— По закону положено, что беременная женщина должна стать на учет. Скажите, Вы хотели этого ребенка? — А как Вы думаете? У меня уже есть пятеро! Зачем мне еще? — взорвалась, наконец, подозреваемая. — И поэтому Вы убили ребенка? А Вы понимаете, что Ваша дочь была живая? Понимаете, какой грех Вы взяли на душу? Пантелейчук слушала молча, даже не пытаясь оправдываться. Но Любовь Ивановна начала думать, что Дина оказывает давление на пациентку. — Если Вы не хотели ребенка, разве нельзя было предупредить это убийство? Вы же знаете, что существуют различные методы… — Аборт — это грех! — неожиданно пафосно-безаппеляционным тоном произнесла убийца. Вот тут уже возмутилась гинеколог, которая только сейчас осознала, к какому волку в овечьей шкуре испытывала сочувствие. — Вы меня извините, но если выбирать из двух зол, то лучше сделать прерывание беременности на раннем сроке, чем потом убивать доношенного живого ребенка. — Наш батюшка говорит, что аборт — это страшный грех, — продолжала стоять на своем Пантелейчук. — А убийство — не грех? — всплеснула руками Дина, — Значит, Вы — «верующая»? — Да, — гордо заявила их оппонент. — Так что же это за вера? Вера должна оправдываться делами! — А я и оправдалась. Я не делала аборт! — Слушайте, в какой такой секте Вы состоите, что… — Я — не в секте! Я истинно православная! — начала «закипать» обвиняемая. — О-о-о, все понятно! Дина и Любовь Ивановна обменялись понимающими взглядами. Обе из них знали, что любой религиозный фанатизм — страшная вещь. — Ладно, забудем об абортах. Ведь можно было просто предохраняться. Вы знаете об этом? Вы же не маленькая девочка? — Батюшка сказал, что предохраняться нельзя! Это — грех! — бездумно и безумно произнесла женщина. И тут Дина не выдержала. Эмоции прорвали ее обычную тактичность и она запальчиво воскликнула: — То было по Ветхому Завету. А УБИТЬ СВОЕГО ЖИВОГО РЕБЕНКА, ОТРЕЗАТЬ ЕМУ ПЛАЦЕНТУ, ПУПОВИНУ… РУКУ(!), ВЫПОТРОШИТЬ ОТ ВНУТРЕННОСТЕЙ — НЕ ГРЕХ? ВАШЕГО «БАТЮШКУ» СУДИТЬ НАДО ВМЕСТЕ С ВАМИ! — Я такого не делала! Это — не я! Следователь говорил, что его собака вырыла. Это она, наверное, все отъела! — Ага, конечно! Аккуратно так руку «отъела» по линии сустава, такой ровнехонький секционный разрез от подбородка до лобка своими зубами сделала. За кого Вы нас держите? Мы что — совсем тупоголовые? С органами и пуповиной понятно. Но зачем Вы руку ребенку отрезали?! Не знавшая таких страшных подробностей детоубийства, Любовь Ивановна рухнула в обморок. Медсестра кинулась на помощь своему доктору, начала мокрой салфеткой обтирать той лицо, а Юля быстро открыла окно. Гнатенко опасалась, что пользуясь всеобщей суматохой, Пантелейчук попробует сбежать. Но та застыла посреди кабинета, как остолбеневшая. Бежать-то ей было некуда. Дальше родного села было не укрыться. Заведующая женской консультацией медленно стала приходить в себя. Дина продолжала: — Хорошо, Вы не хотели рожать этого ребенка. Я могу это понять. Всякое в жизни бывает. Но он уже родился! Зачем убивать? — А куда было его деть? От такой фразы, сказанной совершенно обыденно, без всякой эмоциональной окраски, все присутствующие застыли в ужасе. Такая простая житейская философия — куда деть ненужного ребенка? — Вы же слышали, что в каждом областном центре есть службы планирования семьи? Там громадные очереди желающих усыновить детей. Можно же было отвезти туда ребенка, отдать на усыновление людям, у которых не получается родить! Можно было здесь в роддом подкинуть… — Ехать с ребенком в город? Во-первых, дорого деньги тратить на проезд… Лаборантку чуть не стошнило от финансовых рассуждений Пантелейчук: — Если нет денег, можно было подкинуть местному фельдшеру, в конце концов! — А во-вторых, все же увидят, узнают, будут презирать потом… — Вот теперь и будут презирать обязательно! И правильно! — возмутилась Дина. — Как Вы могли?.. Да что для Вас такое вообще ребенок? Это же не котенка утопить! Хотя большинство и такого не может делать! Вот Вы думали о последствиях? Что теперь о Вас будут думать односельчане? А муж? — в ужасе спрашивала Любовь Ивановна. — Действительно! Муж знал об этом? Или Вы с ним все это вместе задумали? — уточнила Дина. — Нет, он думал, что все, как надо. Да мужики же вообще не вникают в женские дела! «Врет, скорее всего. Выгораживает кормильца семьи», — подумала Дина, и поймав взгляд Любови Ивановны, поняла, что та думает о том же. Акушер все еще не могла прийти в себя от эмоционального шока. — А что будут думать о Вас дети? — Да что они понимают в этом? Вырастут, тогда поймут! — О, я себе представляю, как они поймут! — Да я — хорошая мать! — запальчиво закричала Пантелейчук. — Для остальных детей. Но не для этой девочки! — У меня был этот… послеродовый психоз! — О, как мы заговорили! Какие диагнозы вдруг знаем. Женщины в послеродовом психозе на самом деле не знают, что он с ними происходит! Пантелейчук осеклась и наглухо замолчала. Дина проверила, все ли они записали и выглянула в коридор. Под дверью стоял старшина, а за ним скопилась уже значительная очередь из пациенток. Гнатенко уже устала соблюдать этику и деонтологию. Поэтому вместо нейтральных слов, которые бы не кидали тень на репутацию подозреваемой, она сказала участковому: — Можете забирать убийцу. Хотя эти слова были сказаны не во всеуслышание, но стали услышаны и проанализированы всеми мгновенно. Пантелейчук вывели из кабинета через молчащий в шоке живой коридор. Дина понимала, что, возможно, она подсознательно хотела подвергнуть детоубийцу общественному обвинению. Раньше у эксперта было много случаев, когда в подобных ситуациях закон поступал с убийцами чересчур гуманно. Гнатенко не была оракулом и не могла знать, какому наказанию подвергнут безжалостную и хладнокровную мать, но хотела, чтобы ту подвергли осуждению хотя бы здесь, где находилось много беременных женщин, очень сильно желавших появления на свет своих детей. Любовь Ивановна передернула плечами. — Бр-р! Ужас! У меня никогда такого еще не было! — Вы знаете, у меня — тоже. Много было убийств детей, много именно детоубийств, но такого жестокого не было. И надеюсь, что больше не будет. — А я еще поначалу думала, что ее невинную обвиняют. — Не в этот раз. — Дина Алексеевна, а как Вы лично думаете, зачем она ручку… — Думаю, что она рожала, правда, сама. И оказывала себе родовспоможение. Наверное, тянула за ручку ребенка во время рождения, чтоб быстрее все закончилось. Вывихнула, вырвала из сустава. — Точно! А затем, чтоб и это не определили — … — Конечно! — Ужас! Вот изверг!