Джереми не помнил, чтобы когда-либо раньше видел такое редкое проявление истинной доброты, но несмотря на эту непредвиденную помощь от гражданских, все равно был уверен в неминуемом поражении полиции. Конечно, это было рискованно. Задумка такого масштаба требовала смело идти навстречу судьбе, и Джереми совершил свой прыжок веры. Когда раздался звук таймера, он нашел этот громкий звук эйфорическим, прорвавшимся сквозь тишину, словно неуместная шутка, грубая и непристойная. Джереми повернулся лицом к улице и прислонился спиной к кладбищенской стене, словно удовлетворенный любовник. Но, конечно же, то, что последовало за этим, затмило всякое чувство удовлетворения. – Эй, там! У нее пульс прощупывается! Эти слова преследовали его и сейчас. Сначала Джереми запаниковал при мысли, что его неожиданно выжившая жертва видела его лицо, что она знает его имя и даже псевдоним. Но он быстро успокоил себя тем, что даже если бы она каким-то образом выжила после паралича и сильного кислородного голодания, психически она была бы слишком нездорова, чтобы подвергнуть его реальной опасности. Мышечные спазмы и почти постоянные судороги, перенесенные в этом крошечном ящике, должны вызвать длительные неврологические повреждения. Ее мозг был разрушен. Кроме того, Джереми с самого начала знал – крайне редко случается так, чтобы все шло согласно плану без каких-либо незначительных отклонений. Именно по этой причине нужно всегда помнить о непредвиденных обстоятельствах, и Джереми был благодарен болиголову, который он ввел спящей жертве, прежде чем поместить в ее не-такое-уж-и-последнее пристанище. Конечно, было бы куда лучше, если бы при эксгумации ее уже нашли мертвой, но запасной план лучше, чем полный провал. Яд болиголова растекся по ее венам, и остановка дыхания завершила дело. Прямо как у Сократа. Ему было семьдесят лет, когда его судили за бесчестие и развращение молодежи. Когда жюри присяжных признало его виновным в обоих обвинениях, ему сказали, что он будет выступать в роли собственного палача. Древняя Греция отличалась особенной театральностью. Сократа поспешно привели в тюремную камеру и вручили ему чашу с ядовитым болиголовом. Ему велели выпить ее и затем ходить взад-вперед до тех пор, пока у него не начнут подкашиваться ноги. История хочет, чтобы мы верили – его смерть была гармоничной. Но Джереми знал, какой ужас может вызвать яд болиголова – рвота, судороги, остановка дыхания, и он радовался, что это произошло и с его последней жертвой. Джереми знал, что размышлять о своих неудачах вредно для здоровья. Он чувствовал, что становится все более и более одержимым – вплоть до беспечности, но подобно самолету, ушедшему в крутое пике, он просто не мог остановиться. Глава двадцать шестая Крапивники – поистине великолепные маленькие существа. Они символизируют возрождение и защиту, бессмертие и силу. Из-за крошечного размера крапивника большинство более крупных птиц и хищников недооценивают их невероятную изобретательность и ум. Несмотря на свою хрупкость, крапивник может перехитрить неподготовленного хищника и выйти победителем из опасной ситуации. Именно по этой причине она выбрала себе имя Рен[2]. Семь лет назад Рен Мюллер была Эмили Мэлони, неуклонно работающей над своей мечтой стать врачом. Она была доверчива, наивна и не подозревала об ужасах, которые вскоре ее настигнут. Идеальная жертва. А потом ее накачали наркотиками, похитили, затем выследили, ударили ножом и бросили умирать в глухой топи, которую она до сих пор не может найти на карте. И сделал это все убийца-садист, выдававший себя за ее партнера по лаборатории и друга. Сначала она винила себя за то, что не заметила очевидного. Снова и снова прокручивала в голове одно и то же. Как она ждала, казалось, часами, лежа на земле, а глаза ее горели огнем. Как пульсировала спина и раскалывалась голова. Как она не смела пошевелиться, боясь, что он может вернуться. Помнила страх, бурлящий в горле, словно желчь, настолько всеобъемлющий, что, казалось, она вот-вот в нем утонет. Но в конце концов страх утих. Пытки, которым он подверг ее разум и тело, зажили. Она научилась выживать, и, в конце концов, двигаться дальше. Но теперь кривая улыбка Кэла снова преследовала ее. Рен перенеслась в прошлое, на тот же проклятый участок болота, и смотрела, как она, вся окровавленная и в синяках, ощупывает свое тело и касается глубокой раны в пояснице. Он не попал в цель. Он промахнулся мимо спинного мозга – ранил, но не парализовал, как намеревался. В конце концов, они были всего лишь студентами второго курса медицинского факультета. Рен помнила, как она тащила тело Кэти по губчатой земле. В ту ночь веки ее казались шершавыми, словно наждачная бумага, но адреналин помог ей отрешиться от удушающей боли и изнеможения. Она знала, что ей нужно перенаправить электрический ток от забора, чтобы можно было через него перелезть. Ей понадобилась каждая толика силы, чтобы закинуть на забор безжизненное тело Кэти. Сейчас она уже не могла вспомнить, каково это было – перелезать через ее труп, и она благодарна своему мозгу за то, что он защитил ее от полного объема воспоминаний. Однако она помнила, как бежала. Бежала много километров. Это было словно бежать сквозь толщу воды. Рен отмахнулась от нахлынувших воспоминаний и тяжело сглотнула. Теперь она знала, что Кэл был Болотным Мясником. До нее он убил нескольких мужчин и женщин, и теперь он делает это снова. Рен стянула с правой руки перчатку и схватила мобильный телефон. – Джон, – рыдания застряли у нее в горле. – Ты едешь? На заднем фоне слышался шум машин. – Да, буду минут через пять. Что случилось? В его голосе ощущалось беспокойство. Рен хотелось закричать: я знаю, кто такой Болотный Мясник! У меня есть доказательства! Вместо этого она сделала неуверенный вдох, уставившись на браслет. – Я в порядке. Просто когда ты сюда приедешь, мне надо будет кое-что тебе рассказать. Это важно. Хотела тебя предупредить, – она говорила слишком быстро, сбивчиво, но замедлиться не могла, все еще не оправившись от удара реальности. – Жди. Скоро буду, – проговорил он по-доброму, но с ноткой фирменной стальной твердости. Звонок оборвался, и Рен уронила телефон на стальной стол перед собой. Несколько мгновений она прислушивалась к собственному дыханию в тишине прозекторской. Затем взялась за ручку скальпеля, осторожно освободила лезвие от упаковки и вставила его в ручку до щелчка. – Я не закончила внешний осмотр, – громко сказала она, словно обращалась к жертве. Рен положила скальпель на простыню, которой было укрыто тело жертвы, затем надела свежие перчатки и натянула на лицо защитную маску. Она опустила простыню и приставила скальпель к правому плечу, готовясь сделать Y-образный разрез. Прежде чем лезвие коснулось бледной плоти, она остановилась. – Я не подведу тебя, Эмма, – пообещала Рен, обращаясь к ней по имени. В ушах до сих пор эхом раздавались мучительные голоса родителей Эммы, раз за разом повторяющие это имя в морге больницы, пока они держали ее безжизненные руки в своих. – Позаботьтесь о моей Эмме, – умоляла ее мать. Рен зажмурилась, словно нажала кнопку перезагрузки. – Я здесь. Я слышу тебя, – слезы вот-вот грозили выступить у нее на глазах, но ей удалось сморгнуть их. Когда ты судмедэксперт, ты не имеешь права делать осмотр спустя рукава. Это очень важное дело. Как только сделан первый разрез, все меняется. Рен не собиралась позволять своей личной заинтересованности в этом деле поставить под угрозу ее работу. Сейчас время Эммы говорить, а не время Рен горевать. Начала она с головы Эммы. Рукой в перчатке аккуратно убрала со лба свалявшиеся волосы. Глаза у Эммы открыты только наполовину, и из-за этого казалось, что она вот-вот заснет. Веки у нее были тяжелые, но Рен ясно видела: когда-то эти глаза были блестящими и голубыми. Незабываемыми. Теперь же они помутнели и потускнели. По их поверхности расползлась бледная дымка, придав им призрачный вид. Еще один прискорбный побочный эффект смерти. Со взглядом таких глаз трудно примириться. Рен слегка приподняла веко, чтобы проверить, нет ли признаков петехиального кровоизлияния. Она не обнаружила никаких признаков лопнувших кровеносных сосудов, как бывает при удушении. При одной мысли об этом у Рен заколотилось сердце, а руки начали дрожать. Секунду она боролась с комком, образовавшимся у нее в горле. Иногда достаточно только всхлипнуть, чтобы сбросить давление, но вместо этого Рен выпрямилась. Она встряхнулась, прогоняя слезы, и принялась за осмотр дальше. Изо рта Эммы все еще торчит интубационная трубка. Рен осмотрела ее, прежде чем медленно вытащить из горла, и осторожно сняла ленту, удерживающую ее на месте. Запертый воздух вырвался из легких Эммы – нетренированное ухо легко могло бы принять это за слабый вздох. На мгновение Рен замерла, вспоминая сцену из «Молчания ягнят» – ту самую, где судмедэксперт доставал кокон из горла одной из жертв Буффало Билла. Рен всегда вздрагивала на этом моменте – когда кокон извлекали наружу, и вместе с ним выходил воздух. Она считала, что именно эта сцена помогла сформировать ее раннее увлечение человеческим телом и всем тем, что происходит с ним после смерти. На руках Эммы были видны небольшие синяки – несомненно, результат того, что она пыталась выбраться из своей подземной тюрьмы. Картине побоев такие синяки совершенно не соответствовали. Рен отметила их в отчете и взяла руки Эммы в свои, обращая отдельное внимание на сломанные ногти – суровое напоминание о том, что эта молодая женщина очнулась в гробу и неистово пыталась пробить себе путь наружу. Затем Рен взяла образец из-под ногтей. Она уже знала, что он никогда бы не позволил своим жертвам приехать в морг со следами его ДНК под ногтями. Но это все равно была необходимая часть вскрытия, а усердия окупаются тогда, когда ты меньше всего этого ожидаешь. Дальше Рен перешла к осмотру ног, о которых родители Эммы с гордостью рассказывали всем врачам и медсестрам, которые согласны были это слушать. Они хвастались, какой великолепной бегуньей была их Эмма, и глаза ее отца наполнились слезами, когда он заговорил о том, как в детстве дочь бегала с ним по вечерам. Голос его сорвался, когда он рассказал, что они любили бросать друг другу вызовы и тем самым мотивировали друг друга. Было очевидно, что его очень радовало, как моменты их вечернего общения превратились в страсть Эммы. Они были совершенно разбиты когда узнали о том, что Эмма, вероятнее всего, теперь парализована ниже пояса. Перед ними Рен еще держалась, предоставляя им право оплакивать тяжелую утрату дочери, но тот вечер окончательно ее сломал, и она долго плакала в темной гостиной. Хоть им никогда больше не доведется ходить по тротуару, ноги Эммы были все еще сильны. Рен видела четко выраженные квадрицепсы бегуна и длинные, худые мышцы, сформированные годами тренировок. Кожу Эммы теперь испещряли раны – вероятно, из-за бега по густому лесу. Рваные порезы покрывали ступни, словно она двигалась по пересеченной местности босиком. Рен уже видела подобное у многих жертв – в том числе и у себя. Она вытряхнула из головы ненужные воспоминания. – Где ты была? – спросила Рен, потирая большим пальцем огромную царапину на левой ноге Эммы. – Он забрал тебя туда же, куда и меня? Она услышала, как по коридору идет Леруа. Его голос эхом разносился по коридору, пока он перешучивался с работниками морга. Вот он заразительно рассмеялся, и разрозненные мысли Рен вдруг встали на свои места. Леруа нажал кнопку, и раздвижная дверь прозекторской открылась. – Итак, Мюллер, что случилось? – спросил он, заходя внутрь. На его лице застыло выражение искренней озабоченности, а Рен тем временем думала, какую большую новость сообщить ему первой. Она повернулась и посмотрела на него, все еще держа в руках металлический планшет с записями внешнего осмотра тела Эммы. – Джон, у вас есть какие-нибудь версии о том, где убийца преследовал своих жертв? – ответила она вопросом на вопрос. – Ты уверена, что готова об этом услышать? Она прочистила горло и протянула руку, чтобы опереться на прохладный металлический стол. Затем кивнула. – Ты даже не представляешь, насколько. Леруа присел на табурет. – Ты сообщала, что у всех наших последних жертв одинаковые типы ранений – те, которые можно получить, если бегаешь по густому лесу. Мы это учли. Его явно тянет к погоне, точнее, к охоте, – он остановился, чтобы перевести дух, и продолжил. – Но чего мы не можем понять – это где он все это делает. – Контролируемая среда, – закончила его мысль Рен. Леруа улыбнулся. – Именно. Зная этого ублюдка, он просто обязан контролировать весь процесс. Это какое-то место, где он может делать все, что хочет, не опасаясь, что его жертвы убегут. Просчитанный риск. – У него есть дом, – продолжила Рен, не глядя на Леруа. Тот согласно кивнул. – Однозначно. Он должен владеть довольно приличным участком незастроенной земли, потому что травмы, которые мы наблюдаем, нельзя получить, бегая по ухоженному двору. Леруа встал, засунул руки в карманы, как он часто делал, когда что-то обдумывал. Принялся бродить взад-вперед, останавливаясь, чтобы взглянуть на анатомические модели. Рен тяжело сглотнула. – Он унаследовал дом своих родителей, – наконец, сказала она почти шепотом. – Не забудь размяться в следующий раз, когда будешь вот так вот прыгать от заключения к заключению, – усмехнулся Леруа, смотря на нее из-под слегка нахмуренных бровей. Рен прикусила губу и на секунду примолкла, чтобы собраться с мыслями и связно изложить свои мысли. Наконец, она повернулась и встретила взгляд Леруа. – Я не делаю предположений, Джон. Я знаю, кто он. Лицо Леруа исказилось в недоверчивой улыбке. – Что? Мюллер, ты об этом говорила по телефону? – Частично. Я знаю это человека – он очень способен, умен и, я полагаю, сейчас он обосновался на земле своих умерших родителей, – Леруа смотрел на нее так, словно она только что сообщила, что умеет летать. – Это Кэл. – Кэл? Кто, черт возьми, такой Кэл? Я должен знать это имя? Какой Кэл? – Джон, ты помнишь девушку, которая живой выбралась из рук Болотного Мясника семь лет назад? – Да, Эмили какая-то там. Я помню, что читал о них в отчетах отца. Но причем тут она? Рен втянула в легкие воздух, затем встретилась с ним взглядом.