— Пойдемте-ка в сад, — сказал он, — и полюбуемся розами. XIV Кратчайший путь в сад из кабинета миледи был через известные уже читателю кусты. Для более удобного разъяснения последующих обстоятельств нужно прибавить, что дорожка, пролегавшая через эти кусты, была любимым местом прогулки мистера Франклина. Когда случалось ему уходить из дому и его нигде нельзя было найти, мы обыкновенно начинали искать его в кустах. Нечего делать, приходится сознаться перед вами, читатель, что я преупрямый старикашка. Чем упорнее старался пристав Кофф скрыть от меня свои мысли, тем более я настаивал, чтоб их выведать. Когда мы повернули в кусты, я попробовал попытать его еще одним способом. — Будь я на вашем месте, пристав, — сказал я, — то при настоящих обстоятельствах я совершенно стал бы в тупик. — Будь вы на моем месте, — отвечал пристав, — вы составили бы себе известное мнение, и именно вследствие настоящих обстоятельств совершенно убедились бы в точности и безошибочности наших первоначальных предположении. До моих мыслей, мистер Бетередж, вам покамест нет никакого дела. Я привел вас не затем, чтобы вы подкапывались под меня, как барсук, а затем чтоб от вас же получить кое-какие сведения. Конечно, вы могли бы сообщить мне их и в комнате; но двери и уши обладают необъяснимою силой взаимного притяжения, а потому людям моей профессии не мешает почаще пользоваться свежим воздухом. Ну, была ли какая-нибудь возможность провести этого человека? Делать нечего, я уступил и с величайшим терпением стал ожидать, что будет дальше. — Не стану вникать в побуждение вашей барышни, — продолжил пристав, — хотя не могу не пожалеть о том, что она отказывается содействовать мне и затрудняет таким образом производство следствия. Что ж, мы и без нее постараемся разрешить как-нибудь тайну пятна, от которой, — даю как слово — один шаг до открытия вора. Гардеробов я обыскивать не буду; но зато я намерен порыться в мыслях и поступках ваших слуг, поговорив с ними наедине. Однако прежде чем приступить к этому разговору, мне необходимо предложить вам еще несколько вопросов. Вы человек наблюдательный, мистер Бетередж, скажите же мне, не заметили ли вы каких-нибудь резких странностей в ком-либо из слуг (кроме естественного в этом случае переполоха и тревоги), когда оказалось, что алмаз похищен? Не поссорились ли они между собой? Не вспылил ли кто-нибудь из них случайно, или не заболел ли кто невзначай? Мне тотчас же пришла в голову вчерашняя болезнь Розанны Сперман, но едва хотел я отвечать приставу, как взор его быстро устремился в бок по направлению кустов, а из груди вылетело тихое восклицание: «вот тебе на!» — Что с вами? — спросил я. — Да опять ревматизм в спине, — громко отвечал пристав, как бы с намерением возвысив голос для какого-то третьего, невидимого слушателя. — Верно погода скоро переменится. Чрез несколько шагов мы достигли до угла дома, и круто повернув направо, вошли на террасу, а оттуда по главным ступеням спустились в сад. Тут пристав Кофф остановился на открытом месте, со всех сторон доступном зрению. — Да! так я опять возвращаюсь к этой молодой женщине, Розанне Сперман. С такою непривлекательною наружностью, как у нее, вряд ли можно иметь любовника, не так ли? Однако, в интересах самой бедняжки, я желал бы удостовериться, не запаслась ли и она вздыхателем, по примеру своих подруг? К чему, я вас спрашиваю, клонились все эти вопросы в данных обстоятельствах? Но вместо ответа, я только пристально смотрел ему в лицо. — Проходя сейчас мимо кустов, — сказал пристав, — я заметил в них Розанну Сперман. — Не в то ли время вы ее заметили, сэр, когда сказали: «вот тебе на»? — Именно тогда. Если тут замешан любовник, то нет ничего удивительного, что она пряталась; если же любовника нет, то при настоящем положении дел подобное укрывательство становится в высшей степени подозрительным, а я, с прискорбием, должен буду действовать в силу этих подозрений. Скажите мне ради самого Бога, что мог я отвечать ему на это? Мне известно было, что кустарниковая дорожка была любимым местом прогулки мистера Франклина; что вернувшись со станции железной дороги, он должен был непременно пройти через все домой, а что Пенелопа не раз заставала тут Розанну, цель которой, по словам моей дочери, состояла в том, чтоб обратить на себя как-нибудь внимание мистера Франклина. Если дочь моя была права, Розанна действительно могла поджидать тут мистера Франклина, в то время как заметил ее пристав. Стоя между двух огней, я положительно не знал, на что решиться: выдать ли вздорное предположение Пенелопы за свою собственную мысль, или возбудить подозрение пристава против Розанны и через это подвергнуть ее весьма важным последствиям. Из сострадания к бедной девушке — клянусь и честью и совестью, что из одного только сострадания — я предпочел посвятить пристава в ее тайну, и рассказал ему, что Розанна имела глупость влюбиться в мистера Франклина Блека. Пристав Кофф никогда не смеялся. Но в тех редких случаях, когда что-нибудь казалось ему забавным, углы рта его слегка искривлялись, но далее этого улыбка не шла. Так случилось и теперь. — Уж не скажете ли вы, что глупо с ее стороны иметь такое некрасивое лицо и быть простою горничной? — спросил он. — Во всяком случае, любовь ее к джентльмену с наружностию и манерами мистера Франклина Блека еще не кажется мне наибольшею глупостию в ее образе действий. Тем не менее, я весьма рад, что дело это разъяснилось; на душе стало как-то легче. Да, мистер Бетередж, будьте уверены, что я сохраню вашу тайну. Я по природе снисходителен к человеческим слабостям, хотя должность моя и не всегда позволяет мне прилагать эту добродетель к практике. Вы думаете, что мистер Франклин Блек и не подозревает о тайной склонности к нему этой девушки? Небось, будь она посмазливее, он тотчас бы догадался. Да, некрасивым женщинам плохо жить на белом свете; нужно надеяться, что хоть в будущей жизни они получат за это свое вознаграждение. А ведь у вас премиленький садик, а как прекрасно содержатся газон! Ну, посмотрите сами, как выигрывают цветы, когда она окружены зеленью, а не песком. Нет, благодарю вас, я не возьму этой розы. Я не могу равнодушно видеть, когда подламывают их стебли; это волнует меня столько же, сколько вас самих волнуют дрязги и неурядицы в людской. Ну, так как же, не подметили ли вы в ваших слугах чего-нибудь особенного, непонятного, когда распространилось известие о пропаже алмаза? До сих пор я был довольно откровенен с приставом Коффом; но вкрадчивость, с которою он подъехал ко мне с этим последним вопросом, заставила меня быть поосторожнее. Другими словами, я не чувствовал ни малейшей склонности помогать его розыскам, когда (подобно змее, искусно пробирающейся под травкой) он коварно подполз к моим сотоварищам. — Ничего не пришлось мне заметить, — отвечал я, — знаю только, что все мы потеряли головы, не исключая, и меня самого. — О! — сказал пристав, — а неужели вы ничего более не имеете сообщать мне? — Решительно ничего, — отвечал я, и мне казалось, что лицо мое в эту минуту было совершенно ясно и невозмутимо. Унылые глаза пристава Коффа пристально смотрели мне в лицо. — Надеюсь, мистер Бетередж, что вы позволите мне пожать вашу руку? — сказал он. — Я чувствую к вам какое-то особенное расположение. (В толк не возьму, почему выбрал он для заявления своей приязни именно ту самую минуту, когда я его обманывал. Это польстило моему самолюбию, и я не на шутку возгордился тем, что успел-таки наконец надуть знаменитого Коффа!) Мы вернулись домой, так как пристав просил меня отвести ему особую комнату и затем препровождать туда для совещания с ним, по одиночке и по разряду занимаемых ими должностей, всех слуг, живших собственно в доме. Я ввел пристава в мою комнату, а потом собрал прислугу в прихожей. Розанна Сперман явилась в числе прочих без малейшего смущения. Но в лукавстве и хитрости она не уступала самому приставу, а я подозреваю, что прежде чем он успел заметить ее в кустах, она уже подслушала наш разговор о слугах. Как бы то ни было, лицо ее имело такое выражение, словно ей никогда не приводилось даже и слышать о существовании в нашем саду кустарниковой дорожки. По требованию пристава я стал поодиночке посылать к нему слуг. Первое лицо, представшее на судилище — другими словами в мою комнату — была кухарка. Она оставалась там недолго и возвратилась с следующим замечанием: «Пристав Кофф хоть и угрюм, но зато настоящий джентльмен». За ней последовала горничная миледи. Она оставалась на допросе подолее, а вышедши оттуда, проворчала: «Если пристав Кофф не верит словам почтенной женщины, то он мог бы по крайности помолчать об этом!» Вслед за горничной миледи отправилась Пенелопа, но она скорешенько выбежала оттуда с следующим замечанием: «Как мне жаль пристава Коффа, батюшка. В молодости он верно испытал какую-нибудь сердечную неудачу». После Пенелопы наступил черед старшей служанки. Подобно горничной миледи, она оставалась на допросе довольно долго, и вернувшись, отрапортовала следующее: «Я не затем поступала в услужение к нашей госпоже, мистер Бетередж, чтобы какой-нибудь полицейский чиновник смел почти в глаза называть меня лгуньей!» Наконец очередь дошла до Розанны Сперман, которая, пробыв у пристава долее всех прочих, вернулась без малейшего замечания — безмолвная как могила и с побледневшими как полотно губами. Вслед за Розанной отправился слуга Самуил. Он оставался на допросе не более двух минут, и вернувшись, — заметил только, что стыдно тому человеку, который чистит сапоги пристава Коффа. Последняя отправилась Нанси — судомойка. Побыв там минуты дне, она вышла к нам с следующим заявлением: «Пристав Кофф не бессердечный человек, мистер Бетередж; он не отпускает шуточек над бедною работящею девушкой». Войдя к мистеру Коффу по окончании допроса, чтоб узнать, не будет ли каких дальнейших распоряжений, я застал пристава за его любимым занятием — он смотрел в окно и насвистывал себе под нос «Последнюю летнюю розу». — Не сделали ли каких открытий, сэр? — спросил я. — Если Розанна Сперман попросится со двора, — отвечал пристав, — то отпустите ее, бедняжку; только не забудьте тогда предупредить меня, что она уходит. И зачем я говорил ему об ее чувствах к мистеру Франклину! очевидно было, что несчастная девушка не избежала подозрений пристава, вопреки всем усилиям моим отвратить от нее эту беду. — Надеюсь, вы не подозреваете Розанну в пропаже алмаза? — отважился я спросить у него. Углы меланхолического рта снова искривились, и пристав посмотрел на меня так же пристально, как и в саду. — Позвольте мне лучше помолчать об этом, мистер Бетередж, — отвечал он. — А то, пожалуй, вы и во второй раз потеряете голову. Тут меня взяло сомнение, уж действительно ли удалось мне надуть знаменитого Коффа. Я положительно обрадовался, когда кухарка прервала наш разговор, постучавшись в дверь и объявив, что Розанна Сперман просится со двора; причины по обыкновению были те же: дурнота и желание подышать свежим воздухом. По данному приставом знаку, я отвечал, что Розанна может идти. — Где у вас задний выход для слуг? — спросил он, когда посланная удалилась. Я указал ему. — Заприте дверь вашей комнаты, — сказал пристав; — а если меня будут спрашивать, скажите, что я заперся, чтобы поразмыслить о следствии. Углы рта его опять искривились, и с этими словами он исчез. Будучи оставлен один при таких странных обстоятельствах, я почувствовал всепожирающее любопытство и с своей стороны пустился на розыски. Ново было, что пристав Кофф заподозрил Розанну во время допроса слуг в моей комнате. Единственные женщины, остававшиеся с ним долее других, за исключением самой Розанны, были: горничная миледи и наша старшая служанка, которые невзлюбили бедную девушку с первого дня ее поступления в ваш дом. Сообразив все это, я как будто случайно заглянул в людскую, увидал обеих женщин за чайным столом и немедленно к ним присоединился. (Заметьте, что капля чаю для женского язычка то же, что капля масла для угасающей лампы.) Надежды мои на содействие чайника не обманули меня. Он послужил мне как верный союзник, и менее нежели через полчаса я узнал столько же, сколько сам пристав Кофф. Оказалось, что ни горничная миледи, ни старшая служанка не поверили болезни Розанны, случившейся в четверг. В тот день обе чертовки (извините меня за выражение, но каким другим именем охарактеризовать двух злых женщин?) частенько заглядывали наверх; пробовали отворить дверь Розанны, но нашли ее запертою; стучались, но не получили ответа; прислушивались, но не слыхали в ее комнате ни малейшего шороха. Вечером, когда Розанна сошла к чаю, и миледи снова отослала ее в постель, две упомянутые чертовки еще раз стучались в ее комнату, но опять нашли ее запертою; они пытались было заглянуть в замочную скважину, но она была заткнута изнутри; в полночь увидали они из-под двери свет, а в четыре часа утра услыхали треск огня (огонь в комнате служанки в июне месяце!) Все это донесено было приставу Коффу, который в благодарность за их усердие скорчил кислую физиономию, и дал им ясно почувствовать, что показание их не внушают ему ни малейшего доверия. Отсюда неблагоприятные отзывы о нем женщин по выходе их с допроса. Отсюда и та готовность (если не считать влияние чайника), с которою они принялись злословить пристава за его будто бы невежливое с ними обращение. Зная уловки великого Коффа и убедившись в его намерении тайно выследить Розанну, я понял, что он нашел нужным скрыть от доносчиц, какую существенную пользу принесли они ему своими открытиями. Это были такого рода женщины, которые, раз смекнув, что им поверили, не преминули бы прихвастнуть своим значением, и, конечно, заставили бы Розанну Сперман стать еще осторожнее в своих поступках. Был великолепный летний вечер; сокрушаясь о судьбе этой несчастной девушки и крайне встревоженный общим положением наших дел, я вышел погулять немного, и, конечно, направился в кусты. Там я встретил мистера Франклина, ходившего по своей любимой дорожке. Он уже давно вернулся со станции и все время просидел у миледи. Своим рассказом о непостижимом сопротивлении мисс Рэйчел допустить осмотр своего гардероба госпожа моя привела его в такое уныние, что он видимо уклонялся даже со мной от разговора об этом предмете. В первый раз с тех пор как я знал мистера Франклина, пришлось мне подметить на его лице фамильные складки, характеризовавшие всех членов этой благородной семьи. — Ну, Бетередж, — сказал он, — как вам нравится эта таинственная, полная подозрений атмосфера, в которой мы живем все это время? Помните ли вы то утро, когда я впервые приехал сюда с Лунным камнем? Боже мой! и для чего мы тогда же не бросили его в пески! После этого приступа мистер Франклин замолчал, желая пересилить свое волнение. Минуты две мы шли рядом, не говоря ни слова; наконец он спросил меня, что сталось с приставом. Мистера Франклина нельзя было удовлетворить ответом, будто пристав сидит в моей комнате, обдумывая следствие, а потому я без всякой утайки передал ему о случившемся, в особенности налегая на доносы двух горничных относительно Розанны Сперман. С свойственною ему сообразительностью мистер Франклин понял во мгновение ока, на кого должны были устремиться подозрение пристава. — Не говорили ли вы мне сегодня утром, — спросил он, — что один из городских лавочников встретил вчера Розанну Сперман, пробиравшуюся через болота в Фризингалл, между тем как все считали ее больною и даже в постели? — Точно так, сэр. — Если горничная тетушки и старшая служанка не солгали, стало быть, лавочник не мог ошибиться. Девушка прикинулась больною, чтоб обмануть нас. Ей просто нужно было тайком отлучаться в город для какой-нибудь преступной цели. Я убежден, что платье, испачканное краской, принадлежало ей; а огонь, трещавший в ее комнате в четыре часа утра, зажжен был с намерением истребить это платье. Алмаз похищен Розанной, в этом нет более сомнения, а я тотчас же иду к тетушке, чтоб объявить ей об этом обстоятельстве. — Нет, уж пожалуйста повремените немного, сэр, — раздался позади нас меланхолический голос. Мы оба обернулись и очутились лицом к лицу с приставом Коффом. — Но почему хотите вы, чтобы я медлил? — спросил мистер Франклин. — Потому что слова ваши миледи тотчас же передаст мисс Вериндер, —отвечал пристав. — Прекрасно, но что же может выйти из этого? — спросил мистер Франклин, внезапно разгорячаясь, как будто пристав смертельно оскорбил его. — А как вы думаете, сэр, — спокойно возразил пристав Кофф, — благоразумно ли с вашей стороны делать мне подобные вопросы, да еще в такое время? Наступила пауза, мистер Франклин близко подошел к приставу, и оба пристально посмотрели друг другу в лицо. Мистер Франклин заговорил первый, но уже целым тоном ниже. — Вам, вероятно, известно, мистер Кофф, — сказал он, — что почва, по которой вы теперь ступаете, требует с вашей стороны величайшей осторожности и деликатности. — Не в первый, а может быть, в сотый раз приходится мне иметь дело с подобною почвой, сэр, — отвечал пристав с своею обычною невозмутимостью. — Итак, я должен понять из этого, что вы запрещаете мне рассказывать тетушке обо всем случившемся? — Я прошу вас понять только одно, сэр, что если вы без моего разрешение расскажете об этом леди Вериндер или кому бы то ни было, то я откажусь от следствия! После такого решительного ответа мистеру Франклину ничего более не оставалось делать, как подчиниться. Он с сердцем отвернулся от нас и ушел. Стоя поодаль и с трепетом прислушиваясь к их разговору, я решительно недоумевал, кого следовало мне подозревать теперь и на чем остановить свои догадки. Впрочем, несмотря на сильное смущение, я уразумел две вещи. Во-первых, что поводом к крупному разговору между приставом и мистером Франклином, была, по непостижимой для меня причине, сама мисс Рэйчел. Во-вторых, что оба собеседника вполне поняли друг друга, без всяких околичностей и предварительных объяснений. — А вы-таки поглупили в мое отсутствие, мистер Бетередж, пустившись на розыски без моего ведома, — сказал пристав; — пожалуйста, будьте вперед полюбезнее и не забывайте приглашать меня с собой, когда вам вздумается кое-что поразведать. Он взял меня под руку, и повернув назад, пошел опять в том же направлении, откуда только что вернулся. Положим, что упрек его был действительно мною заслужен, но из этого еще не следовало, чтоб я стал ловить вместе с ним Розанну Сперман. Я не рассуждал в то время, воровка она была, или нет; законно ли было мое сочувствие к ней, или преступно, я просто жалел ее — вот и все. — Чего вы хотите от меня? — спросил я, останавливаясь и освобождая свою руку из руки пристава.