– Дедко! – перебил Малец. – Разве ж это – доброе? Всё ты мне про нехорошее, про порчу да чары злые. А как попросту людей лечить да помогать им безвредно – никогда. – А ты што ж, лечить удумал? – сощурился ведун. – Да не то чтобы… Ты ж лечишь! – нашелся Малец. – Ха! Ты сперва шесть личин смени да семь сил накопи. – Это как? – озадачился Малец. – А так. Одна у тебя есть. Та, что от страху. Да только одна. Вторую получишь в срок, однако толку она тебе не прибавит. Сперва разума наберись. Пусть людишки под тобой походят. Пусть все злые их обвычки твоими станут. Пути властей и пути холопьи познай. А не то не лечить станешь, а мучить. Да сам не заметишь. – А не врешь ли ты мне, Дедко? – и приготовился увернуться от оплеухи. Однако ведун не ударил. Поглядел одобрительно и согласился: – Вру. У Мальца аж челюсть отвисла: не ожидал такого ответа. – А потому вру, – продолжал Дедко, – что ты дурень. Ну-ко, скажи мне приговор, чтоб кабан поле попортил. Малец задумался, затем начал не слишком уверенно: – Зверь-зверь-клыкан-веперь-каменнобок-иди-на-лужок-с-лужка-на-дорожку-с-дорожки… – Побежал! – насмешливо перебил Дедко. – Ток не к тебе, а свиней гонять иль в болото – спать! Голос, голос делай! Силы у тебя в наговоре – сколь у комара в грудке. Давай снова… А на следующий день они отправились в город. Стража на воротах сначала удивилась: старец оборванный, кудлатый, дикой бородой по глаза заросший, но не из жрецов. Знаков бога нет. Зато оберегов всяких – на рынке за седьмицу не распродашь. А с ним – мальчишка. В справной одежке, добрых сапожках, личко умытое, шапочка алая, власы льняные, чистые. Думалось сразу: может, дед при мальце – холоп услужный? Однако слишком властно лежала на плече мальчишки клешнястая лапа с пальцами-корнями. Не по-холопьи. А кто тогда? Может, на продажу мальца ведет, потому и приодел? Пока отроки привратные думали, старший подошел: – Пропустить! Гридень-десятник. Сам. Да еще главу склонил, уважение проявляя. Знает, видать. Дедко тоже кивнул. С достоинством. Малец не особо удивился. Вои к Дедке приходили, и не единожды. С подарками, с просьбами, за помощью. – Сначала поснедаем горячего, потом – на рынок. Купим кой-чего. Малец в городе – в первый раз. Дивился всему. Стенам вокруг повыше медвежьего роста, домам, заборам, тесноте, толпе людской, что спешит не пойми куда. Дедке, впрочем, дорогу уступали. Кто – сразу, кто – помедлив. А вот псы за заборами брехать начинали пуще. Не нравился им Дедко. Вышли на площадь. Ну как площадь… Иной огород попросторней будет. Зато за ней дом знатный. Большой, в два этажа, и этот второй – выше ограды. А еще выше – башенка деревянная, а на башенке – вой в сверкающем шлеме. И вниз не смотрит, только вдаль. Малец так загляделся, что едва на конское яблоко не наступил. Дедко поддёрнул, спас сапожки. Сам-то ведун уверенно шагал. Как по лесу своему. Гордо вышагивал. Посторонился только раз, всадника пропуская. Но этому всаднику все дорогу давали. – Посыл княжий, – пояснил Дедко Мальцу. – К наместнику нашему приезжал. – Кивок на дом с башней, что выглядывал из-за частокола: – Всё, пришли. Сейчас горячего похлебаем, домашнего мясца поедим, попьём сладкого. Изба была просторная и вонючая. Однако сквозь вонь пробивалось и хорошее: едой пахло. Дедко выбрал стол почище, уселся на лавку, хлопнул по ней ладонью. Это Мальцу, чтоб сел рядом. Напротив два мужа, по виду из смердов-селян, хлебали из миски уху. Чинно, по очереди. Покосились на Дедку и задвигали ложками побыстрее. Дедко вынул из чехла ножик, простой, не ведунский, и трижды стукнул рукоятью о столешницу. Подошел парень. Босой, в серой рубахе и таких же серых портах. Видно, из холопов. – Меда, – потребовал Дедко. – Хорошего. Ухи той же, что эти, – кивок на смердов, – едят, чесноку покидай побольше. Поросенка такого, – Дедко отмерил ладонями примерно локоть. – Овощей пареных, хлебушка, только чтоб мягкий, из печи. А там поглядим. Ну что встал, бегом! – А заплатить чем есть, старый? – нахально спросил холоп. Дедко, не вставая, ухватил его за штаны спереди. Холоп охнул, глаза у него выпучились. Малец ему посочувствовал: хват у Дедки, как у кузнечных клещей. – Хочешь, я твоему хозяину делом заплачу? Охолощу раба одного наглого забесплатно. Хочешь? – Не-не-не… – заблеял холоп. – Отпустите, господин! Помилуйте! Всё сей миг будет! – То-то, – пробурчал Дедко, разжимая пальцы. – Все не надо. Поросенок спешки не любит. Ну-ка стой! – крикнул он попятившемуся холопу. – Вижу, мысль у тебя дурная появилась. Так ты ее забудь. Сгадишь как пищу или питье наше, я проведаю и накажу. Пшел! Холоп убежал. Смерды заработали ложками еще быстрее. Принесли мед в большом глиняном кувшине и две деревянные кружки. Малец раньше никогда не пробовал хмельной мед. Думал, он слаще. Потом принесли хлебушек. Горячий. И котелок с ухой, в которой ложка стояла, столько в ней было крупы, овощей и жирной баранины. Дедко на уху особо не налегал, уступив первенство Мальцу. Как позже оказалось: ждал поросенка. Смерды ушли, но больше к ним за стол никто не садился. Впрочем, и людей в харчевне было немного. Поросенка Малец сначала учуял, а потом увидал. Его несли на большом деревянном блюде. Поджаристый, сочащийся жирком, пропитавшим лепешку, на которую был уложен, нашпигованный чесноком и ароматными травками, поросенок был прекрасен. Малец пожалел, что так туго набил живот ухой… – Мы вовремя! – удаленным громом пророкотало над ними. Стукнули прислоненные к скамье щиты, грохнули положенные на столешницу мечи в ножнах. Напротив Дедки и Мальца уселись двое. Один тут же ухватил кувшин с медом, глотнул, скривился и выплюнул мед на пол. – Эй ты, смерд! Пива неси! Выговор у него был гавкающий, чужеземный. И лицо тоже плохое. Грубое, злое, заросшее снизу рыжей, заплетенной в две косицы бородой. Другой, такой же могучий, злой и бородатый, ухватил грязной лапищей поросенка, вгрызся в него крепкими зубами, с хрустом перекусил поросенков хребет, оторвал половину, протянул первому, а сам, отхватив поросенков румяный окорочок, вовсю заработал челюстями, уставившись на Дедку взглядом, который недвусмысленно говорил: ну, скажи что-нибудь! Дай мне повод! – Нурман, – проскрипел Дедко. – Жадный и глупый. И храбрый. – Да, старик, так меня зовут, – согласился нурман невнятно, поскольку рот его был занят. – Свен Храбрый. Ты назвал меня глупым, но я тебя прощу, если пиво будет не хуже, чем это мясцо. А если ты, старик, заплатишь за всё, что мы с братом съедим и выпьем, то я даже оставлю тебе твою никчемную жизнь. Малец испугался. Этот вой выглядел страшнее любого другого из виденных Мальцом. Страшнее тех, что приезжали к Дедке за пособничеством. Малец как-то сразу почуял: этот убивает так же просто, как Малец ест. Только быстрее. – Ты назвал мне свое имя, – раздельно произнес Дедко, и Малец понял, что ведун ничуть не испуган. Напротив, он в ярости. – Ты назвал его сам, добровольно. Это значит, что ты еще глупее, чем я подумал, когда увидел, как ты ешь собственную смерть. – Что ты знаешь о смерти, старик? – Нурман захохотал. Ошметки поросенка полетели у него изо рта. – Я сплю с ней в обнимку, – он похлопал по ножнам. – Я… – …собственную мучительную смерть, – перебил Дедко без угрозы, скорее задумчиво. – Чувствуешь боль в желудке? Пока еще слабую, но уже к вечеру она станет нестерпимой. К этому времени ты уже выблюешь то, что сожрал, но это не поможет. Нурман глянул на Дедку. Иначе, чем прежде. Остановил взгляд на руке беспалой, потом – на оберегах… Перестал жевать, замер, будто прислушиваясь к чему. – Болит, – проговорил он почти жалобно. И, отшвырнув недоеденный кусок, взревел: – Ты отравил мою пищу! И заругался по-своему.