— Могу я чем-нибудь помочь? — спрашивает она через несколько минут, уже не дрожа и, похоже, достаточно согревшись у огня. Не обращая внимания на свою еду, Птичка держится рядом с Айви. — Нет. Просто готовлю ужин. Женщина прикусывает губу. — У тебя очень красивый дом. Я резко дергаю головой в ответ на ее комментарий, и картофелина скатывается со столешницы от моего резкого движения. Девушка наклоняется и поднимает ее. Наши руки соприкасаются, когда Айви передает ее мне. Ее прикосновение электризует. Она поднимает ладони. — Обещаю, я здесь не для того, чтобы что-то украсть, если ты об этом подумал. Я заблудилась. Сбилась с дороги. Поверь, я бы хотела сказать обратное. Птичка подталкивает девушку мордочкой, прося, чтобы ее погладили. Айви гладит шерсть собаки, как будто это приносит ей столько же утешения, сколько Птичке радости. — Поверь мне, когда я говорю, что быть одной в лесу с человеком, который вполне может оказаться убийцей с топором, это не то, что я называю идеальной ситуацией. Указывая ножом в руке на ящик для хвороста, я говорю: — Как я уже сказал, это был колун. Но у меня есть топор, молот и куча пил. Она натянуто улыбается и делает неопределенный жест в мою сторону. — Это не помогает. — Я — фермер, выращивающий рождественские елки, а не убийца с топором. Но, конечно, у меня есть острые инструменты. — Если кто и подвергается риску, так это я. У меня даже телефона нет. — Она морщится, как будто сожалеет, что рассказала об этом. — И я должен тебе поверить? Поворачиваясь по кругу, она снова поднимает руки вверх, как будто ее обыскивает полиция. — Я докажу. — Затем она бросает свою сумочку на столешницу. — Мой бумажник. — Она достает водительские права. — Айви Херли, — говорю я, читая ее имя. Голубые глаза. Каштановые волосы. Пять футов пять дюймов. Сто тридцать фунтов. Я сканирую ее взглядом. Мой пульс учащается. Да, она подходит, если только удостоверение личности не поддельное. Хотя оно довольно убедительно с металлической полосой и голографическим изображением в углу. — Мне казалось, ты говорила, что ты из Вайоминга. Это удостоверение штата Теннесси. — Я его еще не обновила. — Она убирает удостоверение обратно в бумажник. — Ты из Техаса, жила в Теннесси, потом в Вайоминге? — Да, и в Оклахоме тоже. Я много переезжала, когда была ребенком. — Как ты сюда попала? — повторяю я, используя тактику допроса, чтобы увидеть, правдива ли она в своей истории или добавляет и путает детали с каждым вопросом, зарывая себя в яму лжи. — Насколько я понимаю, в двигателе внутреннего сгорания искра запускает серию событий, которые... Я наклоняю голову. — Я знаю, как работает автомобиль. Ты уклоняешься от моего вопроса. Почему ты здесь, в Хоук-Ридж-Холлоу? Девушка улыбается, но могу сказать, что улыбка фальшивая. Та, которую она продемонстрировала в закусочной, заставила меня забыть, почему мне лучше быть одному. — Я искала необычный городок, чтобы отпраздновать Рождество. Свернула не туда. Очевидно. Мельком замечаю фотографию в ее бумажнике: ее и другой женщины. Я вижу только половину лица, но они похожи. Может быть, сестра или кузина? — У тебя там волосы. — Кончиком ножа я указываю на то, что выглядит как оторванный конский хвост, который вывалился из ее сумочки. Она быстро убирает их, и ее рука подсознательно тянется к тому, что, как я предполагаю, были ее длинными локонами. Кончиками пальцев едва касается зазубренных концов, подтверждая, что она, должно быть, подстригла их недавно. — Да. Нужны были перемены. Я парикмахер и почувствовала вдохновение постричься самой. Воспользовалась моментом. Я собираюсь пожертвовать волосы на благотворительность. Сейчас как раз сезон. — Она издает игривый смешок. — Выпила слишком много шоколада? — спрашиваю я. — Нет. Не могу винить в чем-то шоколад, но могу подстричь тебе бороду. — Учитывая, что ты все еще слегка дрожишь, не думаю, что доверю тебе острые предметы. — Это говорит парень, который набросился на меня с колотушкой или как ты там сказал, это называется. — Это был колун, и я на тебя не нападал. — Кладу нож, которым резал картошку, на столешницу, чтобы успокоить ее. — Только не раскалывай меня, — говорит Айви. — Не буду. Обещаю. — И я знаю, что лучше не нарушать это обещание. Она вздрагивает, а затем, кажется, замыкается в себе, как будто думает о чем-то, что предпочла бы оставить на дне озера. — Хочешь сыграем в «Правда или ложь»? Мы можем превратить это в игру. — Мой голос звучит ровно, потому что у меня такое чувство, что она опускает важные части своей истории. Проверяю, закипела ли вода для картофеля, давая ей время решить, стоит ли признаваться. Она отвечает: — Не особенно. Но если хочешь услышать что-то правдивое, то вот. Ты, как если бы у Чудовища и Охотника родился ребенок. — Как это может получиться? — Ты грубый, как Чудовище, и прекра… грубый, как Охотник. Что она чуть не сказала? Прекра... что? — Я грубый и грубый? — Я почти хихикаю. Розовый цвет ее щек от холода становится еще гуще. — Я не уделяю особого внимания сказкам, но у меня есть младшая сестра, которая заставила меня посмотреть ту, в которой девочка любила книги. — Это была «Красавица и чудовище». — И он оказался прекрасным принцем, — добавляю я. — Хочешь сказать, что под твоей суровой бородой на самом деле скрывается прекрасный Охотник? Пфф. Сомневаюсь. — Ее голос повышается на пару децибел, как будто она в этом не сомневается. — Это ты сказала, а не я. — Пряча ухмылку, я поворачиваюсь к плите и добавляю картофель в кипящую воду. — Я почти сказала это. Убирая за собой беспорядок, я направляю на нее нож в руке, как бы говоря: «Ага, попалась!», но понимаю свою ошибку, когда ее глаза расширяются от ужаса. — Извини, — бормочу я. Наступает густая тишина. Наконец, я нарушаю её словами: — Ты как Белоснежка и девочка из «Трех медведей». — Ты имеешь в виду Златовласку? Как это? — Ты забрела в мой дом и сидела в моем кресле. — У меня темные волосы, а не золотые локоны, и я не сломала кресло. — Достаточно справедливо.