– Всякому, кто ценит таланты, дастся и приумножится. У того же, кто талантов не уважает, отнимется и то, что имеет, – ответил я, позволяя себе некоторое упрощение слов Писания. – Очень мудро. Очень хорошо. Мы будем за вами внимательно присматривать. – Он снова посмотрел в сторону Риттера. В это время примчался гонец с донесением о передвижениях войск, так что Светлейший Государь забыл о нашем присутствии и ввязался в оживлённую дискуссию с приближёнными. – Видите? – Прошептал я Хайнцу. – Это сократит ваш путь к должности императорского драматурга. – Ага, – я услышал в его голосе печальную ноту. Туман медленно отступал, и я увидел очертания холмов, под которыми собрались отряды палатина. – Смотрите, господа, голытьба не может даже использовать преимущества позиции, – засмеялся барон Таубер. – Вместо того чтобы расположиться на холмах, они встали под холмами. Когда мы пойдём в атаку, им будет некуда бежать. Император медленно улыбнулся, но ничего не сказал. Я тем временем смотрел на ровные четырёхугольники пехоты Палатината, вооружённой копьями и прямоугольными щитами. Они стояли дисциплинированно, сохраняя идеальные интервалы. Это был не сброд, как этого ожидал барон. Это были подготовленные горожане, знающие друг друга и своих командиров. – Ваше Величество! – Со стороны рыцарских хоругвей прискакал запыхавшийся гонец. Его конь взрыл копытами землю и затанцевал. Солдат резко дёрнул поводья. – Они не хотят ждать! Лицо императора исказилось от гнева. – Ждать приказа! – Крикнул он, оборачиваясь назад. Я повернулся, следуя за его взглядом. Нашей пехоты не было даже видно на горизонте. Впрочем, неудивительно, так как арбалетчики, несущие тяжёлое оружие, двигались намного медленнее не только конницы, но и обычных пехотинцев. – Они атакуют, – глухо объявил гонец. Мы посмотрели в сторону, которую указал. Растянутая лава тяжеловооружённых феодалов неслась прямо на позиции пехоты. В войсках Палатината началось движение, я услышал тихое завывание труб. Я напряг зрение и увидел лучников, возникающих из-за холмов, ещё покрытых утренним туманом. – Это уже конец, – засмеялся Таубер. – Они их сметут. Прежде чем подойдёт наша пехота, всё будет кончено. – Мордимер? – Император посмотрел в мою сторону. – Что ты об этом думаешь? Барон фыркнул, недовольный тем, что правитель обращается именно ко мне с таким вопросом, но ничего не сказал. – Я согласен, Светлейший Государь, – ответил я любезно. – Они их сметут. Боюсь только, что поголовье рыцарства в войсках Вашего Величества будет в связи с этим значительно сокращено. Таубер дёрнулся в мою сторону. – Да как ты смеешь? – Я увидел, что его лицо потемнело от гнева. Император остановил его поднятой ладонью и осуждающе посмотрел на рыцаря, сопровождающего барона, который, услышав мои слова, побледнел и положил руку на рукоять меча. Только под влиянием взгляда правителя он убрал руку и осторожно похлопал коня окованной железом перчаткой. – Увидим, – буркнул император. Земля была подмокшей, и тяжело бронированные скакуны, осёдланные столь же тяжело бронированными всадниками, с трудом брали разбег. В лучах солнца я увидел первый залп стрел. И сразу после – падающих в грязь лошадей. – Стрела из длинного лука пробивает пластинчатый доспех, Милостивый Государь, – объяснил я, хотя и не думал, что император об этом не знал. Правитель всё это время слегка улыбался. – Не послушали меня, – сказал он. – Хотя я строго приказывал ждать. Конечно, он приказал им ждать. Так поступил бы каждый командир в здравом уме. Только знатные господа решили, что в сражении с городской беднотой они победят и сами, и им не нужна поддержка пехоты и арбалетчиков. Я даже не догадывался, а знал, что они дорого заплатят за свою самонадеянность. – Теперь волчьи ямы, – позволил я себе высказать предположение. И в самом деле, как на заказ, мы увидели, что земля расступается под копытами коней. Задние ряды пытались приостановить атаку, но другие, наоборот, разгонялись, чтобы перепрыгнуть через канавы. Началась чудовищная суматоха, и во всю эту толпу устремились следующие залпы, посланные безопасно стоящими на холмах лучниками. Я протянул руку под солнце. – Извольте взглянуть, Милостивый Государь, – сказал я. – Живым никто не уйдёт. Из-за холмов слева и справа скакала лёгкая кавалерия Палатината, которая направлялась, чтобы отрезать путь к бегству тем, кто уйдёт из-под ливня стрел и выкарабкается из волчьих ям. Одновременно ровные четырёхугольники копейщиков быстрым шагом двинулись вперёд. Я с удивлением отметил, что их ряды оставались столь же стройными, как и тогда, когда они спокойно стояли. Я посмотрел краем глаза на барона Таубера и заметил, что он закусил губы так сильно, что по его подбородку стекает струйка крови. Меня это развеселило, поскольку мне было интересно, когда, наконец, знатные господа поймут, что атака тяжёлой кавалерии на незнакомой местности против лучников и вооружённой копьями или пиками пехоты – не самая лучшая идея. Особенно если сражаться против обученного войска, служащего под командованием опытных командиров, а не против наспех собранного сброда. Я обернулся назад и увидел, что, наконец, появилась серая линия императорских войск. Очень далеко от нас. – Что такое! – Воскликнул я, видя, что лёгкая кавалерия Палатината сформировала полукруг в значительной удалённости от имперских феодалов, а всадники натягивают короткие луки. Этого я не предвидел, однако это предвещало ещё более быстрое завершение представления. – Это бесчестно, – побледнел Таубер. – Дворянин не использует лук, Светлейший Государь! Я мысленно улыбнулся. Как видите, тактические сведения барона были устаревшими, а дворяне Палатината справедливо признали, что лук столь же хорошее оружие, как и любое другое, и может использоваться не только для забавы на охотах. Прежде чем строй копейщиков добрался до рыцарей, имперцы получили ещё несколько залпов. Часть феодалов пыталась напасть на ряды копейщиков, другие в панике отступали, третьи решили ударить на атакующую с флангов кавалерию. Каждая из этих идей была плохой. – Если позволите мне сказать, Милостивый Государь, я бы посоветовал вернуться к нашим основным силам, – сказал я самым вежливым тоном, каким только смог. Император взглянул в мою сторону. – Совершенно верно, Мордимер, – сказал он и натянул удила. Махнул рукой. – Следуйте за мной! – Приказал он холодно. Мне, однако, казалось, что уголки его рта всё это время кривились в улыбке. Формулировкой «живым никто не уйдёт» ваш покорный слуга сделал определённое упрощение, так как мизерное военное образование не позволило мне оценить решимость тяжеловооружённого рыцарства и его боевой энтузиазм. В связи с этим мы до вечера находили остатки феодалов, и подсчитали, что после разгрома уцелело около ста восьмидесяти человек, что составляло примерно одну десятую часть от тех, кто начал славную атаку. Из лагеря противника мы получили известие, что, кажется, погибли пятьдесят солдат, и это давало простой счёт потерь, составлявший тридцать шесть к одному. Забавно. Что интересно, мне казалось, что император столь же удивлён, как и я, хотя и не подавал вида, а беглецов принял с состраданием. Он не сделал им ни малейшего упрёка, что они посмели ослушаться его приказов. Но это был ещё не конец этого ужасного, по крайней мере, для некоторых, дня. Не знаю почему, но никто не подозревал, что солдаты Палатината могут перейти в наступление. Все воображали, что если на линию уже подошли отряды императорской пехоты, роты наёмников и лёгкая кавалерия, то враг не будет настолько безумен, чтобы атаковать столь значительные силы. Оказалось, однако, что палатин Дюварре или командующие его армией генералы были безумны. Они атаковали. Ночь – это лучшее время для проведения штурма. В ночи никто не знает, против кого будет сражаться, как велики силы противника и откуда они наступают. Ночью правят Страх и Переполох, двое сыновей бога войны. Ночь полна затаптываемых палаток, криков ужаса, огней факелов, затухающих в грязи, и стонов умирающих. Ночью ты разбиваешь топором голову родственника и минуешь лезвием горло врага. В ночи ты слышишь голос: «Помоги, друг» и не знаешь, враг тебя зовёт или союзник. В ночи ты запутываешься в верёвках от шатра, а потом понимаешь, что это не верёвки, а выпущенные человеческие кишки. – Ко мне! – Закричал я, размахивая факелом. – Ко мне, сукины дети! Головорезы, приданные мне в Хез-Хезроне, как ни странно, послушались. Может, они боялись темноты, и свет моего факела сочли символом безопасности? А может, боялись, что смерть от рук солдат Палатината покажется лаской по сравнению с тем, что уготовит им их собственный капитан, если они только попытаются сбежать? Неважно, каковы были их мотивы. Важно, что мы стояли плечом к плечу. – Вперёд, ребята! – Закричал я. – Не говорите мне, что хотели жить вечно! И мы двинулись. В первую великую битву, в которой я имел несчастье участвовать. И которую, в отличие от большинства моих подчинённых, я имел несчастье пережить. Потом я осмотрел на поле боя тела погибших. У Руперта Глотки, словно по иронии судьбы, была разрублена шея, и его голова держалась на теле только на узкой полосе мышц. У Мрука Урода был размозжён череп, держу пари, что он получил удар конскими копытами или был затоптан. Маленький Ганс хрипел в луже крови, он уже не мог говорить, а в его полных боли глазах застыло одно всеобъемлющее желание. Я исполнил его так быстро и качественно, как только мог. Соболю Бастарду и Робину Палке удалось уцелеть. Соболь потерял мизинец на левой руке, а кроме того получил рваную рану на щеке, в то время как Робин вышел из боя без единой царапины. Так же, как и ваш покорный слуга. Смерть, однако, стояла в этой битве рядом со мной. Сначала копье всадника прошло в дюйме от моей головы, потом какой-то пакостный сукин сын из нашей армии чуть не всадил в меня болт (наконечник застрял в древке глефы, которую я держал в руках), и, наконец, только стремительный кульбит спас меня от того, чтобы быть затоптанным отступающими кавалеристами Палатината. Но и на нашу долю пришлось немного удачи. Это мы спасли жизнь Светлейшего Государя. Когда он упал с седла, я подвёл ему своего коня, а мои парни заслонили его своими телами. Только потом Таубер, Каппенбург и их солдаты ускакали со Светлейшим Государем в безопасное место. Войскам Дюварре удалось посеять панику и нанести существенный вред, но они были слишком немногочисленны, чтобы устроить по-настоящему значительный погром, разбить имперскую армию или сделать её негодной для продолжения кампании. В конце концов, их прогнали с поля боя. Нам, имперским солдатам, остался подсчёт трупов, сбор раненых с поля сражения и добивание тех, чьим единственным желанием было перестать жить. * * * Императорский шатёр был местом, в котором ваш покорный слуга чувствовал себя решительно неловко. Ибо вокруг Светлейшего Государя, папского легата и духовника в нём собрались все принимающие участие в походе верховные военачальники и вельможи Империи. Ну, быть может, говоря «все», я совершил непреднамеренное злоупотребление. Скажем так: все, кто выжил, все, кто не попал в плен к палатину Дюварре. Настроение совещания у Милостивого Государя даже самый льстивый летописец не был бы в состоянии назвать триумфальным, а дождь, мерно стучащий по полотну палатки, только дополнял атмосферу печали и уныния. Конечно, я понимал, что мы избежали большого зла за счёт меньшего. Победа над войсками Палатината означала бы затяжную кампанию, завоевание замка за замком и крепости за крепостью. Скорее всего, всё кончилось бы так же, но с большим количеством жертв, среди которых, кто знает, не оказался бы также и бедный Мордимер. Понятно, однако, что я не собирался ни с кем делиться этими мыслями, ибо, несмотря на всю бесполезность моей жизни, я держался за неё так же судорожно, как потерпевший кораблекрушение среди волн держится за последнюю гнилую доску. А у меня сложилось впечатление, что после представления моих тезисов, касающихся поражения и победы я нажил бы себе больше врагов, чем когда-либо ожидал иметь. Я встал в тёмном углу, пытаясь сделать вид, что меня вообще там нет, и надеялся, что перед лицом столь великой трагедии никто не заинтересуется моей скромной персоной. Император сидел на стуле со сломанной спинкой, его правая рука была заключена в лубки и обмотана бинтами, которые теперь напоминали грязные тряпки. Он безучастно смотрел перед собой, и создавалось впечатление, что он никого не видит. На его щеках были кирпично-красные пятна, вызванные лихорадкой, а его рот полуоткрыт. С кончика носа свисала простудная капля. Короче говоря, он являл собой картину страданий и отчаяния, и трудно было поверить, что перед нами человек, который называл себя Защитником Христианства, Хранителем Царства Иисусова и Покровителем Святой Земли. – Твои чёртовы наёмники, – зарычал вдруг Август Каппенбург, указывая пальцем на капитана Савиньона. – Не спешили в бой, а? Савиньона я осторожно, но с любопытством рассматривал уже довольно долго. Знаменитый наёмник был почти карликом и напоминал приплюснутую бочку, опирающуюся на короткие кривые ножки. Кроме всего этого ещё поражала несоразмерная, чудовищно большая голова. Посередине лица капитана вырастал многократно поломанный нос, маленькие глазки были почти закрыты седыми кустистыми растрёпанными бровями. Тем не менее, он принадлежал к людям, о которых говорилось с уважением и к которым обращались с уважением. Если ему удалось завоевать столь высокую должность, выглядя так гротескно, он должен был быть весьма незаурядным человеком. Теперь он яростно пожал плечами. – Мы шли так пыстро, как могли! – Рявкнул он с сильным акцентом. – Косутарь не прикасыфал фам фыступать. – Рыцарство покрыло себя славой! – Крикнул феодал в погнутом и окровавленном полупанцире. – А вы себя опозорили! – И слафно ше вы охраняли косутаря, – Проворчал в ответ Савиньон. – Кто топустил контратаку? Кте фаши рыцари? Кте фаша пехота? – Именно! – Таубер повернулся в сторону Каппенбурга. Его мокрые усы теперь уныло свисали по обе стороны рта. – Где наша пехота? Где люди Вогеля и Ван Альста? Каппенбург взглянул в его сторону и пробормотал нечто невразумительное. – Ван Альст идёт прямо за нами. А Вогель на востоке... наверное, – неуверенно проговорил дворянин с забинтованной окровавленными тряпками культёй вместо левой руки. – Обозы? Дворянин только беспомощно пожал плечами и тут же зашипел, видимо, заболела его раненая рука. – Кто-нибудь знает, где наши обозы? – Таубер обвёл взглядом присутствующих в палатке рыцарей. Его взгляд пробежал и по мне, но я не думал, что барон вообще меня заметил. Капитан Савиньон хрипло рассмеялся так, что его брюшко затряслось под широким, усыпанным драгоценными камнями поясом. Что ж, он носил на себе немалое состояние... – Организация! – Фыркнул он. – Кур фам расфодить, а не на фойну ходить. – Это оскорбление! – Каппенбург, лицо которого покраснело так, будто кто-то отхлестал его по щекам, двинулся в сторону командира наёмников. – Довольно! – император очнулся, в конце концов, от ступора, но ему пришлось ещё раз повторить: «Довольно», чтобы остановить Каппенбурга. – Мы здесь не для того, чтобы спорить, а чтобы обсудить, что нам надлежит сделать, – сказал он уже спокойней. – Где перегруппироваться, как подготовиться и куда направить следующую атаку... – Косутарь – Савиньон без малейшего смущения прервал самого императора, – здесь нешего обсуштать атаку. Здесь надо обсуштать, как спасти остатки тфоего войска. – Будет так, как я говорю. – Император посмотрел на него твёрдым мрачным взглядом. – Спасти, отступить, перегруппироваться и атаковать ещё раз. На этот раз осторожно и всеми доступными нам силами. Если нужно, мы останемся здесь до зимы.