– Ты не помнишь, кто я такой, но приехала со мной повидаться? Что происходит? Где Мюрно? – Она не знает, что я здесь. Он удивился еще больше, и я обнаружила, что на самом деле все гораздо проще, чем я предполагала. Он выпустил мою руку: – Но если ты не помнишь, кто я, откуда у тебя мой адрес? – Из вашего письма. – Какого письма? – Которое я получила в клинике. – Я тебе не писал. Теперь пришел мой черед таращить в недоумении глаза. Он уставился на меня, как на опасное животное, и я видела по лицу, что его беспокоит не моя память, а мой рассудок. – Подожди минутку, – вдруг сказал он. – Сиди, не двигайся. Но я поднялась вместе с ним и преградила ему путь к телефону. Невольно я повысила голос, почти перешла на крик: – Не надо! Я получила письмо, адрес отправителя был ваш. Я приехала узнать, кто вы такой, и спросить, кто я! – Успокойся. Я не понимаю, о чем ты. Если Мюрно не в курсе, я должен ей позвонить. Не знаю, как ты выбралась из клиники, но ясно, что без всякого разрешения. Он снова взял меня за плечи, попытался усадить в то же кресло. Он был очень бледен, но вдруг щеки у него побагровели. – Прошу вас! Вы должны мне все объяснить. Мне в голову лезут всякие идиотские мысли, но я не сумасшедшая. Ну пожалуйста! Ему не удалось силой усадить меня, и он отказался от своего намерения. Я схватила его за руку, когда он сделал новую попытку потянуться к телефону на письменном столе. – Успокойся, – сказал он, – я не желаю тебе зла. Я знаю тебя много лет. – Кто вы? – Я Франсуа, адвокат. Веду дела Рафферми. Имею доступ к реестру. – Реестру? – Приходно-расходная книга. Бухгалтерия. Выплаты тем, кто на нее работал. Я друг, но объяснять очень долго. Я вел ее дела во Франции, понятно? Сядь. – Вы мне не писали после пожара? – Нет. Мюрно просила не писать. Я справлялся о тебе, как и многие другие, но сам не писал. Да и что я мог тебе сказать? – Что я принадлежу вам навеки. Уже произнося эти слова, я поняла, насколько нелепа сама мысль, что мужлан с массивным подбородком, годящийся мне в отцы, мог написать подобное письмо. – Что? Какая чушь! Да я никогда не осмелился бы! Где письмо? – Я его не взяла. – Послушай, Мики. Мне наплевать, что там у тебя в голове. Возможно, в твоем состоянии ты способна нафантазировать невесть что. Но прошу тебя, позволь мне позвонить Мюрно. – Кстати, именно Жанна надоумила меня прийти к вам. Я получила от вас любовное письмо, потом она сказала мне, будто со мной у вас не было ни единого шанса, и что, по-вашему, я могла нафантазировать? – А Мюрно читала это письмо? – Понятия не имею. – Не понимаю, – проворчал он. – Если Мюрно сказала, что с тобой у Франсуа Шанса не было шанса, то, во-первых, потому, что ты всегда любила каламбуры, а во-вторых, она явно намекала на что-то другое. Но неприятностей ты мне доставила немало, что правда, то правда. – Неприятностей? – Оставим это, прошу тебя. Всего лишь глупые долги, вмятины на машине, не имеет значения. Будь добра, сядь и дай мне позвонить. Ты хоть обедала? Мне не хватило решимости снова удержать его. Я позволила ему обойти стол и набрать номер. А сама медленно попятилась к двери. Он слушал длинные гудки на другом конце провода, не спуская с меня глаз, но было ясно, что он меня не видит. – Ты не знаешь, она сейчас у тебя? Он дал отбой и снова набрал номер. У меня? Значит, ни ему, ни кому-нибудь другому Жанна не сказала, где меня прячет, раз он считает, что я вышла из больницы сегодня утром. Я поняла, что перед тем, как забрать меня из клиники, она несколько недель жила в другом месте, то есть «у меня»: именно туда он и звонил. – Никто не подходит. – А куда вы звоните? – На улицу де Курсель, разумеется. Она что, вышла пообедать? Я услышала за спиной его крик: «Мики!», когда уже была в прихожей и открывала входную дверь. Никогда еще я не чувствовала такой слабости в ногах, но ступеньки были пологие, а лодочки крестной Мидоля сидели как влитые, и, спускаясь, я даже не споткнулась. Около четверти часа я бродила по пустынным улицам неподалеку от Порт-д’Отей. Потом вдруг обнаружила, что все еще держу под мышкой папку с газетными вырезками доктора Дулена. Я остановилась перед витриной проверить, на месте ли берет и не выгляжу ли я преступницей. В отражении я увидела девушку с заострившимися чертами лица, но спокойную и хорошо одетую, а затем, почти сразу же, – мужчину за ее спиной, того самого, который открыл мне дверь в конторе Франсуа Шанса. Я инстинктивно прижала руку ко рту и так резко обернулась, что меня пронзила боль от плеч до макушки. – Не пугайся, Мики, я твой друг. Идем, мне нужно с тобой поговорить. – Кто вы? – Спокойно. Да ладно, ну я тебя прошу. Давай просто поговорим. Он взял меня за руку, но не резко. Я не сопротивлялась. Мы уже находились довольно далеко от дома Франсуа Шанса, и он не смог бы силой затащить меня туда. – Вы шли за мной? – Да. Когда ты появилась, я совершенно растерялся. Я не узнал тебя, да и ты, похоже, меня не узнала. Я ждал тебя в машине возле дома, но ты так быстро выскочила, что я даже не успел тебя окликнуть. Потом ты свернула на улицу с односторонним движением, и я с трудом тебя нашел. Он не отпускал мою руку до самой машины – черный закрытый автомобиль, припаркованный на площади, которую я только что пересекла. – Куда вы хотите меня отвезти? – Куда скажешь. Ты не обедала? Помнишь ресторан «У королевы»? – Нет. – Мы туда часто захаживали. Ты и я. Мики, клянусь, тебе нечего бояться. – Он сжал мою руку и горячо заговорил: – Ведь сегодня ты пришла повидать именно меня, в глубине души я уже не надеялся, что ты когда-нибудь вернешься. Я ведь не знал, что у тебя… Ну, в общем, что ты ничего не помнишь. Я просто терялся в догадках. У него были очень темные, очень блестящие глаза, глуховатый, но приятный голос, выдававший его волнение. Он выглядел уверенным в себе, но встревоженным. Сама не знаю, почему, но мне он не нравился, хотя страха больше не вызывал. – Вы подслушивали под дверью? – Мне и так было слышно из прихожей. Садись в машину, прошу тебя. Письмо – да, это я его написал. Меня тоже зовут Франсуа. Франсуа Руссен. Ты перепутала из-за обратного адреса… Когда я оказалась рядом с ним в машине, он попросил, чтобы я называла его на «ты», как прежде. Мысли у меня путались. Я смотрела, как он достает ключи, заводит мотор; удивилась, что рука у него дрожит. Еще больше меня удивляло, что сама я не дрожу. Вероятно, мне нравился этот человек, раз он был моим любовником. Вполне естественно, что, увидев меня снова, он разволновался. Я же словно оцепенела, и если все-таки слегка дрожала, то лишь от холода. Только холод и был реальным. В ресторане я не сняла пальто. Надеясь, что вино меня согреет, я пила слишком много, и мысли путались еще больше. Мы познакомились год назад у Франсуа Шанса, у которого он работал. Осенью я провела десять дней в Париже. Рассказ о начале наших отношений позволял предположить, что он был не первым моим увлечением, что я решительно оторвала его от работы, затащила в отель в Мийила-Форе и не выпускала оттуда целых десять дней. Вернувшись во Флоренцию, я посылала ему пылкие письма, он мне их покажет. Разумеется, я ему изменяла, но только из чистого ребячества, из отвращения к своей дурацкой жизни, из-за нашей разлуки. Мне не удалось уговорить тетку устроить ему фиктивную командировку в Италию. Мы встретились снова лишь в нынешнем январе, когда я приезжала в Париж. Безумная страсть. Конец истории, поскольку он был неизбежен (пожар), показался мне несколько туманным. Возможно, так на меня подействовало вино, но события становились все более туманными с момента появления на сцене персонажа по имени Доменика Лои. Они следовали одно за другим: ссора, несостоявшиеся свидания, еще одна ссора, когда я залепила ему пощечину, новая ссора, но на сей раз гораздо серьезнее – я не просто ударила, а буквально избила До, причем с такой яростью, что та на коленях заклинала меня остановиться и целую неделю после моих побоев ходила в синяках. Был еще один эпизод, не имеющий прямой связи с предыдущим, когда то ли он, то ли я, то ли До повели себя весьма бестактно. А потом начиналась полная неразбериха: ревность, некое заведение на площади Этуаль; подозрительное вмешательство дьявольской силы (До), стремящийся разлучить меня с ним (Франсуа); мой неожиданный отъезд в июне на «эм-джи»; письма, оставшиеся без ответа; возвращение драконихи (Жанна) и еще более подозрительное воздействие на нее дьявольской силы (До); почти получасовой телефонный разговор между Парижем и мысом Кадэ, который обошелся ему в целое состояние, и встревоженный голос в трубке (мой). Он не ел, поскольку говорил без остановки. Заказал вторую бутылку вина, сильно разволновался, много курил. Он, видимо, заметил, что я не верю его россказням, и к каждой фразе стал добавлять: «Вот честное слово». А у меня в груди все как будто заледенело. Когда я внезапно подумала о Жанне, мне захотелось закрыть лицо руками, уронить голову на скатерть, зарыдать или заснуть. Она отыщет меня, наденет мне упавший берет, увезет подальше отсюда, подальше от этого противного монотонного голоса, от звона посуды, от дыма, разъедающего глаза. – Уйдем отсюда. – Прошу тебя, еще минутку. Главное – не убегай! Мне нужно позвонить в контору. Если бы не оцепенение, в которое я впала, и отвращение, я обязательно сбежала бы. Я закурила, но меня стало мутить, и я тут же загасила сигарету в тарелке. Мне подумалось, что эта история, будучи рассказанной по-другому, не показалась бы мне такой мерзкой, и возможно, я даже узнала бы в ней себя. Когда выступаешь в роли слушателя, все выглядит выдумкой. Но кому, кроме меня, знать, что было за душой у этой безмозглой девчонки? Когда ко мне вернутся воспоминания, очень может быть, что события останутся такими же, но зазвучат для меня совсем иначе. – Идем, – сказал он, – ты на ногах не стоишь. Я тебя не оставлю одну. Он снова взял меня за руку. Распахнул стеклянную дверь. На набережной светило солнце. Я села в его машину. Мы петляли по каким-то улицам, спускающимся под гору. – Куда мы едем?