Я пробовала. У меня получалось. Жанна давала мне сигарету, щелкала зажигалкой, смотрела изучающе: – Ты куришь, как она. Разница только в том, что ты действительно куришь, а она делала одну-две затяжки и гасила сигарету в пепельнице. Хорошенько запомни: она все бросала, едва начав. Новая мысль интересовала ее всего несколько секунд, переодевалась она по три раза на дню, мальчики не задерживались дольше недели, сегодня ей нравился грейпфрутовый сок, а завтра – водка. Две затяжки, и бросаешь сигарету. Это нетрудно. Можешь тут же закурить новую. Так даже лучше. – И накладнее, нет? – А вот это уже твои слова, она так бы ни за что не сказала… Никогда не повторяй такого. Она посадила меня за руль «фиата». Проделав несколько маневров, я уже могла водить машину довольно уверенно. – А что стало с «эм-джи»? – Сгорела вместе со многим другим. То, что от нее осталось, нашли в гараже. С ума можно сойти, ты держишь руль в точности как она. Не такая уж ты была дурочка, в наблюдательности тебе не откажешь. Хотя, надо признать, водила ты только ее машину. Будешь паинькой, я куплю тебе такую же, когда будем на юге. Но уже на «твои» деньги. Она одевала меня, как Мики, делала макияж, как у Мики. Широкие шерстяные юбки, нижние юбки, белье – белое, цвета морской волны, небесно-голубое. Лодочки фирмы Рафферми. – Как тебе жилось, когда ты клеила каблуки на фабрике? – Мерзко. Ну-ка повернись еще раз. – Когда я поворачиваюсь, у меня кружится голова. – А у тебя красивые ноги. И у нее ножки были прелестные. Нет, я совсем запуталась. А вот подбородок она держала выше, вот так, посмотри. Пройдись-ка. Я подчинялась: ходила, садилась, вставала. Делала несколько па, словно танцуя вальс. Выдвигала ящики. Когда говорила, поднимала указательный палец на итальянский манер. Старалась смеяться громче и в более высоком регистре. Держалась очень прямо, слегка расставив ноги, ступни по-балетному широко развернуты. Я говорила: «Мюрно, вот фигня, чао, рехнуться можно, да уверяю тебя, бедняжка я, люблю, не люблю, знаешь что, навалом». Я качала головой в знак сомнения, потупив глаза. – Неплохо. Когда сидишь в такой юбке, старайся не оголять ноги. Держи их параллельно, прижатыми другу и при этом слегка под углом. Иногда я просто не могу вспомнить, как делала она. – Знаю: лучше, чем я. – Я так не сказала. – Ты так подумала. Ты злишься. Знаешь, я ведь стараюсь. Совсем запуталась в этой фигне. – А вот сейчас сказала – ну точь-в-точь она! Продолжай. Мики словно мстила мне. Она присутствовала во мне ощутимее, чем та, прежняя Доменика, она управляла мной – моими непослушными ногами, моим изнуренным мозгом. Однажды Жанна отвезла меня к друзьям покойной. Она не отходила от меня ни на шаг, рассказывала, какая я несчастная, короче, все прошло нормально. На следующий день я получила разрешение подходить к телефону. Все меня жалели, с ума сходили от волнения, умоляли встретиться хотя бы на пять минут. Жанна снимала вторую трубку, слушала, потом объясняла, с кем я говорила. Правда, Жанны не оказалось дома, когда однажды утром позвонил Габриель, любовник До. Он сказал, что знает о моей болезни, и сам объяснил мне, кто он такой. – Я хочу вас увидеть, – добавил он. Я не знала, как изменить голос. Я так боялась ляпнуть лишнее, что в конце концов просто замолчала. – Вы меня слышите? – спросил он. – Я пока еще не могу встретиться с вами. Мне надо подумать. Вам трудно понять, в каком я состоянии. – Послушайте, я должен вас увидеть. Я не мог дозвониться до вас целых три месяца, но теперь просто так не отстану. Я должен кое-что узнать. Я приеду. – Я не открою дверь. – Тогда берегитесь, – предупредил он. – У меня есть одно неприятное качество: я очень упрям. На ваши проблемы мне глубоко наплевать. А вот у До проблемы посерьезнее – она умерла. Так мне приехать или нет? – Прошу вас. Вы не понимаете. Я никого не хочу видеть. Дайте мне немного времени. Обещаю, что мы с вами увидимся позже. – Я еду, – сказал он. Жанна вернулась до его прихода и приняла его. Я слышала их голоса из холла на первом этаже. Я лежала на кровати, зажимая рот стиснутым кулаком в белой перчатке. Потом хлопнула входная дверь и Жанна пришла обнять меня. – Он не опасен. Вероятно, ему казалось, что долг чести велит расспросить тебя о смерти его девушки, только и всего. Успокойся. – Я не хочу его видеть. – И не увидишь. Всё позади. Он ушел. Меня приглашали в гости. Я общалась с людьми, которые не знали, о чем со мной говорить, и довольствовались рассказами Жанны, а мне желали держаться. В один дождливый вечер Жанна даже устроила небольшой прием в особняке на улице де Курсель. За два или три дня до нашего отъезда в Ниццу. Что-то вроде пробного экзамена или генеральной репетиции, прежде чем запустить меня в новую реальность. Я находилась далеко от Жанны, в одной из комнат первого этажа, когда увидела Франсуа Руссена, которого никто не приглашал. Она тоже его заметила и, переходя от одной группы гостей к другой, стала медленно продвигаться в мою сторону. Франсуа сказал мне, что пришел сюда не как назойливый любовник, а как помощник, сопровождающий своего босса. И все-таки мне показалось, что он скорее настроен вести себя как любовник, но тут подоспела Жанна. – Оставьте ее в покое или я вас отсюда вышвырну, – заявила она. – Не стоит грозить тем, на что вы не способны. Послушайте, Мюрно, один удар – и вы в нокауте. И клянусь, я не отступлю, если вы не прекратите меня донимать. Они говорили вполголоса, с виду вполне приветливо, словно добрые друзья. Я взяла Жанну под руку и попросила Франсуа уйти. – Мики, мне нужно с тобой поговорить, – настаивал он. – Мы уже поговорили. – Но я не успел тебе все рассказать. – Хватило и того, что успел. Теперь уже я увела Жанну подальше от него. Он сразу же ушел. Я видела, как он перебросился несколькими словами с Франсуа Шансом, а когда он надевал плащ, наши взгляды встретились. В его глазах можно было прочесть только ярость. Я отвернулась. Вечером, когда гости разошлись, Жанна долго прижимала меня к себе, сказала, что я держалась именно так, как она рассчитывала, что у нас все получится – да что там, уже получилось. Ницца. Отец Мики, Жорж Изоля, оказался очень худым, очень бледным и очень старым. Он смотрел на меня полными слез глазами, голова у него тряслась. Он даже не осмеливался меня обнять. Когда он наконец решился, я тоже зарыдала. Абсурдное состояние: я не чувствовала себя ни испуганной, ни несчастной, скорее наоборот – меня буквально распирало от счастья, когда я увидела, насколько счастлив он. Мне кажется, я на несколько минут забыла, что я не Мики. Я обещала часто навещать его. Уверила, что хорошо себя чувствую. Вручила ему подарки и сигареты, осознавая, как это мерзко с моей стороны. Жанна увела меня. В машине она дала мне выплакаться вволю, но потом попросила прощения за то, что хочет воспользоваться моим шоком – она договорилась, что нас примет доктор Шавер, – и отвезла меня прямо к нему. Она полагала, что со всех точек зрения будет только лучше, если он увидит меня в таком состоянии. Должно быть, тот подумал, что потрясение от встречи с отцом угрожает моему выздоровлению. Он нашел у меня крайнее физическое и нервное истощение и велел Жанне какое-то время никого ко мне не пускать. Чего она и добивалась. Именно таким я его и запомнила: грузный, волосы ежиком, крупные, как у мясника, руки. Вообще-то я видела его всего один раз, между двумя вспышками яркого света, то ли до, то ли после операции. Он сообщил мне об опасениях своего шурина, доктора Дулена, и открыл папку, которую тот ему прислал. – Почему вы перестали посещать его? – Эти сеансы приводили ее в ужасное состояние, – вмешалась Жанна. – Я говорила с ним по телефону. Он сам решил, что разумнее их прекратить. Шавер, который был старше и, по-видимому, увереннее в себе, чем доктор Дулен, заметил Жанне, что спрашивает у меня, а не у нее, и будет очень признателен, если она оставит нас. Она отказалась: – Я хочу знать, как ее лечат. Я вам полностью доверяю, но не оставлю ее наедине ни с кем. Вы можете говорить с ней в моем присутствии. – Что вы в этом понимаете? – возразил он. – В истории болезни говорится, что вы сопровождали ее на все сеансы доктора Дулена. И он ни капельки не продвинулся после ее выхода из клиники. Вы хотите ее вылечить? Да или нет? – Я хочу, чтобы Жанна осталась, – сказала я. – Если ей придется уйти, мы уйдем вместе. Доктор Дулен обещал, что память вернется очень скоро. Я делала все, чего он от меня требовал. Играла с кубиками и проволочками. Часами излагала ему свои проблемы. Он делал мне уколы. И если он ошибся, то Жанна тут ни при чем. – Да, он ошибся, – вздохнул Шавер, – и теперь я начинаю понимать, по какой причине. Я заметила в открытой папке страницы, испещренные моим автоматическим письмом. – Так он ошибся? – удивилась Жанна. – Прошу вас, не цепляйтесь к словам, вы ведь не понимаете, что я имел в виду. У нашей девочки нет никакого повреждения мозга, но ее воспоминания заканчиваются на первых пяти или шести годах жизни, как у дряхлой старушки. Однако навыки сохранились. Любой специалист по нарушениям памяти и речи диагностирует ее состояние как частичную амнезию. Потрясение, эмоции… В ее возрасте это может длиться три недели или три месяца. Если доктор Дулен ошибся, то сам понял это, иначе не обратился бы ко мне. Я хирург, а не психиатр. Вы читали то, что она написала? – Да, читала. – Почему для нее так важны слова «руки», «волосы», «глаза», «нос», «рот»? Они часто попадаются в тексте. – Не знаю. – И я тоже, вообразите себе. Но я знаю одно: девочка была больна еще до несчастного случая. Проявляла ли она экзальтированность, агрессивность, эксцентричность? Наблюдалась ли у нее тенденция жалеть саму себя, плакать во сне, видеть кошмары? Замечали ли вы за ней внезапные вспышки гнева, как в тот день, когда она замахнулась загипсованной рукой на моего шурина? – Я не понимаю. Мики очень эмоциональна, ей двадцать лет, допустим, она вспыльчива от природы, но отнюдь не больна. Напротив, она всегда была на редкость разумной. – Боже правый! Да разве я говорю, что она неразумна? Давайте попробуем понять друг друга. Еще до пожара у этой девочки наверняка наблюдались некоторые признаки истерии. Замечу, что людей, страдающих этим пороком, намного больше, чем, скажем, коллекционеров марок или курильщиков трубок. Когда я утверждаю, что она была больна, это прежде всего мое личное, субъективное мнение, и речь идет о начальной стадии заболевания. Кроме того, некоторые виды амнезии или афазии являются типичными симптомами истерии.