Так и получилось, что до поступления в институт Даша жила с бабушкой, в честь которой ее, собственно говоря, и назвали. Только бабуля была Глафирой, а внучка - Аглаей, но если не смотреть в паспорт, Глаша и Глаша. В маленьком городке Грязовец, в сорока километрах от Вологды, бабушку знали и уважали все, поскольку она работала учительницей и вырастила, наверное, половину жителей. Во внучке бабушка души не чаяла, но, когда та окончила школу с золотой медалью, отправила ее учиться в Санкт-Петербург. Как она говорила: от себя подальше, к прекрасному поближе. А еще безапелляционно заявила сыну, что он должен купить ребенку квартиру. Тот и купил, хотя даже на выпускной не приехал. Училась Глаша на искусствоведа. С самого детства она «залипала» перед картинами в музеях, куда бабушка исправно ее возила и в Москву, и в Питер. Дома у них жили альбомы по живописи: тяжелые, дорогие, с глянцевой прохладой страниц и шуршащими вкладышами из папиросной бумаги. Глаша могла листать их часами, разглядывая тончайшие детали каждого изображения. Помимо музыкальной, на которой настояла бабушка, она окончила еще и художественную школу, не пропустив ни одного урока даже с высокой температурой. Поэтому сомнений, кем она хочет стать, у Глаши никогда не было. - Специальность, конечно, женская, изящная, но уж больно неприбыльная, - с сомнением качала головой бабушка. - Как жить-то будешь? Не вечно ж тебя отец содержать станет. Может, в стоматологи лучше или в юристы? В юристы и, уж, тем паче, в стоматологи Глаша Колыванова не годилась. Ее не интересовало ничего, кроме искусства, а также связанных с ним тайн и легенд. На втором курсе в ее жизни появилась и тайна, и легенда. А точнее, профессор истории искусств Олег Валерьевич Петранцов. Привечать умненькую и симпатичную студентку он начал в первом же семестре. Глаша тогда по наивности думала - из-за ее тяги к прекрасному. Уже позже выяснилось, что тяга действительно была, но у него - к прекрасному юному женскому телу. Помимо университета, профессор работал в Эрмитаже и частенько водил туда Глашу. Там все между ними и произошло в первый раз, а потом неоднократно повторялось и в музейных запасниках, и у Глаши дома, спасибо отцу за отдельную квартиру. Угрызения совести Глашу не терзали, поскольку профессор был разведен и жил один. Взрослые дети от него никак не зависели, а куда девалась бывшая жена, Глаша и вовсе не знала. Он не говорил, а она не спрашивала. Разница в возрасте между нею и избранником считалась неприличной. Шутка ли - ей девятнадцать, ему сорок девять. На свои годы он, впрочем, не выглядел и был крайне хорош собой, просто до обморока, - Глашиного, разумеется. Высокий, статный, подтянутый, с роскошной шевелюрой «соль с перцем», дорого и со вкусом одетый, умный, образованный, прекрасно воспитанный, он вдобавок еще и говорил низким густым баритоном, от которого у Глаши все внутри замирало. Несмотря на то что они встречались уже восемь лет, Глаша до сих пор обращалась к нему по имени-отчеству, иначе не смела. Петранцова она не просто любила - она перед ним преклонялась. Он был самый лучший, самый чудесный, самый важный из всех людей, кого она знала. Когда она окончила университет, он настоял, чтобы она поступала в аспирантуру, и стал ее научным руководителем. И на работу - естественно в Эрмитаж - ее тоже устроил Петранцов. А было это, - Глаша прикусила губу и посчитала - четыре года назад. Бабушке она о своем возлюбленном не говорила, понимала, что Глафира Александровна не оценит и не одобрит. О своем научном руководителе, конечно, рассказывала не скрывая восторгов, а вот о том, что они фактически живут, как муж и жена, умалчивала. На время кратких и редких бабушкиных визитов в Санкт-Петербург Олег Валерьевич перебирался к себе, а Глаша тщательно убирала все следы его пребывания. Глашино «стародевичество» было для бабушки темой болезненной. После того, как внучка поступила в аспирантуру, Глафира Александровна спросила робко: - Это же еще три года, да потом пока защитишься. Глашенька, а замуж-то когда выходить? Семья для женщины главное, а не наука. С этим Глаша, конечно, была согласна. Она бы с радостью вышла за профессора Петранцова замуж, и детей от него хотела самозабвенно, представляя, какими красивыми они будут, какими умными. Но Олег Валерьевич замуж не звал, а про детей сразу сказал, что ему такой мороки не надо. Ослушаться Глаша ни за что бы не посмела. При помощи и поддержке Олега Валерьевича она год назад защитилась, хотя обвинить ее в том, что кандидатом наук Глаша стала по протекции, было невозможно. Работу она проделала огромную, тему свою знала в мельчайших деталях, трудилась исступленно, с полной самоотдачей. В первую очередь для того, чтобы доказать Олегу Валерьевичу, что достойна его уважения. Жизнь казалась налаженной, понятной и предсказуемой. В ней был любимый до дрожи Питер, который Глаша считала лучшим городом на земле, обожаемый Учитель, чье дыхание она ловила по ночам, когда не спалось, интересная, пусть и малооплачиваемая работа, своя квартира и бабушка, живущая в маленьком провинциальном городе с некрасивым названием Грязовец вместе с двумя котами. Точнее, с котом и кошкой, Асей и Васей. Жизнь внезапно утратила привычные очертания, когда после Нового года Глаша поехала домой поздравить бабушку. Она каждый год ездила, но впервые Олег Валерьевич увязался за ней, изъявив желание быть представленным Глафире Александровне. Ничего хорошего Глаша от этой встречи не ждала, так оно и вышло. Бабушка при виде внучкиного избранника побледнела и даже покачнулась, словно ей внезапно стало плохо. Глаша побежала за корвалолом. Придя в себя, Глафира Александровна усадила гостей за стол, накормила огненным борщом, до которого была большая мастерица, пирогами из русской печи с разными начинками и томленой солянкой, которая готовилась из белых грибов в омлете. У ног терлись Ася и Вася, выпрашивая лакомство. Глаша терпела, а Олег Валерьевич отпихивал котов ногой, стараясь делать это незаметно, но получалось не очень. Бабушка все плотнее сжимала губы, и к концу обеда они напоминали тонкую ниточку. Из вредности она постелила внучке и ее кавалеру в разных комнатах. Утомившийся от обилия впечатлений Олег Валерьевич удалился спать рано, еще и десяти не было, а Глашу бабушка задержала в гостиной, да еще и телевизор включила погромче, чтобы профессор Петранцов не услышал их из-за тонкой перегородки. - Вот что, внучка, - решительно сказала бабушка, налив им с Глашей чаю и поставив на стол плетенку с сушками. Так они чаевничали по вечерам с самого ее детства. - Я тебя люблю, ближе тебя у меня никого нет и не будет, но завтра с утра ты, пожалуй, поезжай обратно. - Как же это, бабуль? - удивленно спросила Глаша. - Мы же специально к тебе на каникулы ехали, чтобы Рождество вместе отпраздновать. А теперь, получается, ты меня выгоняешь? Ну, можешь считать, что выгоняю, - склонила голову Глафира Александровна. - Хотя это твой дом, ты можешь приезжать сюда, когда пожелаешь. Но этого обмылка я тут видеть не желаю. Слово «обмылок» звучало обидно и совсем не подходило к гладкому и лощеному профессору Петранцову. Сердце Глаши болезненно сжалось, и, словно почуяв ее смятение, на колени запрыгнула Вася, кошка-приблудыш. Пожалеть, посочувствовать… - Где это видано, чтобы молодое тело об старое терлось, - неумолимо продолжала между тем бабуля. - На сколько лет он тебя старше? На двадцать пять? - На тридцать… - Ужас какой. Ты хоть сама-то понимаешь, что у тебя отец моложе, чем этот твой… Глашенька, чем же ты думала, где были твои глаза! И давно это у вас? - Восемь лет, - глотая слезы, ответила Глаша. - Бабушка, ты пойми, я его люблю. Он самый лучший, понимаешь? - Да что ж тут понимать? - всплеснула руками та. - Конечно, красивый, седовласый, умный да ухоженный. Ты и повелась, дурочка юная и неопытная. Но сейчас-то что тебе глаза застит? Самовлюбленный стареющий бонвиван, присосавшийся к юному телу, чтобы дольше чувствовать себя молодым. Что он может тебе дать? Семью? Детей? Защиту? Безопасность? И сколько ты еще собираешься так жить? Три года, восемь, десять? Что ты будешь делать, когда он превратится в дряхлого старика, а ты будешь молодой красивой женщиной в самом соку? Рога ему наставлять? Так он тебя еще убьет из ревности, чего доброго. Зарежет. У него глаза такие страшные. От невозможности бабушкиного предсказания Глаша даже плакать перестала и рассмеялась. Ее Олег Валерьевич, которого она любила как мужчину и почитала как отца - его у нее, по большому счету, не было - никогда бы не поднял на нее руку. Но спорить с бабушкой было совершенно невозможно, этого Глаша и в детстве не умела, а сейчас и подавно. За своими мыслями она не сразу поняла, что бабуля, оказывается, ей что-то говорит. - Оно и конечно, за малолетку замуж выходить тоже никакого смысла. Будет потом как отец твой, вертопрах, хоть и нехорошо так о сыне говорить. Муж, разумеется, должен быть старше жены. Лет на восемь-десять, самое то. Но не на тридцать же! Вот то ли дело Константин Федорович. Это имя из бабушкиных уст Глаша слышала впервые. - Кто такой Константин Федорович? - спросила она. - Насколько я понимаю, потенциальный кандидат в мужья? Так ты хоть поясни, кто это тебя так обаял? Ты же у нас женщина строгих правил, тебе понравиться не так-то просто. - Константин Федорович Шеффер, новый директор нашей КС-ки, - ответила бабушка. - Не мужчина, а чудо. Образованный, умный, красивый, и с манерами все хорошо. Сразу видно - воспитание. - Что же такое сокровище и холостое? - спросила Глаша чуть сердито. Бабушкины постоянные попытки найти ей выгодную партию ее и сердили, и умиляли. Конечно, бабуля хочет ей только добра, но как же неуклюже у нее это выходит. - Да в разводе сокровище, - серьезно ответила Глафира Александровна, предпочитая не замечать ноток холодности в голосе внучки. - Его ж сюда из Санкт-Петербурга перевели на работу, а жена в слезы. Мол, кому он нужен этот богом забытый провинциальный городишко. Не хочу я из Питера уезжать, в Москву если только. А Москву-то, вишь, не предложили. - Любовная лодка разбилась о быт, - со вздохом констатировала Глаша. - Жена господина Шеффера оказалась не декабристкой. А он тут в глуши, конечно, отчаянно скучает, поэтому ходит к тебе коротать вечера. Уж не влюблен ли он в тебя, часом? - Да ну тебя, - бабушка махнула рукой. - Глупости все болтаешь. Заходит по-соседски. У него коттедж рядом, вон, за забором. Сколько Глаша себя помнила, за забором находился заброшенный, заросший кустарником клочок земли, на котором чернел два раза горевший и давно развалившийся дом. Забор был ему под стать, покосившийся и много переживший. Теперь же участок был обнесен высокой оградой из металлического профиля, из-за которого виднелся добротный двухэтажный кирпичный дом. Глаша хотела спросить чей, но не успела. Оказывается, некоего Константина Федоровича, ну что ж, так и запишем. Располагавшаяся в их городке газпромовская компрессорная станция, - та самая КС-ка - пожалуй, была источником жизни для всего Грязовца. Основную часть работников, конечно, возили из Вологды, но и местным мужикам работу давали. Увольняли, правда, за самую малую провинность, что уж о пьянстве говорить, но и платили хорошо. Стоит ли удивляться, что бабуля с пиететом относится к местному олигарху и мечтает пристроить за него внучку? Вот только внучке это совсем не надо. У нее есть Олег Валерьевич, самый лучший, самый нежный, самый щедрый любовник и учитель. Ночь Глаша провела без сна. Старый дом, всегда казавшийся уютным и безопасным, сегодня кряхтел и стонал как тяжело больной. Глаше все время слышался скрип старых половиц, тихие шаги над головой, шорохи, звяканье, приглушенный стук. Она то проваливалась в забытье, то вскакивала, напрягая слух. Ася то и дело залезал на кровать, трогал лапой Глашин нос, потом спрыгивал на пол, словно призывая ее куда-то идти, снова запрыгивал на постель и терся мокрым носом о ее руку. Господи, и как только бабушка это терпит! Глаша не выдержала и встала с кровати, нащупала ногами тапочки, чтобы не ступать по холодному полу босой. Вышла в гостиную, где мирно тикали ходики и заглядывала в окно растущая в девятый день цикла луна, похожая на букву «Р» без палочки. Расследование. Разочарование. Рок. Тьфу ты, что за глупость в голову лезет! Глаша заглянула в бабушкину комнатку, куда вмещалась только кровать и старый тяжелый двухстворчатый шкаф. Бабушка спала, всхрапывая во сне. Над одеялом взметнулась косматая голова, полоснула Глашу острым взглядом. Вася. Она снова вышла в гостиную, налила воды из чайника, сделала пару глотков. Ощущение непоправимой беды ударило в сердце, и Глаша чуть ли не бегом рванула в дальнюю гостевую комнату, куда бабушка определила на ночлег Олега Валерьевича. Кровать была пуста и комната тоже. Не помня себя, Даша выскочила в холодные сени, охнула от куснувшего голые плечи и ноги мороза, начала возиться с замком на двери. - Глашенька, ты чего не спишь? Этот голос, родной, знакомый, с чуть свистящей буквой «С» она узнала бы из тысячи. Глаша обернулась и уткнулась в грудь Петранцову, который обнял ее за плечи. - Господи, как вы меня напугали. - Чем же? - Я не нашла вас в комнате и испугалась, подумала - что-то случилось. - Глашенька, ну что могло случиться, душа моя? - В его бархатном голосе сквозила легкая усмешка, словно Глаша - глупый ребенок. Впрочем, для профессора она именно им и была. - Я вставал в туалет, только и всего. Глашу затопила волна нежности. Профессор был старомоден и о физиологических отправлениях организма обычно стыдливо умалчивал. Для него признаться, что он ночью ходил в туалет, было практически невозможным. И все-таки он это сделал, чтобы ее успокоить. Милый, милый. Глаша позволила проводить себя до кровати, залезла под одеяло, благодарно поцеловала погладившую ее по голове руку и тут же провалилась в сон. А утром они уехали. Было это две недели назад, и, отъезжая от бабушкиного дома, Глаша даже представить себе не могла, что скоро ей предстоит сюда вернуться, да еще при таких грустных обстоятельствах. Накануне ей позвонила бабушка. Напряженным голосом сообщила, что у нее ухудшилось самочувствие, ее срочно увозят в больницу, причем в область, и попросила внучку приехать, чтобы присмотреть за котами. - Бабуля, да бог с ними, с котами, - закричала Глаша, - попроси своего замечательного соседа за ними присмотреть. Я к тебе приеду в больницу. Что с тобой, бабуля? Инфаркт? Как ты? Потерпи, я скоро! - Вот что, Аглая, - строго сказала та, и Глаша сразу струхнула, потому что полным именем бабуля называла ее в самых крайних случаях. - Я очень тебя прошу выполнить мою просьбу и сделать именно так, как я скажу. Никакого инфаркта у меня нет, но будет, если ты не станешь меня слушаться. Меня кладут на полное обследование, причем не в больницу, а в санаторий, так что ко мне приезжать не надо. А вот Васю и Асю на произвол судьбы бросать нельзя. Оформи на работе отпуск за свой счет и приезжай, поживи с котами до моего возвращения. А пока бери ручку и записывай, как их кормить. Так и получилось, что Глаша оказалась в доме своего детства и стояла сейчас у кухонного стола, держа в руках открытую баночку с кошачьим кормом. Ася и Вася - крупные, килограмм по восемь, не меньше, мохнатые, с блестящей густой шерсткой и торчащими параллельно полу усами - были такие красивые, что даже не любившая котов Глаша невольно залюбовалась. - Ну что, морды, - сказала она и разложила корм по двум мисочкам - голубой и розовой, согласно гендерным стереотипам, - давайте жить дружно, раз уж мне суждено проторчать тут не меньше двух недель. И сразу предупреждаю: в тапки не гадить. * * * Водопровод в бабушкином доме работал, но то, что текло из крана, пить было невозможно. Питьевая вода стояла в сенях в двух двадцатилитровых бутылях, и было совершенно непонятно, где бабуля их берет. В магазине такая вода не продавалась, местные, конечно, ездили на скважины и родники, кто в Юношеское к Свято-Троицкому Павло-Обнорскому монастырю, кто в Корнильевскую Слободу к источнику преподобного Корнилия Комельского, кто в Комью, к храму Святителя Николая. Бабушка подобные вещи считала глупостями, да и не утащить ей двадцатилитровую бутыль, право слово.