тихо, будто вся эта суета ее не касалась. Идеальная Офелия в вуали из черных волос. Лотта не могла насмотреться, пока врач не задернул занавеску у кровати. Она уже умерла. Когда Лотта зашла в узкое фойе этого притона, где портье за стойкой администратора слушал радио: как назло, играла одна из новых песен Курта, для которых она уже давно перестала быть первой исполнительницей: «Je ne t’aime pas». Не к ней ли обращены эти слова? Я больше тебя не люблю. Она пьет арманьяк, пока его обжигающая сладость не превращается во что-то едкое, комната перед глазами плывет, и она направляется в ванную. Ее так тошнит, что приходится согнуться над унитазом и ждать, чтобы все вышло. Ничего не происходит, только пищевод несколько раз судорожно сжимается. Протрезвев, она стоит у зеркала и смотрит на себя неподвижным взглядом. Ее щеки пошли пятнами, будто у нее температура, глаза налиты кровью. – Каролина Вильгельмина Шарлотта Бламауэр, ты последняя тварь. Хватится ли кто-то этой женщины? Хватится ли она сама себя? Вернувшись в спальню, Лотта садится на край кровати. Шум в голове должен наконец прекратиться. Надо что-то сделать. Сейчас, как только найдет в сумочке маникюрные ножницы. А потом, о высшая сила, будь что будет. Стук. В дверь. Лотта не сразу понимает, где она. Знает только, что должна встать. Кажется, она попала в один из тех кошмаров, в котором думаешь, что просыпаешься, а глаза открыть не получается. Должно быть, она заснула. Стук прекратился. Но теперь она слышит мужской голос. Если он не прекратит кричать, голова у нее лопнет. Она хочет попросить этого человека оставить ее в покое, но не может произнести ни звука. Наконец ей удается принять вертикальное положение. Она встает, но ноги тут же подкашиваются, и она садится на колени прямо на пол. Пока Лотта приподнимается на руках, проходит целая вечность. Она осторожно ставит одну ногу за другой. – Лотта, черт, я сейчас попрошу выбить дверь. Когда она узнает голос, то нервно ухмыляется. Высшую силу я представляла себе по-другому.