Прежде всего он велел позвать слуг и приказал им оставить все двери и окна нижнего этажа запертыми, так, как они были оставлены накануне, за исключением главного входа, который я уже отпер. Затем, не предпринимая никаких дальнейших мер, он предложил мне и мистеру Годфрею лично удостовериться, не завалился ли как-нибудь алмаз за шкаф или за стол, на котором помещалась эта индийская вещица. После безуспешных поисков и толков с Пенелопой, которая в ответ на все вопросы не прибавила ничего нового к сообщенным уже ею сведениям, мистер Франклин решился допросить самое мисс Рэйчел и послал Пенелопу постучаться в дверь ее спальни. На стук вышла только одна миледи и тотчас же притворила за собой дверь; но минуту спустя мы услыхали, что мисс Рэйчел сама запирает дверь изнутри. Госпожа моя вышла к нам сконфуженная и опечаленная. — Пропажа алмаза до такой степени сокрушает бедную Рэйчел, — сказала она мистеру Франклину, — что она упорно отказывается говорить о нем даже со мной, и вам никак нельзя увидать ее теперь. Удвоив ваше смущение рассказом об отчаянии своей дочери, миледи, после небольшого внутреннего усилия, вполне овладела собой и начала действовать со свойственною ей решимостью. — Мне кажется, — спокойно сказала она, — что нам не остается ничего более делать, как послать за полицией. — Которая прежде всего, — подхватил мистер Франклин, — должна задержать индийских фокусников, приходивших сюда вчера вечером. Миледи и мистер Годфрей (не посвященные в тайны наши с мистером Франклином) пришли в величайшее изумление. — Мне некогда теперь объясняться, — продолжил мистер Франклин. — Одно могу сказать вам, что алмаз, по всей вероятности, похищен индийцами. Напишите мне поскорее рекомендательное письмо к одному из фризингальских судей, — сказал он, обращаясь к миледи, — и упомяните в нем, что я уполномочен вами действовать в ваших интересах. Я сейчас же отправлюсь в город, потому что каждая потерянная минута может дать похитителям время скрыться от наших преследований. (Nota bene: На какой стороне его характера был теперь перевес, на французской или на английской? не знаю, только очевидно было, что разумная сторона одержала верх. Оставалось решить еще один вопрос: долго ли продлится это счастливое настроение?) Мистер Франклин придвинул к тетке перо, чернила и бумагу, но миледи (как мне показалось) не совсем-то охотно написала требуемое письмо. Если бы можно было пренебречь таким обстоятельством, как пропажа алмаза в двадцать тысяч фунтов стерлингов, то судя по невыгодному мнению моей госпожи об ее покойном брате и по ее недоверию к сделанному им подарку, она, мне кажется, порадовалась бы, если бы ворам удалось скрыться с Лунным камнем. Я отправился в конюшню с мистером Франклином и не упустил при этом случая спросить его, каким образом могли индийцы (которых я, конечно, и сам подозревал не менее его) забраться к нам в дом? — Вероятно, во время суматохи, причиненной разъездом гостей, — отвечал мистер Франклин, — один из негодяев пробрался незаметно в столовую, и забившись под диван, подслушал разговор тетушки с Рэйчел насчет того, куда лучше припрятать алмаз на ночь. Затем, выждав пока в доме все угомонилось, он преспокойно взошел в кабинет и украл Лунный камень из шкапчика. С этими словами мистер Франклин крикнул груму, чтоб отворили ворота и ускакал в город. Это было, по-видимому, самое разумное объяснение. Однако каким же образом ухитрился вор выйти из дому? Отправляясь поутру отпирать главный вход, я нашел его точь-в-точь в том же виде как накануне, крепко запертым на засов. Что же касается до других дверей и окошек, то она сами говорили за себя, потому что до сих пор еще оставались неотворенными. А собаки? Предположим, что вор ушел через окно верхнего этажа; как мог он во всяком случае миновать собак? уж не запасся ли он для них отравленным мясом? В ту самую минуту как подозрение это промелькнуло в моей голове, собаки выбежали ко мне из-за угла, стали валяться по мокрой траве и были так здоровы и веселы, что я не без труда образумил их и снова посадил на цепь. Чем более размышлял я над объяснением мистера Франклина, тем несостоятельнее оно мне казалось. Наконец, когда наступило время, мы, по обыкновению, позавтракали: никакое происшествие в доме, даже самое необычайное, как например грабеж или убийство, не должны мешать завтраку. По окончании его миледи потребовала меня к себе, и я принужден был рассказать ей все, что так тщательно таилось от нее до сих пор относительно индийцев и их заговора. Как женщина с твердым характером, она скоро оправилась от потрясающего впечатления, произведенного на нее моим рассказом. Ее не столько смущали поганые индийцы, сколько печаль дочери. — Вы сами знаете, Бетередж, какой странный характер у Рэйчел, и как не похожи бывают ее действия на поступки ее сверстниц, — сказала мне миледи. — Но никогда не казалась она мне столь загадочною и скрытною как в настоящую минуту. Пропажа камня словно лишила ее рассудка. Кто бы подумал, что этот ужасный алмаз околдует ее в такое короткое время? Действительно, все это было очень странно. Мисс Рэйчел никогда не выказывала свойственного всем молодым девушкам пристрастья к драгоценным вещам и украшениям. Однако она была неутешна и до сих пор сидела, запершись в своей спальне. Правда, пропажа алмаза отразилась и на прочих обитателях дома. Даже мистер Годфрей, например, по профессии общий утешитель и советчик, и тот не знал, куда ему девать себя. За недостатком общества, и не имея возможности применить к мисс Рэйчел свое уменье утешать огорченных женщин, он тревожно и бесцельно сновал взад и вперед по дому и по саду, раздумывая, как бы лучше поступить ему в приключившейся беде, уж не уехать ли и не избавить ли семью от тяжелой обязанности занимать его как гостя, а то не остаться ли лучше в ожидании того времени, когда и его ничтожные услуги могут оказаться полезными? Наконец он остановился на последнем решении как на самом благоразумном и наиболее приличном при настоящем грустном положении семьи. Только время и обстоятельства могут быть пробным камнем для человека. Когда наступил черед мистеру Годфрею быть испробованным, ценность его оказалась гораздо более низкого достоинства, нежели я воображал. Что же касается до женской прислуги, то женщины все, за исключением Розанны Сперман, державшейся поодаль от других, принялись шушукать во всех углах дома и перекидываться подозрительными взглядами, как обыкновенно поступает слабейшая половина человеческого рода при всех сколько-нибудь замечательных происшествиях. Сознаюсь, что я сам был встревожен и не в духе. Проклятый алмаз всех нас перевернул вверх дном. Около одиннадцати часов мистер Франклин вернулся назад. Его решимость очевидно исчезла во время поездки в город под гнетом свалившихся на него забот. Отправляясь из дому, он скакал в галоп, а домой возвращался шагом. Уезжая, он был тверд как сталь, а вернулся словно наваченный, тряпка — тряпкой. — Ну, что ж, — спросила миледи, — когда будет полиция? — Сейчас, — отвечал мистер Франклин; — они сказали, что мигом последуют за мною. Сюда прибудет надзиратель сыщиков, Сигрев, с двумя полицейскими помощниками. Но это только для формы. Дело наше проиграно! — Как, сэр, — спросил я. — Неужто индийцы скрылись? — Бедные оклеветанные индийцы посажены в тюрьму без малейшего основания, — отвечал мистер Франклин. — Они так же невинны, как неродившийся младенец. Мое предположение, будто один из них притаился у нас в доме, рассеялось как дым, подобно прочим моим фантазиям; и мне доказали фактами, — продолжил мистер Франклин, с наслаждением налегая на сделанный им промах, — что это вещь положительно невозможная. Озадачив нас этим новым и неожиданным оборотом дела относительно пропажи Лунного камня, наш молодой джентльмен, по просьбе своей тетки, сел и объяснился. Энергия, по-видимому, не покидала его вплоть до самого Фризингалла, где он обстоятельно передал обо всем происшедшем судье, который тотчас же послал за полицией. Из заведенных справок оказалось, что индийцы и не пытались бежать из города; мало того, полиция видела, как накануне в одиннадцатом часу вечера она возвращались в Фризингалл в сопровождении своего маленького спутника; из чего можно было заключить (принимая в расчет время, и расстояние), что индийцы вернулись домой тотчас же по окончании своих фокусов на террасе. Еще позднее в полночь, делая обыск в заезжем доме, где проживали фокусники, полиция опять видела трех индийцев вместе с их маленьким спутником. А за тем, вскоре после полуночи, я сам собственноручно запер в доме все двери и окна. Более очевидных доказательств в пользу невинности индийцев, по-видимому, не могло и быть. Судья объявил, что покамест нет ни малейшего повода подозревать их. Но так как при дальнейшем следствии полиция легко могла сделать насчет их некоторые открытия, то он решал засадить их в тюрьму, в качестве бродяг плутов, и выдержать там с неделю для наших интересов. Прямым же поводом к аресту послужило нарушенное ими по незнанию какое-то постановление городского начальства, но какое именно, не помню. Все людские учреждение (не исключая, и правосудия) имеют своего рода пластичность: нужно только надавить надлежащую пружину. Почтенный судья был старинным приятелем миледи, и как только заседание открылось, он отдал приказ арестовать фокусников на неделю. Вот что рассказал вам мистер Франклин о своих похождениях в Фризангалле. очевидно было, что индийский ключ, с помощью которого мы надеялись разыскать похищенный алмаз, сломался в наших руках и стал никуда негодным. Но если фокусники были невинны, кто же, спрашивается, похитил Лунный камень из ящика мисс Рэйчел? Десять минут спустя приехал, наконец, ко всеобщему успокоению, надзиратель Сигрев. Он сообщил нам, что, проходя по террасе, видел мистера Франклина, гревшегося на солнце (должно быть, итальянскою стороной к верху), и что он поспешил будто бы предупредить его, мистера Сигрева, что розыски полиции будут совершенно напрасны. В данных затруднительных обстоятельствах всей семьи, вряд ли кто мог быть столь приятным для нас посетителем, как надзиратель фризингальских сыщиков. Он был высок и дороден; имел часто военные приемы, громкий повелительный голос, твердый взгляд и длинный широкий сюртук, застегнутый на все пуговицы до самого воротника. На лице его, казалось, было написано: «Я и есть тот человек, которого вам нужно!» А строгость, с которою он отдавал приказание своим помощникам, убеждала вас всех, что с ним шутить нельзя. Он приступил сначала ко внутреннему и наружному осмотру всех надворных строений; после чего объявил, что воры не имели возможности проникнуть к нам извне, и что следовательно воровство учинено было кем-нибудь из живущих в доме. Вообразите себе переполох прислуги после этого официального объявления! Надзиратель положил сначала осмотреть будуар, а затем допросить прислугу. В то же время он поставил одного из своих подчиненных у лестницы, примыкавшей к спальням слуг, и приказал ему не впускать туда никого из живущих в доме впредь до новых распоряжении. Это окончательно ошеломило слабейшую половину человеческого рода. они повыскакали из своих углов, разом взлетели наверх в комнату мисс Рэйчел (в том числе и Розанна Сперман), столпились около надзирателя Сигрева, и все с одинаково преступным видом просили его назвать виновную. Надзиратель не потерялся: он окинул их своим решительным взглядом и скомандовал по-военному: — Вас здесь не спрашивают! Марш все вниз. Смотрите, — прибавил он, внезапно указывая им на маленькое пятнышко, образовавшееся на разрисованной двери в комнате мисс Рэйчел, как раз под замочною скважиной, — смотрите, что наделали ваши юбки. Ступайте, ступайте отсюда! Розанна Сперман, стоявшая ближе всех к нему и к запачканной двери, первая показала пример послушания, и немедленно отправилась к своим занятиям. За ней последовали и все остальные. Окончив обыск комнаты, что не привело его ни к какому положительному результату, надзиратель спросил меня, кто первый открыл воровство. Открыла его Пенелопа, и потому за ней немедленно послали. Сказать правду, надзиратель немножко круто приступил к допросу моей дочери. — Слушайте меня внимательно, молодая женщина, — сказал он ей, — и не забывайте, что вы должны говорить правду. Пенелопа мгновенно вспыхнула. — Меня никогда не учили лгать, господин надзиратель, а если отец мой, стоя здесь, может равнодушно выслушивать, как меня обвиняют во лжи и в воровстве, выгоняют из моей комнаты и отнимают у меня доброе имя, единственное достояние бедной девушки, так он значит не тот добрый отец, каким я привыкла считать его! Вовремя вставленное мною словечко примирило несколько Пенелопу с правосудием. Вопросы и ответы потекли плавно и безостановочно, но не привели ни к каким особенным открытиям. Дочь моя видела, как, отправляясь ко сну, мисс Рэйчел спрятала свой алмаз в одном из ящиков индийского шкафа. На другой день, в восемь часов утра, относя ей наверх чашку чая, Пенелопа увидала ящик открытым и пустым, вследствие чего и произвела в доме тревогу. Далее этого не шли ее показания. Тогда надзиратель попросил позволение видеть самое мисс Рэйчел. Пенелопа передала ей эту просьбу через дверь, и тем же путем получила ответ: — Мне нечего сообщать г. надзирателю, — сказала мисс Рэйчел, — и я никого не в состоянии принять теперь. Наш опытный служака был чрезвычайно удивлен и даже оскорблен подобным ответом; но я поспешил уверить его, что барышня нездорова, и просил повременить немного свиданием с нею. После того мы сошли вниз, где нам попалась навстречу мистер Годфрей и мистер Франклин, проходившие через залу. Оба джентльмена, в качестве временных обитателей дома, приглашены были рассказать с своей стороны все могущее продать свет на разбираемое дело. Но и тот, и другой объявила, что им ровно ничего неизвестно. Не слыхала ли они в прошлую ночь какого подозрительного шума? спрашивал надзиратель. Ничего не слыхали, кроме шума дождя. — А вы, — обратился он ко мне, — также ничего не слыхали, лежа без сна долее других? — Решительно ничего! Освобожденный от дальнейших расспросов, мистер Франклин, все еще отчаиваясь в успехе предприятия, шепнул мне на ухо: «Этот господин не окажет нам ни малейшей помощи. Надзиратель Сигрев настоящий осел». Между тем как мистер Годфрей, окончив свои показания, шептал мне с другой стороны: «Сейчас видно, что это знаток своего дела! Я сильно на него надеюсь, Бетередж!» Сколько людей, столько же и различных мнений, — так сказал еще до меня один из древних философов. Чтобы продолжить свои исследования, надзиратель снова вернулся в будуар, неотступно сопровождаемый мною и Пепелопой. Он хотел удостовериться, не переставлена ли была ночью какая-нибудь мебель, так как поверхностный осмотр комнаты не дал ему возможности убедиться в этом. Между тем как мы шарили около столов и стульев, дверь спальни внезапно отворилась, и мисс Рэйчел, никого к себе не допускавшая, ко всеобщему удивлению вышла к нам без всякого вызова. Взяв со стула свою круглую садовую шляпку, она прямо подошла к Пенелопе с следующим вопросом: — Мистер Франклин Блек посылал вас сегодня утром ко мне? — Да, мисс, посылал. — Он желал говорить со мною, не так ли? — Точно так, мисс. — Где же он теперь? Слыша голоса на террасе, я выглянул из окошка и увидал ходивших по ней джентльменов. — Мистер Франклин на террасе, мисс, — отвечал я за свою дочь. Не сказав более на слова, не обратив ни малейшего внимания на надзирателя, хотевшего было заговорить с ней, бледная как смерть и погруженная в свои собственные мысли, мисс Рэйчел вышла из комнаты и спустилась на террасу к своим двоюродным братьям. Сознаюсь, что я нарушил в этом случае должное к моим господам уважение, что я оскорбил приличие и выказал недостаток хороших манер, но хоть зарежьте меня, а я не в силах был удержаться от покушения посмотреть из окошка, как встретится мисс Рэйчел с джентльменами. Она прямо подошла к мистеру Франклину, словно не замечая присутствие мистера Годфрея, который из скромности отошел в стороне и оставил их вдвоем. Мисс Рэйчел говорила не долго, но с большою запальчивостию; а судя по лицу мистера Франклина, которое я наблюдал из окна, слова ее привели его в неописанное изумление. Между тем как они еще разговаривали, на террасе появилась миледи. Увидав ее, мисс Рэйчел сказала еще несколько слов мистеру Франклину, и не дождавшись приближения матери, внезапно возвратилась домой. Заметив изумление, написанное на лице мистера Франклина, удивленная миледи обратилась к нему с расспросами, в которых принял участие и мистер Годфрей. Все трое стали ходить по террасе, но когда мистер Франклин сообщал им о словах мисс Рэйчел, миледи и мистер Годфрей остановились как вкопанные. В ту минуту как я следил за ними из окошка, дверь кабинета растворилась с шумом, а гневная мисс Рэйчел, с сверкающим взором и воспламененным лицом, быстро прошла мимо нас к своей спальне. Надзиратель опять было обратился к ней с вопросами, но она, стоя у двери своей комнаты, обернулась только для того, чтобы запальчиво проговорить ему в ответ: — Я не посылала за вами, и вы мне не нужны! Мой алмаз пропал, но ни вам, да и никому на свете не удастся отыскать его! С этими словами она скрылась, и хлопнув дверью, заперла ее у нас под носом. Пенелопа, стоявшая к ней ближе всех, слышала, как, оставшись одна, мисс Рэйчел громко зарыдала. Чудное дело! То в сердцах, то в слезах! Что бы это могло значить? Я старался объяснить эту вспышку надзирателю чрезмерным огорчением мисс Рэйчел по случаю пропажи ее алмаза. Дорожа фамильною честью, я был весьма опечален тем, что наша молодая госпожа компрометировала себя таким образом в глазах полицейского чиновника, и потому я всячески старался оправдать ее, не переставая в то же время удивляться про себя странным речам и поступкам мисс Рэйчел. Из слов, сказанных ею у дверей спальни, я мог только заключать, что она была жестоко оскорблена появлением в доме полицейских сыщиков, а что удивление мистера Франклина на террасе вызвано было, вероятно, ее упреками на этот счет, обращенными к нему, как к главному виновнику предпринятых розысков. Но если предположение мое было основательно, то как могла мисс Рэйчел, раз утратив свой алмаз, столь недружелюбно относиться к лицу, приехавшему его разыскивать? И почему, ради самого Бога, могла она знать, что Лунный камень никогда не отыщется? При настоящем положении дел мне не от кого было ждать разъяснение этих вопросов. Честь, по-видимому, воспрещала мистеру Франклину посвятить даже такого старого слугу как я в тайну мисс Рэйчел. С своей стороны и мистер Годфрей, хотя, и пользовавшийся, в качестве джентльмена и родственника, доверием мистера Франклина, вероятно, считал своею обязанностию ненарушимо хранить вверенную ему тайну. Что же касается до миледи, которая, конечно, знала о разговоре на террасе и сверх того одна только имела доступ к мисс Рэйчел, миледи прямо сознавала себя бессильною добиться от дочери какого-либо путного объяснения насчет алмаза. «Вы бесите меня своими расспросами о нем!», — говорила мисс Рэйчел, и даже влияние матери не могло вырвать у нее других слов. Таким образом мы были как в потемках и насчет мисс Рэйчел, и насчет Лунного камня. Относительно первой даже сама миледи не могла рассеять наших недоумений. А относительно второго (как вы сейчас увидите) мистер Сигрев быстро приближался к тому моменту, когда ум полицейского сыщика окончательно становится в тупик. Обшарив весь будуар и не сделав никаких новых открытий, наш опытный делец обратился ко мне с следующим вопросом: известно ли было прислуге, куда спрятали на ночь алмаз? — Начиная с меня, вероятно, это было известно всем, сэр, — отвечал я. — Слуга Самуил находился вместе со мною в столовой в то время, как зашла речь о выборе места для хранения алмаза в эту ночь. Дочери моей Пенелопе, как она уже докладывала вам, это также было известно. А остальные слуги могли или узнать об этом через мою дочь и Самуила, или сами услыхать этот разговор через боковую дверь столовой, которая, быть может, была отворена в эту минуту около задней лестницы. Во всяком случае, я никак не мог поручиться, чтобы в доме не было известно всем и каждому, куда мисс Рэйчел собиралась спрятать свой алмаз. Так как надзиратель нашел, что ответ мой представлял слишком обширное поле для его догадок, то чтобы не затеряться на нем, он попытался несколько сжать его расспросами о личности ваших слуг. Мне тотчас же пришла в голову Розанна Сперман, но было бы неуместно и жестоко с моей стороны возбуждать подозрение надзирателя против бедной девушки, в честности которой я не имел ни малейшего повода усомниться с тех пор, как она поступила к нам в услужение. Рекомендуя ее миледи, надзирательница исправительного дома прибавляла, что Розанна искренно раскаялась и заслуживает теперь полного доверия. Вот если бы мистер Сигрев сам возымел против нее подозрения, тогда, и только тогда, обязан бы я был рассказать ему, каким образом попала она в ваш дом. — Все наши слуги имеют отличные аттестаты, — сказал я, — и все они достойны доверия своей госпожи. После такого ответа мистеру Сигреву ничего более не оставалось делать, как самому ознакомиться с репутацией нашей прислуги. Все они были поочередно подвергнуты допросу, и все отвечали, что ничего не могут сообщить ему; причем женщины не ограничились одними прямыми ответами, но наговорили иного лишнего и неприятного по поводу секвестра, наложенного на их комнаты. Когда все были снова отпущены вниз, надзиратель опять позвал Пенелопу и вторично допросил ее. Маленькая вспышка моей дочери в будуаре и поспешность, с которою она вообразила себя заподозренною в покраже, казалось, произвела невыгодное впечатление на надзирателя Сигрева. Сверх того, ему очевидно запало на ум и то обстоятельство, что она последняя видела в этот вечер алмаз. По окончании второго допроса, дочь моя вернулась ко мне разогорченною донельзя. Сомневаться долее было невозможно. Надзиратель только что не назвал ее в глаза воровкой. Мне не верилось (глядя на него с точки зрение мистера Франклина), чтоб он был действительно такой осел. Однако, не взводя на дочь мою прямых обвинений, он все-таки посматривал на нее не совсем-то благоприятным оком. Я старался успокоить бедную Пенелопу и уверить ее, что подозрение эти были слишком забавны, чтобы придавать им серьезное значение. Да и в самом деле это было так. А между тем в душе я, и сам был настолько глуп, что обижался, кажется, не менее Пенелопы. Да коли хотите, оно и было чем обидеться. Девка моя забилась в уголок и сидела там как убитая, закрыв лицо передником. Вы скажете, пожалуй, читатель, что это было весьма глупо с ее стороны, и что ей следовало бы подождать официального обвинения. Как человек прямого и ровного характера, я готов согласиться с вами. Однако все-таки надзирателю не мешало бы вспомнить… ну, да не скажу, что именно не мешало бы ему вспомнить. Черт бы его побрал совсем! Следующий и окончательный шаг в предпринятых розысках довел дела, как говорится, до кризиса. Надзиратель имел с моею госпожой свидание (при котором присутствовал и я); объявил ей, что алмаз, по всей вероятности, похищен кем-нибудь из домашних, и просил для себя и для своих помощников позволение немедленно обыскать комнаты и сундуки прислуги. Наша добрая госпожа, как женщина великодушная и благовоспитанная, — отвечала, что не позволит обходиться с своими служителями как с ворами. — Никогда не решусь я, — сказала она, — отплатить неблагодарностию за усердие моих преданных слуг. После такого ответа надзиратель стал откланиваться, бросив в мою сторону взгляд, который ясно говорил: «Зачем было звать меня, коли вы связываете мне руки?» Как глава прислуги, я тотчас же почувствовал, что справедливость обязывает вас всех не злоупотреблять великодушием вашей госпожи.