— Ну, так, вероятно, вы заметили? — сказал он, обращаясь на этот раз к надзирателю. Г. надзиратель был, видимо, застигнут врасплох, но постарался вывернуться. — Таким вздором не стоило обременять свою память, пристав, — сказал он, — пустяки, сущие пустяки. Пристав Кофф посмотрел на мистера Сигрева тем же самым взглядом, каким он смотрел на гравельные дорожки в нашем цветнике, и не покидая своего меланхолического тона, дал нам впервые почувствовать свои способности. — На прошедшей неделе, господин надзиратель, я производил одно тайное следствие, — сказал он. — С одной стороны было убийство, с другой — чернильное пятно на скатерти, появление которого никто не мог объяснить. Скажу вам, что с тех пор как я странствую по грязнейшим закоулкам этого грязного маленького мира, я еще ни разу не нападал на то, что называют пустяками; а потому, прежде чем приступить к каким-либо дальнейшим мерам, нам следует отыскать ту юбку, которая сделала это пятно, и удостовериться, когда именно могла высохнуть эта краска. С неудовольствием проглотив эту первую пилюлю, г. надзиратель надулся и спросил пристава, не прикажет ли он созвать женщин. Пристав Кофф подумал немного, вздохнул и покачал годовой. — Нет, — сказал он, — мы сначала займемся краской. Вопрос о краске можно решить в двух словах; между тем как вопрос о женской юбке потребует гораздо более времени. В котором часу приходили сюда вчера утром женщины? В одиннадцать часов, не так ли? Нет ли в доме человека, который мог бы решить вам, суха была в это время краска или нет? — Никто не может решить этого, кроме мистера Франклина Блека, племянника миледи, — сказал я. — Дома ли теперь этот джентльмен? Мистер Франклин сидел в соседней комнате, выжидая случая быть представленным великому Коффу. Через минуту он явился в будуаре и сделал следующее показание: — Эта дверь, пристав, — сказал он, — была разрисована самою мисс Вериндер, под моим личным наблюдением и руководством и с помощью изобретенного мною состава, который совершенно высыхает через двенадцать часов времени, с какими бы красками его ни смешивали. — Не помните ли вы, сэр, когда окончен был этот попорченный кусочек? — спросил пристав. — Конечно помню, — отвечал мистер Франклин. — Это было последнее недорисованное место. Нам нужно было кончить его в прошедшую среду, и я собственноручно дорисовал его в тот же день около трех часов пополудни. — Сегодня пятница, — сказал пристав Кофф, обращаясь к надзирателю Сигреву. — Вернемтесь назад и будем считать с самого начала, сэр. В три часа поподудни, в среду, это место было дорисовано. Состав должен был высохнуть через двенадцать часов, следовательно, к трем часам утра в четверг краска была совершенно суха. В одиннадцать часов вы призвала сюда женщин для снятия показаний. Вычтите из одиннадцати три, останется восемь. Следовательно, господин надзиратель, краска высохла за восемь часов до того времена, когда вы обвинила женские юбки в причинении этого пятна. Это был второй жестокий удар для мистера Сигрева! Не заподозри он бедную Пенелопу, мне кажется, я пожалел бы его. Когда вопрос о краске был порешен, пристав Кофф потерял последнее уважение к своему сотоварищу и стал преимущественно обращаться к мистеру Франклину, как к более дельному и смышленому из своих помощников. — Вы превосходно подыскали нам ключ к разгадке этой тайны, сэр, — сказал пристав. Но в ту самую минуту как он произносил эти слова, дверь спальни отворилась, и мисс Рэйчел внезапно вошла в будуар. Она прямо обратилась к приставу, как будто не считая его за незнакомого человека. — Не вы ли сказали сейчас, — спросила она, указывая на мистера Франклина, — что он подыскал вам ключ к разгадке тайны? — Это мисс Вериндер, — прошептал я на ухо приставу. — Очень может быть, мисс, — отвечал пристав, пытливо устремляя свои стальные глаза на лицо моей молодой госпожи, — очень может быть, что этот джентльмен действительно навел нас на «настоящий след». Она повернула голову и попыталась взглянуть на мистера Франклина. Я говорю: попыталась, потому что прежде чем глаза их встретились, она уже смотрела в другую сторону. В уме ее, казалось, происходила какая-то странная борьба. Она сначала покраснела, потом побледнела, и вместе с бледностию на лице ее появилось выражение, которое заставало меня вздрогнуть. — Ответив на ваш вопрос, мисс, — сказал пристав Кофф, — я беру на себя смелость, в свою очередь, просить у вас некоторых объяснений. На этой разрисованной двери есть пятно. Не можете ли вы сказать мне, когда или кем оно было сделано? Не обратив ни малейшего внимания на его слова, как будто бы он и не говорил их, мисс Рэйчел возобновила свои вопросы. — Вы новый сыщик? — спросила она. — Я пристав Кофф, мисс, из следственной полиции. — Примете ли вы совет молодой девушки? — Очень рад буду его выслушать, мисс. — Итак, исполняйте вашу обязанность сами и не позволяйте мистеру Франклину Блеку помогать вам. Она сказала это с таким диким озлоблением, с таким необъяснимым взрывом негодования против мистера Франклина, что мне в первый раз в жизни сделалось стыдно за мисс Рэйчел, несмотря на то что я любил и уважал ее не менее самой миледи. Пристав Кофф не опускал с нее своих неподвижных серых глаз. — Благодарю вас, мисс, — отвечал он. — Но не знаете ли вы чего-нибудь о пятне? Быть может, вы сами сделали его как-нибудь случайно? — О пятне мне ровно ничего неизвестно, — отвечала мисс Рэйчел, а с этими словами опять ушла в свою спальню и заперлась на ключ. На этот раз и я услыхал, подобно Пенелопе, как она начала плакать, оставшись одна. Не смея взглянуть на пристава, я взглянул на мистера Франклина, который стоял ко мне поближе. Он казался еще более огорченным, нежели я. — Теперь вы видите, — сказал он мне, — что я имел причину о ней беспокоиться. — Мисс Вериндер немножко взволнована вследствие потери своего алмаза, — заметил пристав, — да и весьма естественно, весьма естественно! Лишиться такой драгоценности! Те же самые слова, в которых я старался накануне извинить ее перед надзирателем Сигревом, повторял теперь совершенно посторонний нам человек, который не мог принимать в мисс Рэйчел такое живое участие, какое принимал в ней я! Холодная дрожь пробежала по моему телу, хотя я и не мог дать себе отчета в этом чувстве. Но теперь я сознаю совершенно ясно, что в уме моем впервые промелькнуло тогда подозрение о том новом и ужасном свете, в каком должно было представиться это дело приставу Кофф, единственно вследствие слов и поведения мисс Рэйчел во время их первого свидания. — Язык молодой девушки пользуется самыми обширными привилегиями, сэр, — заметил пристав мистеру Франклину. — Забудем это и перейдем прямо к делу. Благодаря вам, мы узнали теперь, когда высохла краска. Затем нам остается еще узнать, кто и когда видел в последний раз эту дверь без пятна. У вас, по крайней мере, есть голова на плечах, сэр, и вы, конечно, меня понимаете. Мистер Франклин с усилием отвлек свои мысли от мисс Рэйчел, чтобы сосредоточить их на предлагаемом ему вопросе. — Мне кажется, я понимаю вас, — сказал он приставу. — Ограничивая время, мы ограничиваем рамку для наших исследований и тем облегчаем их. — Именно так, сэр, — отвечал пристав. — Теперь позвольте вас спросить, обратили ли вы внимание на вашу работу в среду вечером, когда дверь была уже дорисована? Мистер Франклин отрицательно покачал головой. — Наверное не упомню, — сказал он. — А вы? — обратился ко мне пристав. — И я также не могу отвечать положительно, сэр. — Кто же последний входил в эту комнату в среду вечером? — Вероятно, мисс Рэйчел, сэр. — А может быть и ваша дочь, Бетередж, — перебил меня мистер Франклин, и, обратившись к приставу, он объяснил ему, что дочь моя была горничною мисс Вериндер. — Попросите сюда вашу дочь, мистер Бетередж. Впрочем, нет, постойте! — сказал пристав, отводя меня к окну, чтобы нас не могли слышать. — Вот этот господин, — продолжил он шепотом, указывая на надзирателя, — представал мне сейчас довольно подробный отчет о произведенном им в вашем доме следствии. Между прочим, он сам сознался, что восстановил против себя всю прислугу; ну, а я считаю необходимым помириться с ней. Кланяйтесь им от меня, и скажите вашей дочери, равно как и остальным женщинам, что, во-первых, я не имею еще ни малейшего повода думать, чтоб алмаз был кем-либо похищен; мне известно только, что он исчез; а во-вторых, что если я желаю говорить с ними, то это единственно в надежде получать некоторые советы и указания для достижения вполне успешных результатов в наших поисках. Зная, какое ужасное впечатление произвел на наших женщин секвестр, наложенный надзирателем Сигревом на их комнаты и имущества, я ловко подслужился приставу, подав ему следующую мысль: — Не разрешите ли вы мне вместе с поклоном передать нашим женщинам еще одну вещь, пристав? — спросил я, — а именно, что вы позволяете им сновать вниз и вверх по лестницам и свободно заглядывать в их спальни, когда бы им ни вздумалось. — Разрешаю и позволяю, — отвечал пристав. — Это непременно смягчит их, сэр, — заметил я, — начиная с кухарки и до судомойки. — Так ступайте же, мистер Бетередж, и делайте ваше дело. Поручение пристава было исполнено в пять минут. Но когда я объявил женщинам о снятии секвестра с их имущества и спален, то мне пришлось употребить весь свой начальнический авторитет, чтоб удержать эту ватагу от попытки взлететь наверх вслед за Пенелопой и явиться перед приставом Коффом в роли добровольных свидетельниц. Пенелопа, по-видимому, понравилась приставу. Он оживился немного, увидав ее, а на лице его появилось то же самое выражение, как в цветнике, когда он любовался белою мускатною розой. Вот вам показание моей дочери на допрос сержанта. Мне кажется, что она отвечала весьма разумно и мило, ведь недаром же она мое детище! В меня, вся в меня, — материнского, благодаря Богу, ничего нет! По словам Пенелопы, она с большим интересом сделала за разрисовкой двери, помогая своей госпоже и мистеру Франклину мешать краски. Место под замочною скважиной как нельзя лучше врезалось у нее в памяти, потому что оно было дорисовано последнее; несколько часов спустя она видела его незапачканным и в полночь также оставила его без малейшей порчи. Уходя из спальни своей молодой госпожи, и желая ей спокойной ночи, она слышала, как часы в будуаре пробили двенадцать; в это время рука ее опиралась на ручку двери; но зная, что краска была еще не совсем суха, так как сама же она помогала составлять ее, Пенелопа приняла всевозможные предосторожности, чтобы не задеть платьем двери; она готова была побожиться, что подобрала вокруг себя юбку, и что в то время никакого пятна на двери не было; однако не ручалась, что выходя, не задела ее как-нибудь случайно; она хорошо помнила какое платье было на ней в этот день, потому что это был подарок мисс Рэйчел; да и отец ее, вероятно, помнит его и может подтвердить ее слова. Отец действительно помнил, и подтвердил, и принес платье; платье было им признано, и юбка исследована со всех сторон, что доставило немало хлопот следователям по обширности ее размеров; но пятна от краски не оказалось нигде. Конец допросу Пенелопы — показания ее найдены разумными и убедительными. Подписал Габриель Бетередж. Затем сержант обратился ко мне с вопросом, нет ли у нас в доме больших собак, которые могли как-нибудь пробраться в будуар и размазать краску концом хвоста. Услыхав от меня, что ничего подобного не могло случиться, он потребовал увеличительное стекло и навел его на испорченное место. Но краска не сохранила ни малейшего отпечатка человеческой кожи, как это обыкновенно бывает от прикосновения руки. Напротив, все доказывало, что пятно произошло от легкого и случайного прикосновения чьей-либо одежды. Судя по показаниям Пенелопы и мистера Франклина, в комнату, вероятно, входила какая-нибудь таинственная личность, которая, и учинила вышеупомянутое повреждение в четверг между двенадцатью часами ночи и тремя часами утра. Дошед до такого результата, пристав Кофф вспомнил наконец о существовании надзирателя Сигрева, а в назидание своему сослуживцу сделал следующий краткий вывод из наведенного им следствия: — Эта пустяки, господин надзиратель, — сказал пристав, указывая на запачканное место, — приобрели весьма большое значение с тех пор, как вы обошли их вашим вниманием. При настоящей постановке дела, это пятно возбуждает три вопроса, требующие немедленного разрешения. Во-первых, нет ли в доме одежды, носящей следы краски; во-вторых, если таковая окажется, то кому принадлежат они. В-третьих, как объяснит это лицо свое появление в будуаре и причиненное им на двери пятно между двенадцатью часами ночи и тремя часами утра. Если лицо это не даст удовлетворительного ответа, то похититель алмаза почти найден. дальнейшие розыскание по этому делу я, с вашего позволения, принимаю на себя, а вас не стану долее отвлекать от ваших городских занятии. Но вы привезли, как я вижу, одного из ваших помощников. Оставьте его мне на всякий случай и затем позвольте пожелать вам доброго утра. Надзиратель Сигрев питал глубокое уважение к приставу, но самого себя он уважал еще более. Уходя из комнаты, он напряг все свои умственные способности, чтоб отразить удар Коффа столь же ловким и метким ударом. — До сей минуты я не высказывал никакого мнения, — начал господин надзиратель своим воинственным голосом, не обличавшим ни смущения, ни колебания. — Но теперь, передавая это дело в ваши руки, я решаюсь заметить вам, пристав, что из мухи весьма легко сделать слона. Прощайте. — А я окажу вам на это, — отвечал Кофф, — что есть люди, которые и вовсе не заметят мухи, потому что слишком высоко задирают голову. Отплатив своему сотоварищу этим комплиментом, пристав повернулся на каблуках и отошел к окну. Мы стояли с мистером Франклином и ждали, что будет дальше. Пристав смотрел в окно, засунув руки в карманы, и тихо насвистывая мотив «Последняя летняя роза». Впоследствии, при более коротком знакомстве, я заметил, что всякий раз, как мозг его удваивал свою деятельность, отыскивая путь к какой-нибудь тайной цели, пристав изменял себе только этим легким свистом, причем «Последняя летняя роза» всегда оказывала на него самое ободрительное и возбуждающее действие. Вероятно, мотив этот гармонировал с его душой, напоминая ему о любимых цветах; но так как он его насвистывал, трудно было вообразить себе что-нибудь печальнее и заунывнее. Через минуту пристав отвернулся от окна, дошел до середины комнаты и, остановившись в глубоком раздумьи, устремил глаза на дверь спальни мисс Рэйчел. Немного погодя он опомнился, кивнул головой, как бы говоря себе: «этого будет достаточно!» Потом обратился ко мне с просьбой передать миледи, что он был бы весьма признателен миледи, если б она уделила ему десять минут времени для переговоров. В ту минуту как я выходил из комнаты с этим поручением, мистер Франклин предложил приставу один вопрос, и любопытство заставило меня приостановиться немного на пороге, чтоб услышать ответ последнего. — Не догадываетесь ли вы наконец, кто похитил алмаз? — спросил мистер Франклин. — Алмаза никто не похитил, — отвечал пристав Кофф. Такой странный взгляд на дело до того поразил нас обоих, что мы оба просили его объясниться. — Погодите немного, — сказал пристав, — еще не все кусочки этой путаницы подобраны.