Потом, наконец, она ощутила под кончиками пальцев слабое, едва заметное биение сердца. Мир Рен расцвел красками, и она перевела на парамедиков дикий взгляд. – Эй, там! У нее пульс прощупывается! Парамедики тут же поспешили на помощь. Они осторожно перевернули жертву на бок и обнаружили источник крови, пятнающей ее футболку. – У пострадавшей ранение в области шейного отдела позвоночника, – сообщил медик. Он уже оправился от первоначального шока и вернул себе сосредоточенность и профессионализм. – И судя по всему, о ней… Гм, уже позаботились. Рен недоверчиво подалась вперед. – Что? Она уставилась на окровавленные бинты, которыми была обмотана верхняя часть спины жертвы. – Он перебинтовал ее раны? – переспросила Рен. Брови ее недоуменно нахмурились. – Раньше он такого никогда не делал. Да я вообще не могу вспомнить, чтобы хоть один убийца так поступал. Леруа покачал головой. Он сражался с яичным таймером, который все еще звенел у него в руках. Стоящий рядом офицер молча взял таймер у него из рук и выключил. Еще один офицер, стоящий в отдалении, выкрикивал приказы – оградить место преступления, вызвать помощь. – Увозим ее отсюда. Нужно ее срочно стабилизировать, – сказал парамедик. С помощью Рен они осторожно вынули женщину из гроба и тут же прицепили к ней разнообразные средства жизнеобеспечения. Годы практики позволили проделать это быстро и без какой-либо запинки. Рен улучила минутку, чтобы бросить взгляд обратно в могилу и резко выдохнула, когда заметила лежащий в гробу человеческий скелет. Жертву положили в чужой гроб, прямо по соседству с прежним обитателем. Была ли она в сознании, когда ее засунули в гроб? Сказать точно было нельзя, но Рен даже думать не хотела о том, каково это – понимать, что тебя хоронят заживо. Леруа тронул ее за плечо, выдергивая из мыслей. – Посмотри на крышку, – жестко сказал он, глядя ей прямо в глаза. Рен посмотрела на крышку гроба с внутренней стороны, и ее худшие опасения подтвердились: древнее дерево испещряли хаотичные царапины. Все было словно в фильме ужасов. Как в «Молчании ягнят». В памяти Рен навсегда запечатлелся обломанный ноготь, торчащий из каменной стены печально известной ямы, в которой Буффало Билл держал своих жертв. Теперь она увидела нечто похожее в реальности. В некоторых местах на крышке виднелись разводы крови, и кинув беглый взгляд на руки жертвы, Рен убедилась: она действительно царапала ногтями стены своей тюрьмы, и царапала до крови. Она была в достаточно ясном сознании, чтобы понимать, где находится, и провела бог знает сколько времени, пытаясь процарапать деревянную крышку, возможно, даже не подозревая, что за ней ее ожидает метр рыхлой земли. – Она жива, Джон, – наконец, сказала Рен, не в силах отвести взгляда от царапин. – У нее есть пульс, и она сможет опознать убийц. Вот что важно. Леруа ослабил галстук. Челюсти его сжались, и отчаянная надежда, появившаяся во взгляде всего несколько минут назад, уже исчезла, сменившись сокрушительной вспышкой поражения. – Ты же видишь то, что я вижу, Мюллер? Она все равно что мертва. Не удивлюсь, если сегодня вечером она окажется у тебя на столе, – выплюнул он и повернулся, чтобы раздраженно пнуть ком земли. – Он, мать его, играл с нами, а мы повелись. Рен не могла спорить. Она ощутила ее пульс своей собственной рукой, и он был в лучшем случае слабым. Маловероятно, что жертва сможет вспомнить что-нибудь с достаточной ясностью, даже если она очнется. Но Рен всего этого не сказала. – Ты ошибаешься. Он с нами не играл. Леруа резко обернулся. – Как ты вообще можешь затирать мне эту чушь, Мюллер? Он с нами не играл? Да мы выглядели как полные дураки. Бегали наперегонки с какими-то часами, которые он нам подбросил. Делали все, что он хотел. Его голос приобрел агрессивный тон, которого Рен раньше никогда не слышала. Она не боялась Леруа, но она боялась за него. Она сделала медленный, глубокий вдох, прежде чем ответила. – Нет, Джон. Он хотел, чтобы она была мертва. Он хотел, чтобы мы преисполнились ложных надежд, чтобы мы открыли эту крышку, зная, что у нас в запасе еще есть время, а внутри нашли мертвую девушку. Вот что он планировал, и этого не случилось, – лицо Леруа смягчилось. – Мы открыли крышку и нашли внутри живого человека. Кого-то, кто его видел, кто его слышал, да черт возьми, который чувствовал его запах. И даже если она ничего не сможет нам рассказать, когда очнется, мы все равно ее спасем. Человека. Он потерпел неудачу. Неважно, что будет дальше. Он уже потерпел неудачу. Рен вылезла из ямы, в которой они стояли, и наклонилась, чтобы отряхнуть грязь с брюк. Леруа запрокинул голову, издал низкий стон – и вновь стал прежним. Он встал и отправился за Рен к выходу. Они шли рядом, оба потрепанные и уставшие после этой спасательной операции. Из пучка Рен выбилось волос больше, чем в нем осталось. Ее кожа раскраснелась и блестела от пота. Влажные волосы Леруа стояли дыбом, пот пропитал его рубашку. Уходя, они оба пытались поверить в то, что их сегодняшние усилия чего-то стоили. – Эта мысль о том, что он надеялся на другой исход… То, что он не получил желаемого – это приятно, – признал Леруа. – Но это как получить приз за участие. Я могу поставить его на полку, и он тешит мое эго, но это не сравнится с настоящей победой. Мы не приблизились к его поимке. Любая дальнейшая гибель невинных людей будет на моих руках. Часть вторая Глава двадцать третья Джереми прислонился к могиле неподалеку, запрокинул голову назад, чтобы взглянуть на чистое небо над головой. Сегодня утром было влажно, и он утер со лба пот. Кладбище Сент-Луиса было безмолвно, даже когда его заполняли туристы. Сейчас, спустя почти целый день после того, как жертву Джереми выкопали, а его самого заклеймили неудачником, это место почему-то казалось еще более изолированным от мира живых. Новоорлеанские захоронения всегда были окутаны легендами. Неудачное расположение города – на уровне грунтовых вод – делает местную землю одним из самых негостеприимных мест для только что умершего тела. Гробы, погребенные под землей, часто наполнялись водой и в конечном итоге «всплывали» на поверхность при любом мало-мальском наводнении. Попытки могильщиков древности утяжелить покойников приводили только к одному – давление воды возрастало. Когда гробы начали плавать по улицам Нового Орлеана, стало ясно, что необходимо другое решение. Усопших начали хоронить над землей. Лабиринт гробниц создавал жуткую атмосферу, благодаря чему кладбище прозвали Городом мертвых. Вполне ясно, почему знаменитая королева вуду Мари Лаво называла это место своим домом. Посетители кладбища на протяжении многих лет помечали тремя крестиками каменные плиты, возвышающиеся над ее телом, в надежде, что она исполнит их самые сокровенные мечты. Теперь, впрочем, к ее захоронению никого не пускали. Архиепархия нового Орлеана установила строгие правила после того, как вандалы добрались до разрушающихся могил. Эти разлагающиеся гробницы были по-своему красивы, но посвети в такую светом – и увидишь поистине макабрическое зрелище: рассыпающиеся скелеты, скудно прикрытые остатками ткани давно минувших времен. Город поспешил защитить святость мертвых. Джереми, впрочем, попал в этот запретный мир, попросту перепрыгнув через ограду. В прошлый раз, когда он был здесь в этот же час, ему пришлось сломать камеру наблюдения, чтобы незаметно протащить жертву через ворота и быстро закопать ее в землю. Он подошел к делу серьезно, провел исследование. Так он узнал, что в этом месте было старое подземное захоронение, и, оказавшись в безопасности кладбищенских стен, легко вырыл неглубокую могилу во влажной земле. Он помнил, как открыл крышку ветхого, потрескавшегося гроба и сдвинул распавшиеся кости к стене, чтобы поместить внутрь свежую добавку. Но больше всего ему запомнилось то восхитительное ощущение, когда он осторожно достал из кармана маленький хрупкий браслет и надел его на левое запястье женщины, прежде чем похоронить ее в украденной могиле. На ум Джереми пришло старое клише об убийцах, возвращающихся на место своего преступления, и несмотря на разочарование последних часов, он нашел в этом долю юмора. Он предпочитал быть ходячим клише здесь, среди гротескной и величественной красоты кладбища, чем когда-либо вернуться на место проведения джазового фестиваля. Он с содроганием вспомнил вихрь людей, которые бурно ели, пили и смеялись. Вспомнил воздух, тяжелый и густой, и легкий ветерок, который несколько примирял с отсутствием синтетического комфорта кондиционированной прохлады даже самых чувствительных к жаре людей. Джереми почувствовал себя спокойно и уверенно, когда тошнотворно-сладкий запах гниющей плоти смешался с резкими запахами карнавальной еды. Он помнил, как приятно было видеть появившееся на лицах некоторых людей осознание, когда аромат двухдневной гнили перекрыл более приятные ароматы сахарной ваты и лучшего в мире гамбо. Они не могли ее видеть, но запах выдавал ее убежище. Она тянулась к людям из-под сцены. Раздражала одним своим присутствием, даже после того, как ее крики давно уже смолкли. Предвкушение опьяняло. Джереми закрыл глаза и увидел ее. Увидел ее широко открытые, испуганные глаза, и то, как ее последняя надежда утонула в темной топи. Свет больше не горел в этих глазах, тяжелые веки опустились в сонной полудреме. Тонкая, напряженная линия ее губ стала вялой и ленивой. Она как будто хотела что-то сказать, но не могла. Мертвые навеки теряют свой голос. Они – всего лишь пустые оболочки, неспособные передать то, что они пережили, прежде чем оказались на месте преступления или на столе для вскрытия. Никто не может познать абсолютное одиночество, предшествующее смерти, пока она не придет за ним. Физиологически, конечно, можно точно описать, что именно происходит, когда сердце перестает биться. Но нельзя описать те муки, которые переживает человек в тот момент, когда понимает – его жизнь оборвалась по вине другого. Прохаживаясь между рядов пустого кладбища, Джереми крепко держался за эти воспоминания. Это помогало ему успокоиться после всего того, что пошло не так – несмотря на тщательно продуманный план. Он напомнил себе о главной миссии, которую он начал почти семь лет назад и которую больше никогда не упустить из виду. Больше никаких ошибок. Глава двадцать четвертая Звонок раздался спустя всего несколько часов после того, как они покинули больницу. У жертвы началась остановка дыхания, и в конце концов она задохнулась. Врачи и медсестры попытались провести вентиляцию легких, но ее тело просто-напросто сдалось. В отчете о смерти указывалось, что ее спиной мозг перерезали в районе позвонка С6. Она была парализована ниже пояса. Рен инстинктивно потрясла ногой, когда узнала об этом. В отчете также сообщили, что убийца действительно обработал рану – как Рен и подозревала. Кровопотеря была не такой уж и значительной, так что причина смерти, скорее всего, была не в этом. Пришедшие анализы крови пролили свет на судьбу жертвы: в ее организме обнаружились следы сильного отравления болиголовом. Судя по всему, убийца ввел яд в вену незадолго до того, как похоронил жертву заживо. Болиголов закончил работу, которую он начал. Рен замерла, когда впервые это прочитала. Болиголов – настоящий яд. Что можно сказать о человеке, который использует его таким образом?.. Теперь холодное тело жертвы безжизненно лежало на столе в секционной комнате, а Рен не могла перестать думать о лицах родителей, которых она встретила в больнице. Их усталые глаза и дорожки слез на щеках отпечатались у нее в памяти. Она даже представить себе не могла, какое горе они испытали, когда узнали о непрекращающемся кошмаре, через который прошла их дочь. Все те ужасы, что она видела и чувствовала… Преступления этого убийцы – словно вирус. Заражают собой всех, кто только попадется на пути. Для него это всего лишь сопутствующий ущерб, но для реальных людей это трагедия, которая разрушает их жизнь. На какое-то краткое мгновение они снова обрели свою дочь – и тут же их надежды рухнули. Впрочем, иногда смерть милосерднее, чем жизнь. Рен достала зеленую сумку с вещами жертвы, которую передали в офис судмедэксперта из больницы, где несчастная сделала свой последний затрудненный вдох несколько часов назад. Содержимое высыпалось на стальной стол рядом с ее телом. Вещей было не так уж и много. Грязную, испачканную одежду срезали с ее тела, когда врачи пытались спасти ее жизнь в отделении неотложной помощи. Задняя часть разорванной белой футболки была коричневой от пятен крови. На правом рукаве – засохшая рвота, вероятно, попавшая на ткань после того, как жертва потеряла сознание. На джинсах – корка запекшейся грязи. Рен была полна решимости выяснить, что именно сделали с женщиной перед ее безвременной кончиной, но в то же время она боялась узнать правду. Она понимала, что ее последние часы, проведенные в сознании, были полны таких страшных вещей, которые не под силу представить даже режиссерам фильмов ужасов. Рен отложила одежду в сторону и вернулась к содержимому сумки. Там осталась только одна вещь, единственная, которая у жертвы была с собой. Браслет, который, согласно сопроводительному отчету, сняли с ее левого запястья. Взгляд Рен остановился на этом украшении. Тонкий браслет, на котором висит подвеска: крошечное серебряное сердце анатомически правильной формы, на боку которого выгравирована буква «Э». Зрачки Рен сужались и расширялись, словно в неверии. Рукой в перчатке она прикоснулась к серебряному сердцу. Ей нужно было доказать самой себе, что этот браслет действительно здесь, находится с ней в одной комнате. Наполовину она ожидала, что ее пальцы пройдут сквозь него. Но нет, она прикоснулась к прохладному металлу – сначала ощупала подвеску, а затем и весь браслет. Он настоящий, и он здесь. Мысли Рен хаотичны. В беспорядке они проносились у нее в голове. Ее мозг сейчас звучал как поцарапанный компакт-диск, бесконечно крутящий одну и ту же искаженную мелодию. Она знала этот браслет: он принадлежал ей в другой жизни. А теперь она стояла в том месте, где обычно чувствовала себя наиболее компетентной и сильной, на расстоянии целых световых лет от той версии себя, которая когда-то носила этот браслет, и снова держала его в руках. Этот браслет принадлежал Эмили Мэлони. Этот браслет принадлежал Рен Мюллер. Глава двадцать пятая Джереми не мог не думать о том, как же неудачно началось его грандиозное возвращение. Семь лет. Семь лет планирования и кропотливой работы привели к этому неудовлетворительному выступлению. Он наблюдал за разворачивающейся катастрофой с того места, которое должно было стать приятной точкой обзора. Вынужденный скрываться, он беспомощно смотрел, как его план разваливается на части. Неудачу всегда сложно перенести, но для Джереми это было все равно что глотать битое стекло. Большую часть жизни он успешно избегал неудач, а теперь каким-то образом завяз в них по уши. Он все так тщательно спланировал, выбирая жертв и способы убийства, которые могли бы вызвать определенные воспоминания у людей, работавших над его делом с самого начала. Он даже оставил подсказки, и не всех из них были тонкими намеками. Страницы «Самой опасной игры», которые он запихнул в глотку той женщине, были почти комичны в своей очевидности. Возможно, его стремление продемонстрировать свою власть над этими маленькими яростными существами, так рьяно стремящимися его поймать, было всего лишь гордыней, но Джереми был полон решимости обратиться к Эмили. Он хотел напомнить о ее прошлой жизни, о ее настоящей жизни. Он почти чувствовал, как она возвращается назад, туда, где она все еще маленький испуганный кролик, убегающий от него в темном болоте. После всех этих лет именно ее побег громче всего отзывался в его сознании. Тем утром семь лет назад было крайне мучительно выйти на арену и увидеть, что Эмили сбежала – не в последнюю очередь потому, что ему пришлось немедленно избавиться от тел Мэтта и Кэти и приступить к работе по сокрытию любых следов своего эксперимента. И он жил с этой неудачей годами, совершенствуя свою работу, чтобы больше никогда не испытывать подобных чувств, и чтобы убедиться – именно он, Джереми, будет тем, кто украдет у нее последний вздох. Эмили умрет, потому что он так решил, и никак иначе. А теперь, наблюдая за тем, как еще один тщательно спланированный момент разбивается вдребезги, он кипел от ярости. Он слишком сильно дернул за ниточки своих марионеток, и теперь чувствовал, как они рвутся от напряжения, открывая человека за занавесом. Сцена получилась почти идеальной. Почти то самое шоу, которое он так хотел создать. Все еще можно спасти, и ему есть над чем поработать, но сейчас все, что он слышал – это свежие воспоминания об том удовлетворительном звуке, с которым лопата погружалась в землю. Дыхание, тяжелое и быстрое. Надсадное хрипение, шумные выдохи. Все были перепачканы кладбищенской грязью, все копали землю руками, пока мужчина лет семидесяти не протиснулся вежливо вперед, держа в руках две лопаты.