«Запущен дом, в пыли мозги, Я, как лимон, на рыбу выжат. Я пью водяру от тоскиИ наяву чертей я вижу…» Антона качнуло так, что пришлось опереться на холодильник. Снова резко дёрнул вилку и вырвал её теперь из стены вместе с розеткой, закачавшейся на пружинящих жёстких проводах. Певец не замолчал, и копку пришлось-таки нажать. Снова смог опереться на холодильник. Вдохнул-выдохнул. — С вами всё в порядке? Неожиданность естественного вопроса сзади заставила дёрнуться всем телом и невольно повернуться на голос. Перед ним расплывалось пятно, «академика» в котором можно было определить только по сохранившейся бородке. И от этого — пятно с бородой! — оно выглядело ещё ужасней! — О боже!!! — прошептал Антон, закрывая сморщенное от боли и страха лицо руками. — Я написал… — голос просителя потерял свою академичность и стал суетливо испуганно базарным. — Я на столе оставлю… Малой услышал звук резко отодвигаемого — почти отбрасываемого стула, пару шагов и стук закрывшейся двери. Он, не открывая глаз, опять вдохнул-выдохнул. Уронил на грудь тяжёлую голову, в которой попеременно пульсировали фраза «академика» «С мозгами был человек…» и переиначенная строка из песни эстрадника, звучавшая его же голосом: «Запущен дом, в земле мозги…». Приступ, затихая и укладываясь, оставлял на поверхности всё ещё воспалённого сознания мысль о том, что с этим наваждением надо кончать. Срочно! «Сегодня же!» — решил Антон. Он убедился, что больше никого на приём к нему нет, спокойно плюнул на другие служебные обязанности и запер кабинет снаружи. Предстояла хлопотная ночь. «Я должен выяснить! — твердил он сам себе под мерный шаг. — Я должен знать!» Именно навязчивое познание представлялось ему несомненно главным в грядущей ночи. Подготовка «наказания» Дианы тоже, конечно, предполагалась, но ощущалась рутинной и второстепенной задачей по сравнению с походом за истиной. «Диана… А что Диана? Машина её обычно во дворе… Повытаскивать из «бардачка» всякую всячину, разбросать на сиденье и немного на полу — не очень обильно, но заметно, будто это она сама в нервном расстройстве беспорядок устроила… Спровоцировать её — она нормальная баба — начнёт собирать-убирать, откроет «бардачок», а там — «плюс»… В смысле «минус»…» Предстояло подготовиться как следует: узнать, где похоронен доктор Томас, наметить маршрут незаметного проникновения на кладбище и незаметного же отхода, собрать фонарь, лопату, гвоздодёр, молоток… Надо, в конце концов, сначала выспаться! Глава 30 Тишина и мрак на кладбище были, как и положено, — кладбищенские. Малой, пробираясь в темноте к месту назначения, пару раз чуть не заблудился в ровном многорядном строю крестов и памятников — фонарь опасался включать, чтобы буквально не засветиться раньше времени… Что значит «раньше времени»? А то, понимал он сам себя, что ему уже сейчас, не говоря о потом, было всё равно, каково придётся после выполнения своего идефикса. Главное — узнать истину, а там… Будь что будет! Главное — узнать! Убедиться… Вот она, озаглавленная пока временным деревянным крестом, могила доктора Томаса. Пластиковые венки на бугорке и у креста… Увядшие, чётные числом цветов, букетики в свете фонаря своими тускнеющими красками, словно бы устало молившими о продолжении жизни, бутонами своими склонившиеся в смирении перед неизбежностью смерти, навели Малого на философский лад. Ему пришлось даже головой поболтать, чтобы выгнать-вытрясти из себя наплывавшее ощущение покорности судьбе. «Довольно рефлексий! Ночь коротка. За дело…» И он, пристроив фонарь так, чтобы луч света струился к месту экспериментальной научной работы в направлении от невидимой вдалеке кладбищенской конторы со сторожем, вонзил штык лопаты в свежую могилу — естественно в её изголовье у самого креста. Работалось легко — поточный метод захоронения останков бывших людей предполагал завоз насыпного грунта-песка для устройства последних пристанищ. Очень скоро пришло практическое понимание, что узкой скважиной в районе головы не обойтись — надо как-то стоять, опускаясь, да и гроб потом открыть придётся… Периодически прислушиваясь к ночным шорохам, поминая возможных мародёров-гробокопателей, привыкнув уже к заунывному уханью филина и переставив уже фонарь в саму новую старую яму, Антон наконец воткнул ногой лопату не до конца штыка, с глухим стуком упёршись в твёрдость гроба. «Ф-фу-у-ух!» — удовлетворённо и неслышно сказал он и опять приостановился в тревоге, так как приглушённый звук удара о дерево был хоть и ожидаемым, но стал до вздрагивания, до грудного холода набатным в продолжительном и ритмичном шуршании песка и дыхания. Малой выключил фонарь, прикурил очередную сигарету, почти уже не склоняя голову к потревоженному праху, присел прямо на песок, вытягивая ноги, чтобы отдохнули, и… Не прислушался, нет — звуки были одни и те же, ничего нового, чтобы выделить из общей ночной тишины, не звучало… Антон невольно стал наполняться ощущением важности — даже величия! — момента, который через несколько минут разрешит главный теперь вопрос его жизни и избавит от наваждения, доводящего до мучительного сумасшествия. Вернее — доводившего! Ещё чуть-чуть и всё станет ясно. При всей секретности операции и её ограничении во времени теперь торопливо суетиться ему — исследователю! — уже не пристало. Торжественность открытия должна быть подчёркнута соответствующим поведением. В голове сам собой зазвучал мотив оды «К радости» из девятой симфонии Бетховена, а в привыкших к темноте глазах засверкали огни будущего фейерверка, которые разноцветно и празднично осветят вскрытый Антоном… Что? Гроб? Нет — череп! Ломиком-гвоздодёром поддел крышку гроба. Отметил выползшие из древесины шляпки гвоздей. Методично, по очереди, со сладостным скрипом… Повыдёргивал? Нет! — повынимал их из тела гроба. Зацепил… Поднял — пришлось вылезти из ямы — крышку… Направил луч света на тело — в щемящей оттяжке грядущего восторга сначала на ноги, и вёл его медленно снизу вверх по телу покойника. У самой головы закрыл глаза и, не глядя, ещё немного подвинул луч. Остановил руку и открыл глаза… Мгновенно наступившая опустошённость потребовала столь же мгновенной концентрации воли, дабы не упасть в бессилии прямо на труп. Лица не было… Пятно! Мёртвое… Но пятно! «Не может быть! — зашептал, как закричал, Антон. — Не может быть!» Сразу же исчезла вся размеренность торжественности. Захлебнулась, булькая, музыка, и с шипом погас фейерверк. Голову Малого теперь пронизали восклицания: «Ах, доктор, доктор!.. Ну, что же ты! Ты-то как же!» Однако была ещё надежда — последняя, решающая! Пятно могло быть — так ему хотелось! — зрительным обманом в темноте, следствием усталости, чрезмерным старанием похоронного декоратора — чем угодно! — и Антон решительно спрыгнул в могилу, чтобы подступиться к голове мёртвого доктора с молотком и зубилом. Утром, просматривая сводку, Полковник ожидаемо удовлетворился известием о задержании ревнивой жены с именем Диана, подозреваемой — «Да что там!.. Обвиняемой уже… Чего тянуть-то?» — в убийстве в состоянии аффекта мужа выстрелом из пистолета (улика с отпечатками её пальцев подшита к делу) — «Что за ствол, откуда он у бабы, ещё выяснить надо!» — и его любовницы ударом тупым и твёрдым предметом, вероятно, бутылкой по затылку. Привычно пробегая глазами другие позиции, описывавшие неправомерное поведение граждан на подведомственной территории, начальник отдела не вникал в суть — одна и та же бытовая и уличная хулиганская дрянь — читать тошно! Как вдруг… «О господи! Осквернение могилы… Надругательство над телом… Задержан на месте преступления…Псих! Маньяк чёртов! Боже! Значит все уже в курсе… Или ещё не все?! Время? — Полковник глянул на часы. — Есть ещё время… Должно быть! Ну, с-су-ка!» Успел сообразить и распорядиться, вылетая из кабинета, чтобы развод и утреннее совещание проводили без него… — А кто? — Кто из замов на месте? Любой, кто есть… Пусть проводит…Это приказ! Прыгнул за руль личной машины и, стартовав с пробуксовкой, помчался в отделение полиции рядом с кладбищем, где в «обезьяннике» полицейские держали пока своего коллегу. — Надо забрать его оттуда! — подбадривал себя, накручивал решительность Полковник в громком одиночестве. — Своей властью забрать. Пока дело до допроса не дошло… Псих Малой теперь так много знал, что дело было уже не в карьере самого Полковника… И даже не в службе! Теперь уже — в свободе как таковой, которой можно лишиться, и в жизни вообще, которая потеряет всякий смысл, если этот чёртов псих начнёт (хрен знает ведь, как у психа мозги в его перевёрнутом мире работают!) рассказывать всё как есть… Полковнику даже представился некий молодой честолюбивый «следак» из прокурорских или из УСБ, потирающий руки в предвкушении «верняка-оборотня». «Списать на психоз, конечно, можно будет попробовать — шутка ли, в могилах начал рыться — явный псих!.. Но и на службе, как минимум, тоже можно будет крест поставить… Психа-то надо было вовремя распознать… А я, выходит, недоглядел… И это меньшее из возможного зла! Ведь ещё неизвестно, что психиатрическая экспертиза покажет… Она сможет, конечно, наверняка показать то, что нужно, но ведь это дорого… А свидетелей сколько появится… Куда ни кинь — всюду потери… Вот уж минус, так минус!.. Воистину… Не-ет! Такого допускать нельзя!!!» И Полковник добавил газу, пожалев, что у него не было сейчас «мигалки»… — А-а… Вы по поводу своего, тэ-эрищ пАл-ковник, — не удивляясь, встретил его не подчинённый ему напрямую, но и не отвергавший даже отвлечённую субординацию и служебную солидарность, дежурный. Хотя Полковнику даже за этот незначительный акцент на общности преступника и правоохранителя уже хотелось голову умнику оторвать: «Все — в курсе! С-су-ка-а…» — Дело его можно посмотреть? — спросил, не задумываясь. — Так нет ещё дела-то, — удивлённо глянув, ответил дежурный. «Уже хорошо!» — Ну, протокол! Тот замялся… Но ненадолго — полковник всё-таки. Хоть и не своё, а безусловное начальство: в правоприменительную бутылку лезть — себе дороже… — Конечно, тэ-эрищ пАл-ковник… Вы здесь читать будете или сразу вместе с ним? — Проводи меня к нему… И… — Полковник немного замялся, словно бы стараясь своим стеснением специально расположить к себе дежурного. — Комнату покажи, где с ним наедине поговорить можно… Чтоб никто не мешал… Время раннее… Не все ещё на службе… Ну, ты меня понимаешь? — Понимаю, тэ-эрищ пАл-ковник. Есть такая комната. У Малого был настолько отсутствующий вид, что все другие, кто находился за решёткой «обезьянника», даже не признавали в нём товарища по несчастью. Участковый… «Бывший участковый!» — отметил очевидность Полковник… сидел в одиночестве посередине лавки. В метре примерно, справа и слева от него, ближе к краям лавки сбились две стихийные кучки задержанных, общавшихся между собой, но никак не затрагивавших Малого. То ли потому, что узнали (в застенке это быстро!), что он сам — мент, то ли потому, что их пугали его вид и заторможенность безумца, который, к тому же, ещё и задержан на кладбище… Ночью! С лопатой! Псих! Определённо и страшно. «Это хорошо! — оценивал ситуацию Полковник, пока Малого под тревожными взглядами других узников дежурный выводил в отдельную комнату. — Хоть что-то хорошо! Болтовни меньше… Хотя… Куда уж больше-то! Блин!» Полковничья оценка была с горечью отчаяния. С мысленным криком: «Ну откуда ты, сука, на мою голову свалился! За что, господи?!» Но Полковник умел держать себя в руках и мыслить конструктивно перед подчинёнными… Бывшими подчинёнными, в том числе, тем более когда они на переходе уже из категории дознавателей в категорию обвиняемых. Уселись, как положено: Полковник — за стол, Малой — на привинченный к полу стул.