– Оглядись! Малец послушно осмотрелся, стараясь, чтобы – по-ведунски, важного не упуская. Ничего толком не разглядел, однако еще больше струхнул. Нехорошее место. Злое, голодное. Дедко полез в ларь, выволок железную штуку на цепи. Бурую от ржавчины, тяжелую, топор выковать хватит. А ежели с цепью – два топора. И снова удивился Малец, какой богатый Дедко. Столько доброго железа у него в сарае просто так валяется. Ржавеет. Дедко грохнул добро на лавку. У штуки оказалось две дуги. Как жабья пасть. С дыркой посредине. Дедко взял Мальца за мизинец левый, покрутил, прикинул что-то, кулак Мальцу сжал, а мизинец оттопырил. Затем поднатужился, растянул дуги. – Клади палец! Малец замотал головой: – Откусит! – В дырку клади, живо! – рявкнул, осерчав, Дедко. Перепуганный Малец тут же сунул в ложбину мизинец. Дедко медленно опустил дуги. Палец зажало. Больно, но терпеть можно. – Жди, – велел колдун. – Вынуть и не пробуй, не выйдет. Малец кивнул, и Дедко ушёл. Вернулся не вскорости. Малец маялся. Ущемлённый палец разболелся, распух. Да и холодно. Дедко даже обуться не дал. «Первый снежок надоть босой ногой трогать». Сам-то в валенках! Когда Дедко вернулся, Малец вмиг позабыл и о пальце, и о холоде. Дедко привел серого. Тощего-тощего. Не из их стаи. Привёл, посадил посередь избы. Волк сидел понурившись. Пахло от него скверно. Совсем никудышный зверь. Дед ещё порылся в норе, вытянул собачий ошейник с цепью, надел на серого. Конец цепи примотал просмолённой верёвкой к высокой скобе в противоположной стене, схватил волчину за ухо, как зайцев брал, пошептал. Только серый не помер, а, наоборот, оживился, попятился от колдуна, поджав мокрый хвост. Шерсть на загривке – дыбом. Подмигнув Мальцу, Дедко приладил под веревкой длинную лучину. Зажег щепкой. Волк скульнул. Дедко вынул из-за пазухи ножик с белой костяной ручкой, положил на стол: – Тебе. Да поспеши. Как огонь до веревки дойдет – перегорит враз. А серый – голодный. Малец непонимающе поглядел на колдуна. Дедко усмехнулся, потрогал заскорузлым перстом ножик, потом распухший зажатый палец, показал на волчару. – Он, – сказал, – сперва живот тебе вспорет, кишки жрать начнет, очень кишки любит… Малец с ужасом поглядел на притихшего волка. Дедко, словно сжалившись, потрепал мальчика по голове. – Ведун даром ничё не берет, – сказал он. – За все мукой платит. Хочешь стать ведуном? Малец отчаянно замотал головой: не хочу! – Тады он тя сожрет, – кивнул Дедко на серого, еще раз потрепал спутанные вихры Мальца и ушел. Как только дверь затворилась, волк прыгнул. Натянувшаяся цепь отбросила зверя назад. Этого оказалось довольно. Серый второй раз прыгать не стал. Умный. Уставясь на Мальца горящими глазами, волчара на брюхе пополз к мальчику. Не достал. Опять цепь не пустила. Малец закричал на серого, но тот не больно испугался. Ох беда! Лучина длинная, в две пяди, толстая. Кинуть бы в нее чем, огонь сбить… Нечем. Обувки нету. Ножиком? А ну как промахнешься? А если этого – ножиком? Волчара скалился, слюну пускал. Зубищи-то какие! Сожрет. Как есть сожрет! Малец поглядел на зажатый ноющий палец, слезы навернулись на глаза. А ножик-то совсем маленький. Хоть бы топор дал, ведун проклятый! Малец покосился на зверя. С топором он бы, может, и железку разогнул, и этого… Покосился на волка – тот ждал. Заклясть бы его, как Дедко. Малец заругался, закричал на серого, да что толку! Лучина горела. Малец взял ножик, провел по пальцу. Кожа разошлась, и разрез тут же наполнился кровью. Вроде терпеть можно. Малец резанул сильнее – и вскрикнул. Нож чиркнул по кости. Больно! Кровь пошла, закапала на пол. Волчина потянулся вперед, заскулил совсем по-собачьи. Учуял… Рана разошлась, но косточки не видать. Из-за крови. Малец поглядел на ножик, на красные капельки на лезвии, попробовал резнуть кость – не вытерпел. Очень больно! Слезы текли по щекам, но Малец не плакал. Смотрел, как ползет огонь по лучине. Левая рука онемела. «Вся кровь вытечет, и я умру, – подумал малец. – Пусть тогда жрет!» А если не умрет, только ослабеет? Малец вспомнил, что колдун сказал про волка, и задрожал от страха. Схватил нож, замахнулся и ударил изо всех сил, взвизгнул от боли – попал! Повезло. Мог бы и в руку воткнуть, и в другой палец. Но попал точно в тот. Нож воткнулся в кость, почти перерубил ее, застрял. Вслед за болью накатила слабость, тошнота. Колени согнулись, Малец навалился на стол, сползая на пол… Волк подался вперед, струной натянув цепь… Новая боль резанула палец раньше, чем Малец обеспамятел окончательно. Нож выпал, стукнув рукояткой. Слезящимися глазами мальчик посмотрел на лучину. На волка он старался не смотреть, но все равно чуял вонь хищника. Внезапно что-то произошло в брошенном доме. И в самом Мальце. Смрадное дыхание зверя стало почти нестерпимым. Жаркая пасть приблизилась, увеличилась… но уже не пугала. Малец почуял запах собственной крови, запах ржавого железа, мокрого старого дерева, запах дыма от горящей лучины. А потом все еще раз перевернулось, и Малец увидел себя глазами серого. Понял: серый любит его. Понял, как дурманит запах крови, как сладко ощущать движение теплого кровавого мяса в горле… Длилось это какой-то миг, а потом Малец снова стал человеком и еще понял: волком он не будет никогда. Но что-то от волка в нем осталось. Поэтому он твердой рукой взял нож и с силой провел лезвием по окровавленной косточке. Звук был ужасен. Хуже боли. Боль как бы притупилась. Но ни звук, ни боль не останавливали. Малец резал, и боль смирялась. Может, еще и от холода. Рука совсем онемела… Сколь всё длилось? …Лучина почти догорела до веревки, когда ножик рассек последний лоскут и Малец освободился. Поглядел на красную лужицу на столе, на кусок своего пальца, зачем-то обтер о штанину нож, задумался. Что дальше-то делать? Сообразил и, обходя серого, двинул к двери и вышел в морозную ночь. Свежий снег хрустнул под босыми ногами. Теплые капли крови пробивали его насквозь. Сбоку возник Дедко. (Выходит, ждал?) Взял Мальцеву шуйцу, пошептал, останавливая кровь, замотал чистой холстиной, присел, обул Мальца в валенки, накинул тулупчик. Затем зашел ненадолго в избу, но сразу вернулся: – Ты был хорош, малой. Хвалил Дедко нечасто. Можно сказать, вообще не хвалил, так что Малец сразу загордился. Вслед им из избы полетел жалобный волчий вой. Мальцу стало жаль серого. – Отпусти его, – попросил он. Дедко – первый раз! – погладил его по голове и вернулся в избу. Малец, пошатываясь от собственной легкости, стоял на снегу, искрящемся в лунном свете, смотрел. Дверь, скрипнув, отворилась, мелькнула и канула серая тень. – Теперь поспешим, – сказал Дедко. – Довершим дело. Малец напрягся, но Дедко тут же «успокоил»: – Ты бояться бойся, но шевелиться и кричать не вздумай. Не то уже не палец, а душу твою вместе с нутром вырвут. Пожалеешь, что волк тебя не сожрал! У Мальца и вовсе ноги подкосились, но Дедко упасть не дал. Сунул в зубы деревянное горлышко фляги: – Три глотка! Малец сделал один – и поперхнулся. Будто кипятка хватил. – Три глотка! – рявкнул Дедко, схватив Мальца за ухо. Давясь и задыхаясь, Малец сделал еще два глотка. Второй был легче, третий и вовсе запросто. Потому что огонь внутри и так полыхал вовсю. Но сил прибавилось, а палец и вовсе забылся. В животе – как угольев наглотался. Малец терпел. Уже знал: кричать нельзя. Будет только хуже. Шли недолго. Или долго… Малец времени не чуял. Но когда пришли, сразу это понял. Потому что место это было пострашней, чем изба, где он палец резал. Если бы не огонь внутри, Малец, может, и не сдюжил бы. Курган. Лесом зарос, будто дикий холм, но Малец почему-то точно знал: людская работа. Древняя. Сосны – вековые. – Глаза закрой, – велел Дедко. И потянул Мальца за руку. Тот пошел. Сначала по земле, потом – по твердому, потом – холодом прихватило, будто в прорубь окунулся. Но ненадолго, и хорошо вышло: огонь внутри уже не так жег. – Глаза открой! Вокруг все серо. И не как в сумерках. По-нехорошему серо. А прямо из земли туман клубится. Как густой пар над кипящим котелком. Но такой… Склизкий. – На, – Дедко сунул Мальцу что-то маленькое. Палец отрезанный! – Туда отнеси. И скажи: доброй волей жертвую тебе, Госпожа хранящая. Открой мне очи и запечатай уста. Прими меня, как жертву мою, дозволь ходить путями твоими. Молю! Запомнил? – Ага, – пробормотал Малец. Губы – будто чужие.