– Когда она умерла? – Неделю спустя. – И ты больше не говорила со мной до отъезда? – Нет, мне нечего было тебе сказать. Ты прекрасно поняла, что я имела в виду. Еще до нашего знакомства ты только об этом и думала. Внезапно комната осветилась: Жанна зажгла лампу. Я прикрыла глаза руками в перчатках: – Погаси, прошу тебя. – Ты позволишь мне позаботиться о тебе? Знаешь, который час? Ты же умираешь от усталости. Я принесла тебе перчатки. Сними эти. Она склонилась над моими руками, высокая, светловолосая, заботливая, и все, что она мне рассказала, вдруг показалось дурным сном. Она добрая и великодушная, а я не могла замыслить убить Мики – все это неправда. Уже светало. Она взяла меня на руки и отнесла наверх. В коридоре, когда мы поравнялись со спальней прежней Доменики, я сумела только покачать головой. Она поняла и положила меня на свою кровать в той комнате, где она жила, пока я находилась в клинике. Мгновение спустя она уже сняла с меня халат, дала попить, наклонилась надо мной, дрожавшей под несколькими одеялами, подоткнула их и молча посмотрела на меня усталыми глазами. Когда мы сидели внизу, я сказала ей, уже не помню, в какой момент, что хочу умереть. Теперь, против воли проваливаясь в тяжелый сон, я вдруг страшно испугалась: – Чем ты меня напоила? – Водой. Растворила в ней две таблетки снотворного. Должно быть, она, как всегда, прочла мои мысли, потому что прикрыла мне глаза рукой. Я услышала, как она повторяет: «Ты сошла с ума, сошла с ума, сошла с ума», ее голос быстро отдалялся, я перестала чувствовать щекой прикосновение ее ладони, потом внезапно американский солдат в сдвинутой набок пилотке, улыбаясь, протянул мне плитку шоколада, а школьная учительница замахнулась линейкой, собираясь шлепнуть меня по пальцам, и тут я заснула. Утром я осталась в постели. Жанна, уже одетая, прилегла рядом со мной поверх одеяла, и мы решили, что теперь будем жить на улице де Курсель. Она рассказала мне об убийстве, а я – о своих вчерашних открытиях. Теперь мне казалось абсолютно невероятным, что Франсуа не заметил подмены. – Это не так просто, – возразила Жанна, – физически ты уже и не ты, и не Мики. Я говорю не только о лице, но об общем впечатлении. У тебя другая, чем у нее, походка, но и ты сама раньше двигалась по-другому. Кроме того, ты прожила рядом с ней несколько месяцев. В последние недели ты очень внимательно за ней наблюдала, чтобы потом подражать, и это чувствуется в каждом твоем жесте. Когда в первый вечер ты рассмеялась, я не могла понять, кто передо мной, ты или она. Самое ужасное, что я уже не помню, какой была она, а какой ты, я совершенно запуталась. Ты даже не представляешь себе, какие мысли приходили мне в голову! Когда я мыла тебя в ванной, мне казалось, что мы вернулись на четыре года назад, ведь ты стройнее Мики, а она тогда была почти такой же. Но одновременно я внушала себе, что это невозможно. Вы были одного роста, но совсем разные. Я не могла ошибаться до такой степени. Я боялась, что ты разыгрываешь комедию. – Но ради чего? – Откуда мне знать! Чтобы оттолкнуть меня и остаться одной. Я сходила с ума, потому что не могла говорить с тобой, пока ты обо всем не узнаешь. Комедию пришлось играть мне. Обращаясь к тебе так, словно ты действительно была ею, я совершенно терялась. За эти четыре дня я поняла одну ужасную вещь, хотя это упростило наши отношения: стоило мне услышать твой голос, как я уже не могла вспомнить голос Мики; стоило увидеть у тебя родинку, и я не знала, у кого из вас была такая – у тебя или у Мики. Воспоминания слились, понимаешь? Ты неожиданно сделала какой-то жест, и у меня перед глазами возникла Мики. Я столько думала про этот жест, что сумела убедить себя: я сама перепутала. Но правда в том, что ты действительно повторила типичный жест Мики наряду со своими, ведь ты неделями внушала себе: настанет день, когда мне придется вести себя точь-в-точь как она. – Неужели этого хватило, чтобы Франсуа не распознал подмены? Не может быть. Я провела с ним полдня. Сперва он меня вообще не узнал, но вечером, когда мы сидели на диване, он битый час целовал и обнимал меня. – Ты была Ми. Он думал про Ми. Он считал, что обнимает Ми. А кроме того, он по натуре шакал. Он никогда не обращал на нее внимания, он спал с ее наследством. Не нужно больше с ним встречаться, только и всего! Меня гораздо больше беспокоит твой визит к Франсуа Шансу. – Он ничего не заметил. – Я и не дам ему возможности что-либо заметить. Теперь начнется настоящая работа. Она предупредила, что во Флоренции риск разоблачения гораздо выше. Ми прожила там много лет. В Ницце беспокоиться можно лишь о встрече с ее отцом. Внезапно я осознала, что должна буду увидеться с человеком, чью дочь я убила, должна кинуться ему на шею, как сделала бы она. А в той же Ницце мои родители до сих пор оплакивают свою погибшую дочь; они тоже наверняка захотят меня увидеть, чтобы я рассказала им про нее, они будут смотреть на меня с ужасом – и могут узнать! – Не говори ерунды! – воскликнула Жанна, схватив меня за локоть. – Тебе не обязательно с ними встречаться. А вот с отцом Мики – непременно! Если ты слегка всплакнешь, это спишут на эмоции. Но отныне тебе не следует думать о своих родителях. Ты, кстати, вообще их помнишь? – Нет. А что будет, если вспомню? – К тому времени ты станешь уже совсем другим человеком. Да ты и сейчас уже совсем другая. Ты Мики. Мишель-Марта-Сандра Изоля, родилась четырнадцатого ноября тридцать девятого года. Ты стала моложе на пять месяцев, лишилась отпечатков пальцев и подросла на один сантиметр. Вот и все. Конец. Но волнения только начинались. Днем она поехала забрать наши вещи из дома в Нейи и привезла чемоданы с засунутой туда как попало одеждой. Я вышла в халате в сад, чтобы помочь занести их внутрь. Она велела мне идти в дом, иначе я «простужусь насмерть». Любые наши разговоры неизменно возвращали меня к той ночи на мысе Кадэ, о которой она мне рассказала. Я не хотела об этом думать и наотрез отказалась смотреть снятые Жанной летом любительские фильмы с Мики, которые помогли бы мне походить на нее. Но каждое слово звучало двусмысленно и вызывало в моем сознании образы пострашнее любого кино. Она одела меня, заставила позавтракать, пожалела, что придется бросить меня на два часа в одиночестве, чтобы навестить Франсуа Шанса и постараться исправить ошибки, которые я вчера совершила по собственной глупости. Всю вторую половину дня я изнывала, слоняясь по дому и пересаживаясь из одного кресла в другое. Смотрела на свое отражение в разных зеркалах. Сняла перчатки, чтобы увидеть наконец свои руки. Я была подавлена и с ужасом наблюдала за незнакомкой, поселившейся во мне, но на поверку оказавшейся ничем – лишь пустыми словами и сбивчивыми мыслями. Даже больше совершенного преступления меня терзало ощущение, что я оказалась в чужой власти. Стала послушной игрушкой, марионеткой в руках трех незнакомок. Кто из них будет сильнее дергать за ниточки? Снедаемая завистью мелкая банковская служащая, терпеливо, как паук, поджидающая жертву? Мертвая принцесса, которая однажды снова взглянет на меня в упор из зеркала, раз уж я так хотела ею стать? Или высокая женщина с золотыми волосами, которая исподволь долго и упорно вела меня к убийству? По словам Жанны, после смерти крестной Мидоля Мики даже слышать не хотела о поездке во Флоренцию. Похороны состоялись без нее, и она даже не удосужилась придумать какое-нибудь объяснение для семьи Рафферми. В тот вечер, когда ей сообщили о смерти тетки, она отправилась с Франсуа и компанией друзей кутить в клуб на площади Этуаль. Я тоже была с ними. Мики напилась, буянила, оскорбила полицейских, которые пришли нас оттуда выдворять, пожелала вернуться домой с другим парнем вместо Франсуа и настолько уперлась, что Франсуа пришлось убраться восвояси. В конечном итоге через час парня тоже выставили за дверь, и добрую часть ночи мне пришлось утешать ее. Она плакала, рассказывала о покойной матери и о своем детстве, говорила, что Жанна для нее теперь навсегда потеряна, что она не желает даже слышать ни о ней, ни о ком другом, и когда-нибудь я сама пойму, «каково это». Потребовалось снотворное. Несколько дней подряд толпы знакомых стремились с ней повидаться. Ее жалели, повсюду приглашали. Она вела себя безупречно и с достоинством несла бремя оставленных ей миллиардов Рафферми. Она обосновалась на улице де Курсель, как только особняк стал пригоден для жилья, не дожидаясь полного окончания ремонта. Как-то днем, когда я сидела одна в нашем новом доме, принесли телеграмму от Жанны. Там были указаны только ее имя и номер телефона во Флоренции. Я тут же позвонила. Сперва она сказала, что я полная дура, если звоню от Мики, а потом – что пришло время убрать с дороги Франсуа. Я должна объявить, что меня мучают подозрения, и предложить проверить смету расходов по ремонту дома и разобраться, какие именно сделки заключал ее любовник с подрядчиками. Жанна просила связаться с ней по этому же номеру в то же самое время через неделю. Только теперь лучше звонить из почтового отделения. На следующий же день Мики встретилась с подрядчиками и, как и предполагала, не нашла в счетах ничего подозрительного. Я не могла понять, в чем состоит план Жанны. Было очевидно, что расчеты Франсуа идут намного дальше комиссионных за покраску стен или покупку мебели, ему и в голову не пришло бы так бездарно обманывать Мики. Суть происходящего я поняла, когда оказалась свидетелем сцены, разыгравшейся после нашего возвращения домой. Франсуа лично отвечал за весь ремонт. Как выяснилось, он посылал во Флоренцию копии всех смет и счетов задолго до того, как Мики поставила тетку в известность о своих планах. Франсуа защищался, как мог, уверял, что работа у Шанса заведомо требовала регулярной переписки с Рафферми. Но Мики кричала, что он подхалим, доносчик и охотник за приданым, а потом вышвырнула его за дверь. Она наверняка встретилась с ним на следующий день, но теперь я поняла, чего добивается Жанна. Мне лишь оставалось воспользоваться ее планом и действовать дальше. Мики пошла к Шансу, но оказалось, что он даже не был посвящен в курс дела. Она позвонила во Флоренцию секретарше Рафферми и выяснила, что Франсуа, надеясь войти в доверие к крестной Мидоля, подробно информировал ее обо всем. Самое забавное, что он тоже отправил назад присланный ему чек. Я позвонила Жанне в условленное время. Был конец мая. В Париже стояла изумительная погода, а на Лазурном берегу было еще лучше. Жанна велела мне задобрить Мики, как я умею, а потом уговорить ее поехать на юг вместе. У Рафферми есть вилла на взморье. Место называется мыс Кадэ. Именно там мы с Жанной и встретимся, когда представится удобный случай. – Удобный для чего? – Разговор окончен, – сказала Жанна. – Я сделаю все возможное, чтобы помочь тебе уломать ее. Твое дело – быть милой и любезной, а мне предоставь думать за двоих. Позвони через неделю. Надеюсь, вы уже будете собираться. – А завещание еще не вскрыли? Намечаются проблемы? Я имею право знать… – Разговор окончен, – повторила Жанна. – Не изводи меня. Десять дней спустя, в начале июня, мы с Мики уже были на мысе Кадэ. Мы ехали всю ночь на ее маленькой машине, доверху груженной чемоданами. Рано утром местная жительница по имени мадам Иветта, которая знала Мюрно, открыла нам виллу. Она была просторной, залитой солнцем, пропахшей ароматом сосен, с высокого мыса, на котором стоял дом, мы спустились на пустынный галечный пляж. Мики стала учить меня плавать. Потом мы вернулись и прямо в мокрых купальниках рухнули на кровать, где и проспали бок о бок до самого вечера. Я проснулась первой, долго глядела на спящую рядом Мики, пытаясь представить, какие сны роятся за сомкнутыми длинными ресницами, потом случайно дотронулась до ее ноги – она была теплой и живой, и я отодвинулась. Я почувствовала отвращение к самой себе. Села в машину и поехала в Ла-Сьота, ближайший к нам городок, чтобы позвонить Жанне и признаться, что я сама себе противна. – Тогда возвращайся, откуда пришла. Найди другой банк. Или иди стирай белье, как твоя мамаша. А от меня отвяжись. – Если бы вы приехали, мне было бы легче. Почему вы не едете? – Ты откуда говоришь? – С почты. – Тогда слушай меня хорошенько. Я пошлю тебе телеграмму на имя Мики в кафе «Ла-Дезирад» в Ла-Сьота. Оно последнее на пляже, перед поворотом налево, если ехать на мыс Кадэ. Предупреди сейчас, что ждешь телеграмму, а завтра утром возвращайся и забери ее. Потом позвони мне. А теперь отбой. Я зашла в кафе, заказала кока-колу и попросила хозяина оставить для меня почту, которая придет на имя Изоля. Он поинтересовался, деловая переписка или любовная. Раз любовная, он не против. В тот вечер Мики выглядела очень печальной. Мадам Иветта накормила нас ужином, а позже мы подбросили ее до Ле-Лек, где она жила, привязав ее велосипед сзади к машине. Потом Мики решила ехать дальше, в места более цивилизованные, и отвезла меня в Бандоль, плясала там до двух часов ночи, сделала вывод, что южные парни сплошь зануды, и мы вернулись домой. Она выбрала комнаты себе и мне, поцеловала меня в щеку сонными губами и ушла, сказав на прощание, что «мы не останемся гнить в этой дыре». Я хотела побывать в Италии, и она обещала свозить меня туда, показать Неаполитанский залив, Кастелламаре, Сорренто, Амальфи: «Будет весело. Спокойной ночи, пташечка». Поздним утром я зашла в кафе «Ла-Дезирад». Телеграмма от Жанны была совершенно непонятной: «Кларисса. Прокладка. Целую». Я снова позвонила во Флоренцию с почты: – Ей здесь не нравится. Она хочет отвезти меня в Италию. – У нее скоро закончатся деньги. Она тут никого не знает и первым делом кинется ко мне. Но пока она сама не попросит, я приехать не могу, иначе она взбесится. Ты получила мое послание? – Да, но ничего не поняла. – Я и не надеялась, что поймешь. Второй этаж, первая дверь направо. Советую зайти туда и пораскинуть мозгами. Так надежнее, чем болтать языком, особенно по телефону. Раскрутить, смачивать каждый день – больше от тебя ничего не требуется. Повесь трубку и подумай хорошенько. Разумеется, о вашей поездке в Италию даже речи быть не может. В трубке раздавался какой-то треск, чьи-то приглушенные голоса сменяли друг друга от одной телефонной подстанции к другой – на всем пути от Ла-Сьота до Флоренции. Вполне возможно, что постороннее ухо слышало наш разговор, но разве в нем было что-то подозрительное? – Мне вам позвонить? – Через неделю. Будь осторожна. Ближе к вечеру я зашла в ванную, прилегающую к моей спальне, пока Мики валялась на пляже. «Кларисса» оказалась маркой газовой колонки. Видимо, трубу подвели совсем недавно и даже не успели покрасить. Она тянулась под потолком по всему периметру. Я нашла стык у колена трубы. Чтобы его раскрутить, нужен был гаечный ключ из гаража; я взяла тот, что нашелся в багажнике машины. Мадам Иветта надраивала кафельный пол на первом этаже. Она любила поболтать, и несколько минут я потеряла без толку. Когда я вернулась в ванную, меня вдруг обуял страх: а вдруг вот-вот войдет Мики? Я вздрагивала всякий раз, когда мадам Иветта двигала внизу стулья. Тем не менее мне удалось открутить соединительную гайку и извлечь прокладку – толстый кружок из материала, похожего на папье-маше. Я вернула ее на место, завинтила гайку, как было, открыла вентиль и зажгла фитиль колонки, которую предварительно выключила. Когда я прятала гаечный ключ назад в ящик с инструментами, в конце дорожки, ведущей с пляжа, появилась Мики. План Жанны я понимала только наполовину. Ежедневно пропитывать водой прокладку – это понятно: она потихоньку отсыреет и придет в негодность будто сама по себе. Неполадки спишут на конденсацию воды от наших ежедневных купаний. Я решила принимать ванну почаще, чтобы на стенах и на потолке появились пятна от сырости. Но чего мы этим достигнем? Если Жанна хочет, чтобы я повредила газовую трубу, значит, рассчитывает устроить пожар. Газ будет просачиваться из трубы, и достаточно поднести спичку к фитилю колонки, чтобы произошел взрыв. Но вряд ли утечка газа окажется сильной, ее должна сдержать гайка.