– Повтори! Малец повторил. – Скажешь, потом стой и терпи. Хоть на части рвать будет, терпи. Это значит: приняла тебя берегиня наша. Чем дольше выдюжишь, тем больше силы сможешь принять, когда срок придет. Пошел! – Дедко с такой силой толкнул Мальца, что тот пробежал шагов пять, чтоб не упасть и едва не угодил в самое туманово нутро. В лицо пахнуло такой жуткой дрянью, что Мальца едва не вывернуло. Кабы не огонь внутри, не удержал бы. Но справился. Швырнул палец в туман и громко-громко, от страха, выговорил, что Дедко велел. И тогда его накрыло… Очнулся Малец уже дома, на скамье, в тепле. Подумалось: сон это был. Но в шуйце дернуло болью, Малец глянул: замотана рука. Но видно: нет у него больше мизинчика. Дедко спал на соседней скамье. Похрапывал. – Дедко, а Дедко, а где это мы были, за Кромкой, что ли? – Не-а, – Дедко взял Мальца за руку, и та сразу перестала болеть. – Нет для тебя больше Кромки, малый. – А что есть? – Путь. – Значит, я теперь как ты, тоже ведун? – замирая сердцем, спросил Малец. Дедко захихикал, потом шлепнул по макушке, сказал добродушно: – Невеждой ты был, им же остался. Вставай, вечеря поспела. Бурый почесал косматую голову. Смешной он тогда был, да. Не понимал, что в заклад отдал не откромсанный палец. Собственное посмертие. Страшная цена для глупого мальчишки. Но не для него, Бурого. Особенно теперь, когда он узнал: заклад можно выкупить. Все можно выкупить за подходящую цену. Вот только подходящая не значит – справедливая. Глава четвертая Культяпка, оставшаяся вместо мизинца, зажила на удивление быстро. Малец заметил: теперь на нем все быстро заживает: ушибы, порезы, ссадины, ожоги. Вечером спать лег, а утром – кожица розовая или легкая желтизна на месте здоровенного синячищи. Малец спросил у Дедки: почему так? Тот хмыкнул, но все же пояснил: – А потому что ты теперь – немного мертвый. И вода у тебя в нутре – тоже немного мертвая. А мертвая вода, малой, она всякое телесное заживляет. – Это что ж, я теперь, к примеру, слюной своей могу раны лечить? – оживился Малец. Да такому цены нет. Такому лекарю только лишь в княжьих хоромах жить и горя не знать. – Размечтался! – вернул его из грез Дедко. – Твоей мертвой воды только-только на тебя самого достанет. Да и то – на мелочь мелкую. Малец поглядел на культю мизинчика: – А к примеру, палец новый вырастить – это мелочь? И схлопотал от Дедки такого леща, что с чурбака слетел. – Даже и не думай, бестолочь! – прорычал Дедко, нависая. – Палец твой… И вдруг махнул рукой, враз остыв: – Да все одно пока не поймешь. Просто не думай, и все. Зато с того дня взялся Дедко учить Мальца всерьёз. Наговорам, покону-обычаю ведуньему, сути живой и вещной. * * * – Вот, – сказал Дедко, наклонясь к земле. – Болботун-трава. Он оторвал листок, протянул ученику. Тот взял, и на лице его выразилось удивление. – Так это ж… – Молчи, дурень! – цыкнул ведун, да так громко, что Малец от неожиданности обронил лист. Дедко дернул его за ухо. – Всякий побег два имени имеет! – строго произнес он. – Одно имя для дурачков навроде тебя. Другое – тем, кто видит. То – ключ власти. К примеру, как черный люд волка кличет? – и опять дернул за ухо. – Серый, – сказал Малец. – Пусти, больно ведь! – Терпи. Еще как? – Ну, бирюк. Или еще – злодеем. – Еще? – Разбойником… Да по-всякому зовут! – А волком? – Могут и волком. Токо нечасто. – Отчего так? – Дедко упустил намятое ухо, ухмыльнулся. – А боятся! – захихикал Малец. – Дурные. Думают, скажешь «волк» – и прибежит. – А прибежит? – Не! То ж не его имя! – Ага. А ну-ка кликни мне его, быстролапого! – Дедко, как? – воскликнул Малец. – Я ж имени не знаю! – Знаешь же, что не «волк»! – Ну! – А я позову «Волк!» – и прибежит! – сказал Дедко. – Так то – ты! – А прибежит – не испугаешься? – Не! Пускай он пугается! – и заявил гордо: – Я – ученик твой! – Дурень ты! – (Малец увернулся от Дедкиных пальцев, спас ухо.) – Допреж времени с тобой говорю. Закрой варежку и запоминай. Болботун-трава. Для чего? Для лиха. Вари с приговором в собачьей крови от заката до первой звезды. Залей в след с приговором, и станет человек злой да на слово грубое скорый, да не к месту. А сие, бывает, и к смерти ведет, а уж к хуле – наверное. То для лиха. Теперь – для добра. Хочешь лешего от ульев отвести, в меду вари да с хлебом положи на пенек. Леший придет, понюхает и боле приходить не станет. Еще ежели на живот или на горло порчу навели, мешай с лунным цветом да золой да с простым приговором «помянись-оборотись, прямо да навыворотись» по телу разотри. И порча на другого перейдет.