Они говорили так, будто это повод для гордости. Я не позволяла себе расплакаться, пока не ушла. Подумала о паре маленьких белых ботиночек, которые, не сказав Тому, купила в сувенирной лавке на островах Силли (на всякий случай), и зарыдала еще сильнее. – С вами все в порядке, милая? – спросила женщина, стоявшая рядом в переполненном автобусе. Остальные пассажиры болтали, смеялись, обсуждали то, что купили для своих детей на январских распродажах. Несли огромные свертки и переполненные пакеты из «Хэмлис»[3]. Я кивнула, не в силах ответить. Но мне так захотелось спросить, есть ли у нее дети и случалось ли с ней когда-нибудь что-то похожее. Вот бы у меня была мама или подруга, с которой можно поговорить. – Ты должна была позвонить мне, – сказал Том, когда вернулся домой. Он обнял меня, но я вывернулась. Я не заслуживала его любви. – Мы попробуем еще раз, – сказал он позже, после ужина, который я даже не смогла проглотить, настолько была расстроена. – Ты знаешь, что одна из трех беременностей… – Не хочу больше слышать никаких чертовых статистических данных! – закричала я. Мы были на кухне. Он старательно вытирал каждый столовый прибор на подставке для сушки, и его взвешенные действия и слова вызывали у меня желание взорваться. – Цифры не заставят меня почувствовать себя лучше, когда на одной неделе моя грудь ноет, а на следующей уже нет. Они не помешают мне разглядывать на улице женщину на шестом месяце беременности и думать: «Вот какой я надеялась стать к этому сроку». Я безудержно разрыдалась. – У тебя еще будет ребенок, – неуклюже сказал Том. – Но мы этого не знаем, так? На это у него не было ответа. Да и откуда? Ведь никто не знал. Мы попробовали снова. И снова. У меня случилось еще два выкидыша. Каждый примерно на одиннадцатой неделе. Я пыталась отвлечься, украшая дом. Купила в киоске сине-оранжевый коврик, но Тому тот не понравился. – Слишком яркий, – сказал мне муж. В том-то и заключался весь смысл. Это место необходимо пробудить. Здесь все хромированное или бежевое. Поначалу дом выглядел роскошным по сравнению с теми помойками, в которых я жила. Но теперь он казался враждебным. Почти ничего тут не принадлежало мне. Даже тело ощущалось как чье-то чужое. Позже, когда магазины снова развесили плакаты «С Рождеством!», это наконец случилось. Синяя полоска, которая означала, что я жду ребенка. – На этот раз все может быть хорошо, – заверил меня Том. – Не хочу об этом говорить, – отрезала я. – Ты не должен никому рассказывать. Особенно Хьюго и Оливии. Мы будем вести себя так, будто я не беременна, чтобы у меня не было пустых надежд, когда все пойдет не так. – Но… – Том! Пожалуйста, уважай мои желания. Он согласился. Мы не рассказали о беременности ни одной живой душе. Даже Хьюго. По крайней мере, так утверждал Том, хотя кто знает, о чем они говорили друг с другом, когда играли в теннис по воскресеньям. Интуиция подсказывала мне не доверять этому человеку. Я была уверена, что это он подначивал Тома в той ужасной истории с издевательствами в школе. Удивительно, но я доходила до двенадцати недель. Сделала сканирование, и вот он, двигается на экране передо мной. – Выглядит совершенно здоровым, – сказал доктор. В шестнадцать недель мне стало нелегко застегивать джинсы. В саду расцвели нарциссы. «С тобой все будет в порядке», – весело кивая, говорили их маленькие головки. Вскоре Оливия и Хьюго пригласили нас на ужин. Я отказывалась от всех их приглашений после второго выкидыша, но теперь решила, что могу принять предложение. Когда мы пришли, Оливия что-то помешивала на плите. От запаха меня едва не стошнило. – Это желтая пелотрета[4], – пояснила Оливия. – Надеюсь, вам понравится. – Извините, – выпалила я и бросилась в туалет. А когда вернулась, по выражению лица Оливии поняла, что Том ей все рассказал. – Какие замечательные новости, – сказала она, обнимая меня. – Мы еще какое-то время собирались ничего не говорить, – многозначительно парировала я. – Но теперь все в порядке, – сказал Том. – Большинство выкидышей происходит до двенадцати недель. Он произнес слово «выкидыш» так, будто это научный термин. А не мучительная потеря живого, дышащего ребенка. Нашего ребенка. – Мамочка, – прозвучал на лестнице тихий голосок, – я не хочу спать. Я с завистью посмотрела на старшую дочь Оливии и Хьюго. У нее были красивые светлые волосы оттенка клубничный блонд, как у матери, и маленький вздернутый носик. – Хорошая попытка, Клемми. – Хьюго подхватил дочь на руки. – Но тебе нужно выспаться, а мы хотим побыть наедине. – Привет, – сказала я. – Кто вы? – требовательно спросила девочка. – Меня зовут Сара. Ее глаза расширились. – Сара, которая ищет талоны на питание? Наступило неловкое молчание. – Клемми! – едва слышно окликнула девочку Оливия. – Это ужасно грубо. – Но папа всегда так о ней говорит. Поэтому нам не разрешили быть подружками невесты. – Ерунда! – Хьюго выглядел так, словно хотел оказаться где угодно, только не здесь. – Дети частенько все неправильно понимают. На самом деле это довольно забавно. – Я так не считаю, – жестко сказал Том. И довольно скоро мы ушли. – Не обращай внимания на Хьюго. Я понимала, что он в ярости, и солгала: – Я и не обращаю. – В его реестре любой, кто не ходил в частную школу или не разговаривает как Оливия, – не один из нас. – А как насчет тебя? Ты считаешь меня чужой? Том замер посреди улицы. Затем обхватил ладонями мой подбородок, притянул мое лицо к своему и просто сказал: – Ты – глоток свежего воздуха. И я обожаю тебя за это. Мне сделали еще одно сканирование на двадцатой неделе. Я действительно слышала сердцебиение! Наш малыш сосал большой палец. Или малышка. Все было реальным. Это не была выдумка или надежда. Я носила ребенка! – Могу сказать вам пол, если хотите, – предложил доктор. – Да, – ответил Том. – Нет, – ответила я. – Но если мы будем знать, нам станет гораздо легче покупать одежду и украшать детскую, – заметил мой муж. – Я бы предпочла сюрприз, – перебила я. Хотя на самом деле я просто не могла себе позволить слишком сильную привязанность. Если придется потерять и этого, то пусть лучше потеряю просто ребенка, а не сына или дочь. В двадцать две недели я решила, что время пришло. Пока Том был на работе, я начала делать набросок фрески на одной из стен третьей спальни. С нашей свадьбы не могла рисовать или писать, как прежде. Просто не выходило. Но теперь первым появилось дерево. Потом солнце. Парк обретал очертания. Мои руки работали недостаточно быстро. Я наклонилась – немного вправо, – чтобы набросать пруд с утками. Стул закачался. Я на секунду выпрямилась. Стул снова качнулся. А потом рухнул на пол. Меня колотило. Что-то было не так. Я почувствовала внутри тяжесть, которой раньше не было. Внизу тянуло. Пятна крови. – Нет! – завопила я. – Исчезни! Кровь текла все быстрее. Я похолодела. Покрылась потом. Подползла к телефону. Никак не могла вспомнить номер офиса Тома. От ужаса не могла вспомнить даже номер экстренной службы. – Помогите! – кричала я. – Пожалуйста, кто-нибудь. Помогите мне!