– Брави. – Она открывает дверь и в знак приветствия пытается броситься ему за шею. Но он хватает Лотту за руки, чтобы держать ее на расстоянии. Смотрит как-то брезгливо. Она следует за его взглядом и замечает темно-красные борозды на своих руках. Об этом она забыла начисто. – Ого! – Это все, что ты смогла придумать? – Брави смотрит на нее с негодованием, перед тем как осторожно обнять за плечи, чтобы отвести назад в постель. – Садись. Я сейчас приду. – Ты куда? Не отвечая, он исчезает в ванной. Вскоре возвращается с влажным полотенцем. Осторожно промакивает раны. – Я вызову скорую. Лотта качает головой. – Непохоже, что моя жизнь в опасности. Кажется, я ничего не могу сделать как следует. Щеки Брави вспыхивают от гнева. – Зачем ты вообще это сделала? – Я… – Несмотря на все глупости, которые ты уже натворила… я до сих пор всегда ценил тебя, потому что ты не из тех, кто так сильно себя жалеет. Лотта хрипло смеется. – О, какой комплимент! Он закатывает глаза. – Подожди, я схожу вниз и спрошу бинты у портье. Я могу быть уверен, что за это время ты не натворишь дел? Кивнув, она протягивает ему руку. Он поспешно отстраняется. – Осторожно, пожалуйста, не трогай меня. Если я появлюсь внизу в крови, меня точно арестуют. – Бравый Брави – брутальная бестия. Мне бы это понравилось. – Ты наклюкалась до чертиков. Я ухожу. На секунду Лотте кажется, что Брави в гневе решил ее оставить. А что, если она все-таки умрет? Совершенно одна в этой задрипанной комнатушке. Ей так холодно, и только щеки ее горят от стыда – она понимает, что он прав. Лотта никогда не хотела умереть, только воскреснуть. – Мой спаситель… – бормочет она, когда Брави все же возвращается. Под мышкой у него аптечка. Он садится рядом на кровать и молча обрабатывает ей раны. – Он мне нужен, – вырывается у нее. – Поэтому ты позвонила мне? Я должен был найти тебя и рассказать ему? – Я тебе позвонила? – Ты плохая актриса. – Нет, это не так – если бы я лгала, ты бы не заметил. Я не помню, чтобы кому-то звонила. Еще меньше она понимает, почему в такой сложный момент ей ничего лучше не пришло в голову, чем позвонить лучшему другу Курта. – Я ему ничего не скажу, – твердо говорит Брави. – Я бы этого тоже не хотела. Правда. Скажи только: есть ли хоть один шанс, что мы снова будем вместе? – Потому что он тебе нужен? – Может быть, и я ему нужна. – Вряд ли. Как такое может кому-то понадобиться? – Это было глупо, просто срыв. Теперь я понимаю это. Я могла бы быть рядом с ним, заботиться о нем. – Ты будешь обеспечивать ему тыл, давать отдых, когда понадобится, и вести хозяйство? В ответ на сомнения Брави Лотта хочет громко крикнуть: «Да». Если, по вашему мнению, именно это и есть брак. Но она больше не может ему лгать. Она доверила ему секрет, который будет их связывать, нравится ему или нет. За это Лотта теперь ему кое-что должна. Как минимум честность. – Ты считаешь, что я не в состоянии быть ему настоящей женой? – Я так считаю. Мне жаль тебя. – Тихо, после небольшого колебания, он добавляет: – И его. Она смотрит на него с удивлением. – Что ты хочешь сказать? Он скучает по мне? – Ах, Лотта. Если тебе приходится об этом спрашивать, ты его совсем не знаешь. Пожалуйста, забудь, что я тебе сказал. Я не хотел забивать тебе голову новыми глупостями. Он поднимает ее лицо за подбородок с необычной нежностью, Лотта даже успела испугаться – не хочет ли он теперь ее поцеловать. Вместо этого он рассматривает ее оценивающим взглядом. – Если ты его любишь, то оставишь в покое, поняла? Акт 3 Wherever you die, I shall die; And there shall I be buried beside you. We will be together forever. And our love will be the gift of our life. («Song of Ruth», The Eternal Road / Road of Promise)[20][И где ты умрешь, там и я умру и погребена буду; Мы будем вместе навсегда. И после нас останется любовь. «Песнь Руфи», опера-оратория Курта Вайля «Вечная дорога» (англ.).] Сцена 1 Двое в баре – Цюрих, лето 1934 года Лотта опускается на один из стульев в баре театра Корсо. Она закуривает сигарету и настраивается через несколько часов стать снова «богатой, но счастливой». Прошло много времени с тех пор, как она в последний раз видела Курта. Она не может непринужденно сидеть напротив него, пока в голове звучит предупреждение Брави. Друг Курта поставил перед ней непреодолимую ловушку, дав понять, что правдивость своих чувств она может доказать только тем, что спрячет их подальше. Она должна любить Курта так, чтобы он никогда не узнал об этом, чтобы у нее не было возможности во второй раз разрушить его жизнь. Брави, наверное, думает, что она запредельно опасна. И чтобы доказать, что он не прав, ей надо дать голову на отсечение? Слава богу, что она жива, и поэтому лучше уж попробовать испить эту проклятую красоту жизни до дна. Ее взгляд падает на человека, который расписывает разными цветами огромную нишу в стене. Он стоит наверху стремянки с обнаженной грудью и настолько погружен в свою работу, что даже не замечает ее. Живопись восхищает Лотту, но одновременно кажется ей непонятной, в отличие от театра или музыки. Для Лотты средством выражения является ее собственное тело, которое передает идеи других, словно сосуд. Художник идет противоположным путем, выводя во внешний мир свою внутреннюю сущность – и, возможно, даже нечто невыразимое, которое в искусстве Лотты остается скорее неясным намеком. В любом случае, ей не сразу удается что-то узнать на картине. Она видит, что нет четких очертаний, только плавные округлости. На желтых пятнах – лист всех оттенков зеленого, по форме напоминающий скорпиона. Орнамент из мелких кораллово-красных овалов частично перекрывается. При близком рассмотрении она видит в красных пятнах букет тычинок. Так выглядят, наверное, сны счастливого ботаника. На загорелой спине художника тонким слоем проступает пот, который придает ей блеск, как у скульптуры из латуни. Его руки настолько худы, что видны сухожилия, очерченные мышцами, которые показывают, что недостатка в силе нет. При каждом движении тени перетекают по выпуклостям его плеч и глубокой выемке между ними. Лотта знает, что перед ней Макс Эрнст, потому что о его появлении было объявлено в газете. – Так вы и есть тот гений, о котором все говорят? – обращается она к нему. От испуга он оступается, но быстро встает на ноги и смотрит на нее сверху. – Добрый день. Я вас совсем не заметил. Вам нравится? Он даже не собирается спускаться, поэтому Лотта вынуждена и дальше смотреть на него, задирая голову. – И что это будет? – Догадайтесь! – Он улыбается, и теперь в нем нет ничего от статуи. Его взгляд наполнен едва сдерживаемой энергией молодого хищника. – В садах я ничего не понимаю, – отвечает Лотта. Макс Эрнст смеется. Он спускается по лестнице и протягивает ей испачканную красками руку. – Вы видите здесь сад? Неплохо, госпожа Ленья. Тогда это будет «Сад нимфы Анколи». Ей льстит, что он знает ее имя. Она хватает его руку, не обращая внимания на пятна краски. – Теперь все ваши пальцы желтые, – говорит Макс. Он пытается оттереть эту краску о свою штанину. – Ничего другого у меня, к сожалению, нет. Лотта быстро отдергивает руку. – Оставьте так! В недоумении он приподнимает бровь: – Стесняетесь? – Да, конечно, я бы с удовольствием теперь выставила свою руку на аукцион. Ведь это произведение самого Макса Эрнста.