– Я Мордимер Маддердин, инквизитор, – ответил я. – А ты? Он минуту смотрел на меня, после чего протянул руку куда-то в сторону (я не видел куда, так как там уже начиналась рама зеркала) и вытащил гроздь винограда. Ленивым движением он положил одну себе в рот. – Я Страж, – объявил он. – И что дальше? – Спросил я, видя, что он не собирается больше ничего объяснять. – Дальше иди уже отсюда, – произнёс он капризно. Я взял серебряный подсвечник, стоявший на столе. – На сколько кусочков разобьётся это зеркало? Он вздохнул. – Я Страж. Они – дань для меня. За то, чтобы я следующие семьдесят лет охранял Врата. – Что ты собираешься с ними делать? Сожрёшь их? Выпьешь их кровь? – С постели до меня донёсся перепуганный писк. – Конечно, нет. – Он приподнялся на постели. – У меня здесь и без того достаточно еды, чтобы мне приходилось жрать людей. – На его лице отразилось отвращение. – Я буду нежен, а они будут развлекать меня. Они будут вечно молоды и бессмертны, а потом, через семьдесят лет, я отведу их в твой мир, усыпанных подарками. И получу следующих. – Это лишь грязная ложь, – заключил я. – Что бы я с ними ни сделал, это лучше, чем если я перестану охранять Врата, – сказал он. – Но если ты и в самом деле инквизитор, ты должен знать, что я говорю правду. Не так легко распознать ложь в словах демонов без проведения соответствующих ритуалов. Ибо разве демоны не являются существами, сотворёнными из лжи? – Кого ты не хочешь пускать через Врата? Что такое Врата? – Того, кто призван, – ответил он. – Маурицио Хоффентоллер. Он это сделал. – Кажется, так его звали. Старик, жаждущий мести. Он призвал его, и только я могу не впускать его в ваш мир. Однако, как ты, наверное, знаешь, за всё нужно платить. А моя цена именно такова. – Он обвёл рукой вокруг, что должно было обозначать семь этих девочек. – Послушай… – Нет, это ты послушай, – прервал он меня. – Я хочу, чтобы пришла моя жрица, и я хочу, чтобы она, наконец, совершила ритуал. Ты ничем не можешь мне угрожать, ибо я лишь отражаюсь в этом зеркале. К сожалению, это было правдой. У него не было физической формы, так что он мог вволю надо мной издеваться. Я был уверен, что благочестивые монахи из монастыря Амшилас были бы в состоянии справиться с этой проблемой, но я был всего лишь простым инквизитором, не имеющим ни малейшего понятия, как заставить подчиняться изображение, отражённое в зеркале. – Твоя жрица… А! Теперь я знал наверняка, что речь шла об Анне Хоффентоллер. Значит, она противодействовала своему прапрадеду и желала свести на нет последствия заклинания, которое тот создал. Чёрная магия против чёрной магии. О да, здесь, определённо, только инквизитора и не хватало! Я подошёл и коснулся рамы. Это зеркало было обычным, не магическим предметом, безусловно, красивым и наверняка очень дорогим. На него было наложено какое-то заклятие, но с тем же успехом его можно было бы наложить на стену или шкаф. – И что будем делать? – Покровительственно спросил он, глядя на меня с превосходством. Я снова отошёл на несколько шагов. – До свидания, – ответил я и швырнул подсвечник прямо в зеркало. Хрусталь со стоном разбился на десятки осколков. Девочки испуганно закричали. – Нет, нет! – Услышал я. Я повернулся в их сторону. Старшая смотрела на меня с упрёком и возмущением. – Он был такой добрый, такой хороший… – Он обещал нам, что мы будем счастливы! – Выкрикнула другая. – А ты его убил! – В голосе третьей вибрировала ненависть. Я задумался, правильно ли я поступил. Может быть, я должен был забрать девушек, а потом люди, присланные в замок маркграфа, досконально изучили бы зеркало. Только я был уверен, что демона в нём уже не будет. Зеркало было лишь калиткой или окном, через которое он наблюдал за нашим миром и из которого ожидал подарка. Что ему стоило отойти от калитки? Я, к сожалению, этим его не убил. Демоны не умирают так легко. А лазейку я предпочёл уничтожить, чтобы он не выкинул какой-нибудь сюрприз. Если речь идёт о чарах, которые её открыли, то у Анны Хоффентоллер будет много времени и много возможностей, чтобы точно ответить на каждый заданный ей вопрос. И чем быстрее и подробнее она будет отвечать, тем меньше пострадает. По крайней мере, именно так ей пообещают... Теперь девочки были спасены, теперь демонический ритуал не мог уже быть совершён. Конечно, я не мог их освободить сейчас. Лучше будет, если они останутся в этой приятно оформленной комнате до того времени, когда замок Рейтенбаха не станет безопасным местом. Я решил, что близнецы останутся на страже подвалов, а мы с Курносом пойдём в спальню маркграфа, чтобы арестовать и его самого, и Анну. Я подозревал, что, как и в большинстве случаев, достаточно будет пленить командира, положиться на серьёзность Святого Официума, угрожать наказанием за сопротивление и обещать награду за послушание, чтобы все покорно следовали моим приказам. Ибо не сила оружия должна была защитить меня, а авторитет моей профессии. Все знали, что пословица, гласящая: «Когда погибает инквизитор, чёрные плащи пускаются в пляс», более чем реальна. За смерть инквизитора отвечали не только виновные, и не только те, кто находился в их ближайшем окружении, но и семьи виновных. Друзья. Знакомые. Соседи. Поэтому инквизиторов убивали редко, разве что людям затмевала ясность мышления красная волна ненависти. Однако по опыту я знал, что случается это крайне редко. Оказывать сопротивление были готовы только сумасшедшие, либо закоренелые еретики, знающие, что их уже ничто не спасёт от тюремного заключения и допросов. Или могучие феодалы, считающие, что их спасут связи при императорском, папском и епископском дворе. А каждый, кто видел в себе зёрнышко невиновности, хотел убедить представителей Святого Официума, что это зерно на самом деле является огромным валуном. «Я ничего не знаю», «я только выполнял приказ», «мне пришлось», «наверное, я был заколдован»... – каждый хотел получить возможность использовать эти аргументы. Однако если вы встаёте с мечом в руке против инквизитора ни один из подобных доводов не мог служить оправданием. Сопротивление Инквизиториуму можно было бы сравнить с борьбой против волн прилива. Даже если первая волна была маленькой, вы должны знать, что в конце концов придёт столь большая, что смоет вас без следа. Моей задачей было дать понять людям, что стоит сдаться первой волне. – Идём, – приказал я Курносу. Я вновь велел Мартину проводить нас, и мы без происшествий дошли до спальни маркграфа. В коридоре перед дверью сидели на скамье двое дворян. Прежде всего, мне было интересно, всегда ли их обязанностью была охрана этой комнаты или это задание было поручено им в связи с моим присутствием. Они оба дремали, опираясь головами на стену. Мы подошли, и я заметил краем глаза как Курнос вынимает нож. – Не убивать! – Шикнул я. Сам я схватил дворянина за голову и стукнул ей об стену. Он даже не пикнул. – Которого из слов ты не понял в приказе «не убивать»? – спросил я, глядя на перерезанное горло человека, которым должен был заняться Курнос. Кровь лила на пол из разорванной артерии. – Да как-то само собой получилось, – буркнул мой спутник. – Специфика работы... Я знал, что он хотел его убить. Я знал, что он намеренно не послушался приказа. Только сейчас было не время и не место для вразумления подчинённых. Что я мог ему устроить? Муштру под дверью спальни маркграфа? Так что я лишь похлопал Курноса по плечу. – Будь немного осмотрительнее в другой раз, мой мальчик, – сказал я. – Сердечно тебя прошу. – Само собой, Мордимер, – отозвался он. Я подозревал, что Курнос наибольшим проявлением власти и силы считал лишение кого-либо жизни. И время от времени баловал себя. Между тем, нет ничего более ошибочного, любезные мои. Наибольшим проявлением силы и власти является дарование кому-либо жизни, а ещё лучше сделать так, чтобы предполагаемая жертва даже не знала, кого за это благодарить. Ибо труднее всего побеждать среди молчания и наслаждаться в тайне плодами этой победы. Конечно, я не думал в данном случае о инквизиторской работе, поскольку целью наших действий всегда должно быть спасение. Опорожнение чаши, полной скисшего вина, и наполнение её водой спасения. Такими чашами были богохульники, еретики и отступники, а мы, трудясь в поте лица и идя на любые лишения, самую большую радость получали тогда, когда уста закоренелого врага нашей веры начинали искренне и с радостью славить славу Господа. Но если смирения удавалось добиться легко, то над проблемой искренности, как правило, приходилось усиленно работать... Я надеялся, что маркграф не закрыл входную дверь изнутри на запор или задвижку. Поскольку это была действительно надёжная дверь. Не думаю, чтобы мы выбили их без помощи топоров или тарана. А ведь я не собирался брать эту комнату штурмом. Как я и говорил, я хотел всё сделать чисто и тихо. Чисто уже не получилось, учитывая, что мы оба стояли в луже крови, струящейся из перерезанных жил привратника, но, по крайней мере, мы могли бы сделать это тихо. Я легонько нажал на ручку двери. Если она не откроется, нам придётся подождать, пока Рейтенбах сам не откроет дверь, либо желая выйти из комнаты, либо желая потребовать, чтобы слуги принесли ему вина или еды. К счастью, ручка поддалась. Через щель между дверью и косяком я увидел просвечивающий тусклый свет. А значит, они ещё не спали, или спали с горящей свечой. И тогда я услышал звуки, свидетельствующие о том, что маркграф и Анна очень заняты, и в связи с этим есть лишь мизерный шанс, чтобы они смотрели на скрытую в полумраке дверь. Я толкнул смелее и проскользнул внутрь, и Курнос последовал за мной. Маркграф и Анна как раз были в процессе того, что я осмелился бы назвать любовным соединением. Рейтенбах лежал на девушке, она сплетала ноги на его шее. Стоны и вздохи чередовались с признаниями в любви. Стоящая у постели свеча озаряла тёплым блеском их тела, но комната была достаточно большой, так что, по всей вероятности, они не могли увидеть нас, скрытых в темноте, даже если бы смотрели. И было не похоже, чтобы им хотелось смотреть на что-то другое, кроме как друг на друга. – Дадим им закончить, – прошептал я Курносу прямо в ухо, поскольку знал, что наблюдаемая нами пара никогда не будет иметь возможности повторить подобную забаву. Так пусть уж натешатся ей в своё удовольствие. Мы присели на полу. – Мне это наскучило, – заворчал Курнос несколько молитв спустя. В это время Рейтенбах развлекался с Анной так, как обычно это делают жеребцы с кобылами, пасущимися на лугу. Конечно, они по-прежнему не могли нас заметить. Во-первых, мы сидели далеко от них и в глубокой тени, во-вторых, они были слишком заняты собой, в-третьих, обращённый к нам спиной маркграф перекрывал Анне поле зрения. – Раз уж столько прождали, подождём ещё, – прошептал я в ответ. Наконец, любовная сцена, казалось, подошла к концу. Анна начала кричать прерывистым пронзительным голосом, затем испустила несколько спазматических стонов, в ответ на что Рейтенбах гортанно вскрикнул и замер. Они упали на постель. – Ну-ну, это было горячо, – произнёс я тихо и встал. – Маркграф Рейтенбах, Анна Хоффентоллер, именем Святого Официума вы арестованы. Анна приподнялась на постели, даже не заботясь прикрыть обнажённую грудь. В свете стоящей у постели свечи я увидел выделяющиеся под сосками красные, вспухшие следы от зубов. – Да как ты смеешь!? – Закричала она. – Убирайся! – В мерцающих жёлтых отблесках её яростно искажённое лицо напоминало маску дьявола. По-видимому, она ещё не поняла, что произошло. Рейтенбах, похоже, понял, поскольку сидел спокойно, не пытаясь ни вызывать слуг, ни напасть на нас. Впрочем, что мог сделать голый мужчина против двух вооружённых людей, вдобавок искушённых в ближнем бою? – Решением Инквизиториума, представленного здесь и сейчас Мордимером Маддердином, служителем Святого Официума, вы будете отправлены в Хез-Хезрон и там подвергнуты подробному допросу, – продолжил я, не обращая внимания на её крики. – Проооочь! – завыла она, и, вероятно, ещё что-нибудь бы добавила, если бы маркграф мягким жестом не закрыл её рот ладонью. – Значит, это конец, – заключил он спокойно. – Нет, господин Рейтенбах. Это начало. В Хезе вы только начнёте читать книгу, в которой на каждой следующей странице всё сильнее преклонение перед Господом. – Я поступал в соответствии с совестью дворянина, императорского подданного и творения Божьего, – сказал он с явной гордостью в голосе. – Может быть, я и сбился с пути, но уверяю вас, что не из-за недостатка веры. Ха, много было до него таких, кто и на столе у палача заверяли, как сильно они любят Бога. Только любовь к нашему Творцу и Спасителю не может быть произвольной. Бога можно любить только и исключительно так, как учит этому Церковь, поскольку любовь другого рода – это грех. Любовь не может быть сумасшедшей, неконтролируемой и страстной. Ибо тогда она начинает напоминать реку, которая своим течением сносит дома и убивает людей. Наша Церковь, святая и всеобщая, определила строгие границы любви к Господу, а кто этих границ не соблюдает, тот даёт согласие на смертельно опасное наводнение. – Вы будете выслушаны, – пообещал я ему. – Инквизиториум поставит на одну чашу весов ваши грехи, а на другую добрые дела. Если вы уверены, что их будет больше, то вы можете быть спокойны как за свою земную жизнь, так и за спасение души. Ещё никогда я не видел человека, который слышал бы эти слова, и в глазах которого не промелькнуло бы беспокойство. Не иначе было и в случае маркграфа. Казалось, я слышал, как он задаёт себе вопрос, что такого благородного он сделал, и как он объяснит это перед лицом Господа. Я мог бы его успокоить, что даже если бы он всю жизнь постился, умерщвлял плоть, жертвовал на монастыри и церкви, помогал бедным и кормил голодных, и один единственный раз нарушил Закон Божий, то все его добрые дела не значили бы ничего. Ибо разве будем мы наслаждаться бокалом сладкого вина, в который влили ложку полыни? И потом, мой Ангел-Хранитель сказал когда-то, что в глазах Бога мы все виновны, независимо от наших дел, а вопросом остаётся только время и размер наказания. Наказания, которое неизбежно наступит. Какие же у меня были причины, чтобы не верить моему Ангелу? Анна сняла с губ ладонь маркграфа. – В чём нас обвиняют? – В похищении семи девочек для использования их в демоническом ритуале. В колдовстве и ереси. Этого пока достаточно, об остальных грехах вы расскажете нам сами. – Господин Маддердин, – произнесла она уже спокойней, – вы утверждали, что хотите быть моим другом, не так ли? – Я и сейчас ваш друг, – заверил я её. – Мне следует вам кое-что объяснить... – она замолчала и взглянула в сторону Курноса. – Оставь нас одних, – приказала она резким тоном.