— Мы весьма признательны миледи, — сказал я, — но просим позволения исполнить все по закону и сами отдаем ваши ключи. Если Габриель Бетередж первый покажет пример, — сказал я, останавливая у двери мистера Сигрева, — то вся прислуга поступит также. За это я ручаюсь. Вот вам прежде всего мои собственные ключи! Миледи взяла меня за руку и со слезами на глазах благодарила за этот поступок. Боже! чего бы не дал я в эту минуту за позволение поколотить надзирателя Сигрева! Остальные слуги, как я и ожидал, последовали моему примеру, и хотя не совсем охотно, однако решились действовать заодно со мной. Нужно было видеть женщин в то время, когда полицейские рылись в их сундуках. Кухарка так смотрела на надзирателя, как будто ей хотелось посадить, его в печь живого, а остальные женщины словно готовились проглотить его, как только он поджарится. Когда обыск кончился, и нигде не нашлось даже и следа алмаза, надзиратель Сигрев удалился в мою маленькую комнату, чтобы составить себе дальнейший план действий. Уже несколько часов провел он в нашем доме с своими помощниками, а между тем мы ни на волос не подвинулись в разыскании Лунного камня, и его таинственного похитителя. Пока мистер Сигрев сидел один, погруженный в свои размышления, меня позвали к мистеру Франклину в библиотеку. Но едва успел я дотронуться до ручки двери, как она внезапно отворилась изнутри, и к моему величайшему удивлению, из комнаты выскочила Розанна Сперман! Библиотеку обыкновенно подметали и убирали поутру, после чего в продолжение целого дня ни первой, ни второй горничной не зачем было являться в эту комнату, а потому я тут же остановил Розанну Сперман, уличая ее в нарушении домашней дисциплины. — Что вам понадобилось в библиотеке в такую необыкновенную пору? — опросил я. — Мистер Франклин Блек обронил одно из своих колец наверху, — отвечала Розанна, — и я сошла в библиотеку, чтоб отдать ему это кольцо. С этими словами девушка вспыхнула и удалилась, самодовольно тряхнув головой и предоставив мне ломать голову над ее странным поведением. Правда, постигшая нас беда произвела переполох между всею женскою прислугой, но ни одна из женщин не была до такой степени выбита из своей колеи, как Розанна Сперман. Я застал мистера Франклина за письменным столом в библиотеке. Лишь только я взошел, он потребовал себе экипаж, чтоб ехать на станцию железной дороги, а один звук его голоса убедил меня, что энергическая сторона его характера снова одержала верх. Куда девались его вялость и нерешительность? Предо мной снова сидел человек с железною волей и непоколебимою твердостью. — Не собираетесь ли в Лондон, сэр? — спросил я. — Нет, хочу только отправить туда депешу, — отвечал мистер Франклин. — Я убедил тетушку, что для нашего дела необходим человек более искусный, чем надзиратель Сигрев, а она уполномочила меня телеграфировать к моему отцу. Он знаком с шефом лондонской полиции, который, вероятно, сумеет указать вам человека, способного открыть таинственного похитителя алмаза. Кстати, о тайнах; — продолжил мистер Франклин, понижая голос, — я намерен, Бетередж, сказать вам еще несколько слов прежде чем вы отправитесь на конюшню. Пусть это останется пока между нами; но знайте, что мое мнение таково: или Розанна Сперман не в своем уме, или она знает о Лунном камне более, чем бы ей следовало звать. Слова эти поразили и смутили меня. Будь я помоложе, я, пожалуй, сознался бы в этом мистеру Франклину; но с летами мы приобретаем одну неоцененную привычку — умение вовремя попридержать свой язык, на основании пословицы: «не суйся в воду, не спросясь броду». — Она принесла сюда кольцо, которое я обронил в своей спальне, —продолжал мистер Франклин. — Я поблагодарил ее, и ожидал, что она тотчас же уйдет; но вместо того она стала насупротив стола, за которым я сидел, и устремила на меня странный, полуробкий, полубесцеремонный взгляд. «Мудреное дело приключилось у нас с алмазом, сэр», — сказала она неожиданно и опрометчиво, приступая к разговору. Я отвечал ей, что все это, действительно, было чрезвычайно мудрено, и ждал, что будет дальше. Клянусь честью, Бетередж, она помешалась. «А ведь им не найти алмаза, сэр, неправда ли? Нет! Да не только им, но даже и тому, кто похитил его, за это я вам ручаюсь», — сказала она, подмигивая мне с улыбкой. Я только что собирался просить у нее объяснения, как вдруг за дверью послышались ваши шаги. Должно быть, она испугалась, что вы ее застанете тут, потому что покраснела и сейчас же вышла из комнаты. Что бы это могло значить, Бетередж? Даже после такого рассказа я не решался открыть мистеру Франклину историю Розанны. Это равнялось бы прямому обвинению ее в воровстве. Наконец, если бы даже я и решился открыть ему всю истину и указать на нее, как на похитительницу алмаза, то все-таки мне было бы непонятно, почему она выбрала именно мистера Франклина поверенным своей тайны. — Конечно, я не решусь погубить бедную девушку единственно за ее ветренность и безрассудную болтовню, — продолжил мистер Франклин. — А между тем, узнай только надзиратель о том, что она мне сказала, и я не ручаюсь, что, несмотря на всю его глупость… — тут он остановился, не договорив своей мысли. — Не лучше ли будет, сэр, — сказал я, — при первом удобном случае доложить об этом миледи? миледи принимает дружеское участие в Розанне, и легко может статься, что эта девушка действительно была только опрометчива и безрассудна в своих суждениях. Заметьте, сэр, что когда в доме заваривается какая-нибудь каша, то вся женская прислуга обыкновенно смотрит на исход дела с самой мрачной стороны; это придает бедняжкам некоторое значение в их собственных глазах. Заболит ли кто в доме, послушайте только женщин, и они напророчат вам, что больной умрет. Пропадет ли драгоценная вещь, спросите только у них, и они непременно предскажут вам, что она никогда не отыщется. Такой взгляд на дело (который и мне самому показался после некоторого размышления правдоподобным), по-видимому, успокоил мистера Франклина: он сложил свою телеграмму и покончил свои разговор со мной. Отправляясь на конюшню, чтобы распорядиться насчет шарабана, я заглянул в людскую, где в это время обедала прислуга. Розанны Сперман не было за столом. Спросив о ней, я узнал, что она внезапно занемогла и лежит наверху в своей комнате. — Странно! — сказал я, уходя. — Я видел ее недавно совершенно здоровою. Пенелопа вышла за мной из людской. — Не говорите этого при всех, батюшка, — сказала она. — Вы этим еще более вооружите прислугу против Розанны. Бедняжка изнывает от любви к мистеру Франклину Блеку. После такого открытия, поведение девушки представлялось уже совсем в ином свете. Если Пенелопа не ошибалась, то можно было следующим образом растолковать странные слова и поступки Розанны: сама не думая о своих словах, она старалась только вовлечь как-нибудь в разговор мистера Франклина. Если подобное истолкование было справедливо, то с помощью его можно было, пожалуй, объяснить и ее самодовольный вид при встрече со мной в прихожей. Хотя мистер Франклин сказал с ней не более трех слов, однако, во всяком случае, цель ее была достигнута: он говорил с ней. Затем я отправился самолично наблюдать, как запрягали пони. Для человека, подобно мне опутанного дьявольскою сетью всевозможных тайн и сомнений, право, утешительно было видеть как пряжки и ремни упряжи понимали друг друга. Глядя на пони, стоявшего в оглоблях шарабана, можно было, по крайней мере, оказать себе: это факт, не подлежащий ни малейшему сомнению. А такие отрадные явления, доложу вам, становилась редкою и непривычною роскошью в вашем доме. Подъезжая в шарабане к главному подъезду, я увидел не только мистера Франклина, но и мистера Годфрея, и надзирателя Сигрева, ожидавших меня на крыльце. Размышление господина надзирателя (после неудачной попытки его найти алмаз в комнатах или сундуках прислуги) привели его к совершенно новому заключению. Оставаясь при прежнем убеждении, что алмаз похищен кем-нибудь из домашних, наш опытный служака пришел теперь к той мысли, что вор (надзиратель имел осторожность не назвать бедной Пенелопы по имени) действовал сообща с индийцами; вследствие чего он и предложил перевести следствие в фразингальскую тюрьму, куда посажены были фокусники. Узнав об этом новом намерении, мистер Франклин вызвался свести надзирателя в город, решив, что оттуда можно так же легко отправить телеграмму в Лондон, как и со станции железной дороги. Мистер Годфрей, не терявший своей благоговейной веры в мистера Сигрева и в высшей степени заинтересованный следствием над индийцами, просил позволения сопровождать надзирателя в Фризингалл. Один из полицейских помощников оставлен был в доме, для какого-либо непредвиденного случая, а другой взят был надзирателем в город. Таким образом, все четыре места шарабана была заняты. Пред тем, как садиться в экипаж, мистер Франклин отвел меня на несколько шагов в сторону, чтобы никто не мог вас слышать. — Я подожду телеграфировать в Лондон, — сказал он, — пока не увижу, что выйдет из допроса индийцев. Мое внутреннее убеждение говорит мне, что этот пустоголовый надзиратель ни на шаг не подвинул дела и просто старается только выиграть время. Предположение его, будто кто-нибудь из слуг находится в заговоре с индийцами, по моему мнению, сущий вздор. Стерегите-ка получше дом до моего возвращения, Бетередж, и попробуйте попытать Розанну Сперман. Я не требую, чтобы вы прибегали к средствам унизительным для вашего достоинства или жестоким относительно самой девушки, но только прошу вас усилить вашу обычную бдительность. Мы найдем, чем объяснить это в глазах тетушки, только не забывайте, что это дело более важное, чем вы, может быть, предполагаете. — Еще бы не важное, сэр, когда дело идет о двадцати тысячах фунтов стерлингов, — сказал я, думая о стоимости алмаза. — Дело идет о том, чтоб успокоить Рэйчел, — серьезно отвечал Франклин. — Я очень тревожусь за нее. Сказав это, он внезапно отошел от меня, чтобы разом положить конец нашему разговору. Я, казалось, понял его мысль; дальнейшие разглагольствование могло бы выдать мне тайну, сообщенную ему мисс Рэйчел на террасе. Затем они отправились в Фризингалл. Я был готов, в интересах самой Розанны, поговорить с ней наедине, но удобный случай как нарочно не представлялся. Она только к чаю сошла вниз и была в таком ненормальном, возбужденном состоянии духа, что с ней сделался истерический припадок; ей дали, по приказанию миледи, понюхать эфиру и послали снова наверх. Нечего сказать, скучно и грустно оканчивался этот день. Мисс Рэйчел не выходила из своей комнаты, объявив, что нездоровье помешает ей сойти к обеду. А миледи до того сокрушалась о дочери, что я не решился увеличивать ее беспокойство рассказом о том, что говорила Розанна Сперман мистеру Франклину. Пенелопа была неутешна, воображая, что ее немедленно отдадут под суд и приговорят к ссылке за воровство. Что же касается до остальных женщин, то они принялись за свои библии и молитвенники, и занимаясь этим душеполезным чтением, корчили самые кислые мины, что обыкновенно случается, когда люди исполняют свои благочестивые обязанности не в положенное время. А я с своей стороны не имел даже духу открыть своего Робинзона Крузо. Я вышел на двор, и чувствуя потребность развлечь себя приятною компанией, поставил стул у конуры и начал беседовать с собаками. За полчаса до обеда оба джентльмена вернулись из Фризингалла, уговорившись с надзирателем Сигревом, что он приедет к нам на следующий день. Они заезжали к мистеру Мортвету, индийскому путешественнику, проживавшему в то время вблизи от города. По просьбе мистера Франклина, он очень любезно согласился служить переводчиком при допросах двух индийцев, не знавших английского языка. Однако долгий и тщательный допрос кончился ничем, так как не оказалось ни малейшего повода подозревать фокусников в стачке с кем-либо из наших слуг. Узнав о таком заключении надзирателя, мистер Франклин послал в Лондон свою телеграфическую депешу, и на этом дело пока остановилось до следующего дня. Об истекшем дне говорить более нечего, до сих пор все еще оставалось покрыто глубоким мраком, который лишь через несколько дней стал понемногу рассеиваться. Каким образом это случилось и что из этого воспоследовало, вы сейчас увидите сами. XII Вечер четверга прошел без всяких приключений. Но в пятницу утром мы узнали две новости. Первая из них шла от булочника, который объявил, что в четверг после полудня он встретил Розанну Сперман, пробиравшуюся под густым вуалем через болота в направлении к Фризингаллу. По-видимому, странно было бы обознаться в Розанне, плечо которой делало ее, бедняжку, чересчур заметною, но что булочник ошибся, это не подлежало ни малейшему сомнению, потому что Розанна, как вам известно, пролежала весь этот день больная у себя наверху с самого полудня. Второе известие принес почтальон. Уезжая от нас под проливным дождем в день рождения мисс Рэйчел и заметив мне тогда, что докторская кожа непромокаема, достойный мистер Канди сказал одну из своих самых неудачных острот, потому что, несмотря на плотность своей кожи, он все-таки промок до костей, простудился и схватил сильную горячку. В письме, которое доставил нам почтальон, нас извещали, что бедняга лежит в бреду и продолжает врать всякий вздор так же бегло и безостановочно, как врал его в здравом виде. Мы все сожалели о бедном маленьком докторе; но мистер Франклин, казалось, сожалел о его болезни преимущественно из опасения за мисс Рэйчел. Из разговора его с миледи во время завтрака можно было заключить, что если мисс Рэйчел не будет в самом скором времени успокоена насчет Лунного камня, то здоровье ее потребует серьезной и немедленной помощи со стороны лучших медиков в околотке. Немного спустя после завтрака пришла телеграмма от мистера Блека-старшего в ответ на депешу сына. Он извещал нас, что через своего приятеля, шефа лондонской полиции, он напал, наконец, на настоящего полицейского сыщика, по имени пристав Кофф, который должен был на другой же день прибыть к нам из Лондона с утренним поездом. Имя нового полицейского сыщика, казалось, поразило мистера Франклина: в бытность свою в Лондоне он слыхал от отцовского адвоката много любопытных рассказов о приставе. — Я начинаю надеяться, что скоро наступит конец нашим тревогам, —сказал он, прочитав депешу. — Если половина того, что мне рассказывали об этом человеке, справедливо, то в целой Англии не найти такого мистера, как пристав Кофф, для дознания тайны! По мере того как приближалось время, назначенное для приезда этого знаменитого сыщика, мы с каждою минутой становились все нетерпеливее и тревожнее. В урочный час явился надзиратель Сигрев, но узнав, что мы ждем пристава, немедленно заперся в отдельную комнату и, запасшись необходимыми письменными принадлежностями, принялся составлять черновой отчет, которого, по всей вероятности, от него должны были потребовать. Я охотно отправился бы и сам на станцию железной дороги, чтобы привести пристава. Но на карету и лошадей миледи не мог рассчитывать даже и знаменитый Кофф, а кабриолет потребовался вечером для мистера Годфрея. Мистер Годфрей глубоко сожалел о необходимости оставить свою тетушку в таких неприятных для нее обстоятельствах, и разделяя ее беспокойство, благосклонно откладывал свой отъезд до последнего поезда железной дороги, чтоб узнать мнение знаменитого лондонского сыщика о похищении алмаза. Но в пятницу вечером ему необходимо было вернуться в город, чтобы в субботу утром присутствовать на заседании женского благотворительного комитета, нуждавшегося в его советах по поводу какого-то серьезного затруднения. Когда наступило время для приезда пристава, я пошел дожидаться его у ворот. В ту минуту как я подходил к квартире привратника, к воротам подъехал извозчичий кабриолет, из которого вышел пожилой седоватый человек, до такой степени худой и изможденный, что на всем теле его, казалось, не было ни одного унца мяса. Это были кости, обтянутые кожей и одетые в приличное черное платье с белым галстухом. Лицо его было остро как топор, а кожа суха и желта как поблекший осенний лист. Его светло-серые стального цвета глаза производили странное, а вместе с тем неприятное впечатление. Вы как будто читали в них, что он предполагал найти в вас гораздо более, нежели нашел. Походка его была медленная; голос меланхолический, а длинные сухощавые пальцы была загнуты крючком наподобие когтей. Его можно было принять за пастора или подрядчика погребальных процессий, словом, за кого хотите, только не за полицейского чиновника. Лица, более противоположного надзирателю Сигреву и менее утешительного для людей огорченных, трудно было бы отыскать, за это я мог поручиться. — Не здесь ли живет леди Вериндер? — спросил он. — Точно так, сэр. — Я пристав Кофф. — Не угодно ли вам за мной пожаловать, сэр? Провожая его к дому, я сообщил ему о своем имени и положении в семействе, чтобы развязать ему язык насчет дела, по которому вызывала его моя госпожа. Однако о деле-то он и не заикнулся. Он похвалил местность, — заметил, что морской воздух отличался весьма приятною свежестью. А я в это время ломал голову, спрашивая себя, чем мог знаменитый Кофф заслужить такую громкую репутацию. Таким образом мы дошли до дому в настроении двух незнакомых особ, в первый раз в жизни посаженных на одну цепь. Спросив о миледи и узнав, что она прогуливается по оранжереям, мы отправились в нижний сад и послали слугу предупредить ее о приезде пристава. Покамест мы ждали возвращения слуги, пристав Кофф бросил взгляд налево, за зеленую арку, обвитую вечнозелеными растениями, увидал сквозь нее нашу розовую плантацию и прямо направил к ней свои шаги, между тем как на лице его впервые отразилось нечто похожее на интерес. К удивлению садовника и к моему полному отвращению, этот знаменитый полисмен оказался настоящим мудрецом в бесполезном искусстве разведение роз. — Славное выбрали вы для них местечко, на юг и на юго-запад, — сказал пристав, качая своею седоватою годовой, и меланхолический голос его зазвучал удовольствием — Вот настоящая планировка для розовых кустов — клумбы, расположенные кругами, обнесенные квадратами. Так, так, а между вами дорожки. Но для чего они из гравеля? Засейте их лучше газоном, господин садовник, гравель не годится для ваших роз. О, какая очаровательная группа белых и красных роз! Неправда ли, какое милое сочетание цветов? А вот белая мускатная роза, мистер Бетередж, наша старинная английская роза, которою можно любоваться наряду с лучшими и новейшими сортами. Ох, ты моя миленькая! — сказал пристав, нежно лаская мускатную розу своими иссохшими пальцами и разговаривая с нею как с ребенком. Более деликатного человека для разыскания алмаза мисс Рэйчел и для открытия вора поистине нельзя было придумать! — Вы, кажется, очень любите розы, пристав? — спросил я. — У меня слишком мало времени, чтобы тратить его на какие бы то ни было забавы, — отвечал пристав Кофф. — Но когда случается, и у меня свободная минутка, мистер Бетередж, то я почти всегда посвящаю ее моим любимицам. Я взрос между ними в питомнике отца моего, и если удастся, то с ними же проведу и остаток дней моих. Да, коли угодно будет Богу, я думаю не нынче — завтра совсем отказаться от поимки воров и начать ухаживать за розами. Но дорожки в моем садике будут непременно зеленые, господин садовник, — сказал пристав, на которого наш гравель, очевидно, произвел самое невыгодное впечатление. — А ведь, смею сказать, для человека вашей профессии это довольно странные вкусы, сэр, — решился я заметить. — Если вы оглянетесь кругом себя (чего однако многие не делают), — сказал пристав Кофф, — то вы заметите, что в большинстве случаев врожденные наклонности человека бывают диаметрально противоположны его официальным занятиям. Найдите мне две вещи более неподходящие друг к другу, чем роза и вор, и я постараюсь изменить свои вкусы, если только не ушло время. Я вижу, что вы употребляете дамасскую розу, господин садовник, как красивую подставку для более нежных и мелких сортов. Я и сам того же мнения. А кто эта леди, которая идет сюда? Вероятно, леди Вериндер. Пристав увидал ее, прежде чем я или садовник успели заметить, несмотря на то, что он не знал, а мы оба знали, с какой стороны должна была придти она, из чего я вывел заключение, что пристав был гораздо шустрее нежели, это казалось с первого взгляда. Появление нового сыщика или дело, по которому он был вызван, а быть может, и то и другое вместе, по-видимому, сильно смутили мою госпожу. В первый раз в жизни пришлось мне видеть, что она не знала как начать разговор с посторонним человеком. Но мистер Кофф сейчас же вывел ее из затруднения. Он спросил, не призывали ли до него другого сыщика; и узнав, что надзиратель Сигрев уже вел следствие и находился теперь у нас, выразил желание прежде всего переговорить с ним. Миледи направилась к дому. Перед тем, чтобы последовать за ней, пристав обратился к садовнику и облегчил свою душу последним прощальным замечанием насчет гравельных дорожек. — Уговорите-ка миледи засеять их лучше газоном, — сказал он, бросая кислый взгляд на дорожки. — Только не гравель, господин садовник, отнюдь не гравель! Отчего надзиратель Сигрев, будучи представлен приставу Коффу, показался мне несравненно ниже своего действительного роста, этого я никак не берусь объяснить; мое дело только заявить факт, который бросился мне в глаза. Оба сослуживца удалились в отдельную комнату и долго оставались там наедине, не впуская к себе ни единого нового существа. Когда они вышли, г. надзиратель казался взволнованным, а г. пристав зевал. — Пристав желает осмотреть будуар мисс Вериндер, — сказал мистер Сигрев, обращаясь ко мне с величайшею торжественностью и большим воодушевлением. — Приставу могут понадобиться некоторые указания. Не угодно ли вам проводить пристава. Слушая все это, я смотрел на знаменитого Коффа, а знаменитый Кофф в свою очередь смотрел на надзирателя Сигрева своим спокойным испытующим взглядом, который давно уже был мною подмечен. Конечно, я не мог утверждать, чтоб он выжидал той минуты, когда его сотоварищ явится перед ним в роли осла; но скажу, что я сильно подозревал это. Я шел впереди, показывая дорогу наверх. Пристав осторожно обшарил индийский шкафик, осторожно осмотрел будуар, и обращаясь частью к надзирателю, а большею частью ко мне, предлагал нам вопросы, тайная цель которых казалась непонятною для нас обоих. Продолжая осмотр комнаты, он дошел наконец до двери спальни и остановившись перед известною вам декорацией, вопросительно ткнул своим сухощавым пальцем в небольшое пятно под самою замочною скважиной, которое уже замечено было надзирателем Сигревом, в то время как он выгонял из будуара женщин, столпившихся туда для показаний. — Какая жалость! — сказал пристав Кофф. — Кто сделал это пятно? прибавил он, обращаясь ко мне. Я отвечал, что, вероятно, в этом виноваты были юбки женщин, которые приходили сюда накануне для допроса. — Но надзиратель Сигрев тотчас же выпроводил их вон, сэр, чтоб они не наделали еще большего вреда, —поспешил я прибавить. — Действительно так, — подтвердил надзиратель своим воинственным голосом. — Я тотчас же скомандовал им вниз. Всему виной их юбки, пристав, непременно их юбки. — А не заметили ли вы, какая именно юбка наделала это? — спросил пристав Кофф, продолжая расспрашивать меня, а не своего сослуживца. — Не заметил, сэр.