Мистер Франклин мигом притворился, будто и он тоже не заметил девушек. Он также громко ответил: — Я в Розанне Сперман ровно никакого участия не принимаю. Я посмотрел на тот конец аллеи. Но мог только разглядеть, что Розанна, с последним словом мистера Франклина, быстро повернула назад. Вместо того чтобы противиться Пенелопе, как за минуту тому назад, она позволила моей дочери взять себя под руку и увести домой. Пока обе девушки скрывались из глаз, прозвонили к завтраку, и сам пристав Кофф должен был сознаться, что его дело дрянь. Он просто сказал мне: «Я поеду в Фризингал, мистер Бетередж, и вернусь к двум часам», и пошел своею дорогой, не прибавив ни слова более; а мы хоть на несколько часов отделалась от него совершенно. — Оправдайте меня перед Розанной, — сказал мистер Франклин, оставшись наедине со мной. — Я точно осужден говорить или делать одни неловкости при этой несчастной девушке. Вы сами должны были заметить, что пристав Кофф поставил западню нам обоим. Удайся ему сконфузить меня или раздражить ее до взрыва, тогда или ей, или мне пришлось бы проговориться соответственно его цели. Под влиянием минуты, я не видел лучшего выхода. Девушка ни в чем не проболталась, а приставу показано, что я вижу его насквозь. Очевидно, он подслушивал вчера, когда мы с вами говорили, Бетередж. «Мало того что подслушивал, — подумал я про себя. — Он припомнил мой рассказ о том, что Розанна влюблена в мистера Франклина, и на это именно и рассчитывал, взывая к участию мистера Франклина в Розанне, при самой Розанне». — Что до подслушиванья, сэр, — заметил я (оставя тот пункт про себя), — то все мы скорехонько будем заодно с ним в одной шайке, если дела такого рода позатянутся. Шарить, высматривать, подслушивать, это весьма естественные занятия людей в нашем положении. Денька через два, мистер Франклин, мы все онемеем друг для друга, по той причине, что всякий станет подслушивать, не проболтается ли другой, и все узнают взаимные тайны. Извините мою вспышку, сэр. Ужасная тайна, что гнетет нас в этом доме, ударила мне в голову, точно вино, и доводит меня до безумия. Я не забуду о том, что вы приказывали. Воспользуюсь первым же случаем, чтоб оправдать вас перед Розанной Сперман. — Вы ей ничего не говорили про вчерашнее, или сказали? — спросил мистер Франклин. — Нет, сэр. — Так и не говорите пока ничего. Лучше не вызывать ее на откровенность, пока пристав выжидает, как бы подстеречь нас обоих. Мое поведение непоследовательно, Бетередж, не правда ли? Я не вижу другого исхода этого дела, кроме улики Розанны, и все-таки я не могу, не хочу помогать приставу изловить эту девушку. Да, таки безрассудно, конечно. Но таков был и мой взгляд. Я вполне его понял. Если вы, хоть раз в жизни, припомните, что вы сами смертны, быть может, и вы поймете его. В кратких словах, вот каково было положение дел в доме и вне его, пока пристав Кофф ездил в Фризингалл. Мисс Рэйчел, упорно сидя в своей комнате, дожидалась времени, когда ей можно будет сесть в коляску и поехать к тетке. Миледи завтракала с мистером Франклином. После завтрака мистер Франклин принял одно из своих обычно-внезапных решений, и торопливо ушел облегчать волнение ума на прогулке. Я один видел его уход, а он сказал мне, что вернется прежде пристава. Перемена погоды, обозначась еще с вечера, теперь наступила. Вскоре после рассвета, за крупным дождем, подул сильный ветер и все свежел в течение дня. Но хотя тучи грозили не раз, дождя больше не было. Недурной денек для прогулки; если вы молоды и крепки, можете дышать сильными порывами ветра, налетающего с моря. Я прислуживал миледи после завтрака и помогал ей в сведении хозяйственных счетов. Она всего раз намекнула на Лунный камень, и то чтоб отклонить пока всякий разговор о нем. — Подождите возвращения этого господина, — сказала она, разумея пристава, — тогда надо будет говорить об этом, а теперь ничто нас не обязывает. Оставив госпожу, я застал в своей комнате поджидавшую меня Пенелопу. — Что бы вам, батюшка, сходить поговорить с Розанной, — сказала она, — мне за нее что-то страшно. Я живехонько догадался, в чем дело. Но одно из моих правил состоит в том, что мужчины (будучи существами высшего разряда) обязаны исправлять женщин, по возможности. Когда женщина хочет заставить меня что-нибудь сделать (дочь она мне, или нет, все равно), я всегда настаиваю, чтоб она сообщила мне побудительную причину. Чем чаще заставлять их разыскивать собственным умом причины, тем податливей становятся они во всех житейских отношениях. Не их вина, что они (бедняжки!) сначала действуют, а потом уже обдумывают; вина тех дурней, что потакают им. Пенелопину причину в настоящем случае можно передать собственными ее словами. — Мне кажется, батюшка, — сказала она, — мистер Франклин жестоко оскорбил Розанну, хотя и без умысла. — Зачем попала Розанна в кустарную аллею? — спросил я. — По своему сумамбродству, —сказала Пенелопа, — иначе этого нельзя и назвать. Она хотела переговорить с мистером Франклином нынче утром, во что бы то ни стало. Я употребила все усилия, чтоб удержать ее; вы это видели. Если бы мне только удалось увести ее до этих ужасных слов… — Ну, ну! — проговорил я, — войди в рассудок. Кажется, ничего не было такого, что бы могло встревожить Розанну. — Ничего такого и не было, батюшка. Но мистер Франклин сказал, что не принимает в ней ровно никакого участия, и… их, с каким жестоким выражением он сказал это! — Он сказал это, чтобы зажать рот приставу, — ответил я. — И я то же говорила ей, — сказала Пенелопа, — но видите ли, батюшка (хотя мистера Франклина и нечем попрекнуть), все же он иссушил ее, обманывал ее надежды за все это время, вот уже сколько недель, а теперь уж это выходит на покрышку всего! Она, разумеется, не в праве ждать от него участия. Конечно, это из рук вон, что она до такой степени забылась в ее положении. Но она, кажется, потеряла и стыд, и всякую меру, и все. Она испугала меня, батюшка, когда мистер Франклин сказал эти слова. Она точно окаменела от них. Вдруг на нее нашло такое спокойствие, пошла, взялась за свое дело, и вот с тех самых пор словно во сне. Я начинал понемногу беспокоиться. В манерах Пенелопы было что-то заглушавшее мое высшее разумение. Теперь, когда мысли мои обратились на этот предмет, я припомнил, что произошло с вечера между мистером Франклином и Розанной. При этой оказии она казалась пораженною в самое сердце; а нынче, на ее несчастие, бедняжке неизбежно разбередила рану. Жаль, жаль! Тем более, что ее ничто не оправдывало, и даже обижаться она была не в праве. Я обещал мистеру Франклину поговорить с Розанной, и вот, по-видимому, наступила пора сдержать слово. Мы застали девушку, которая мела коридор по ту сторону спален, бледною, но спокойною и, как всегда, чистенько одетою в свое пестрое платье. Я заметил у нее в глазах странную мутность и отупение, но не от слез, а как бы от слишком долгого и неподвижного взгляда на что-то такое. Быть может, это что-то такое было туманным созданием собственных ее дум. Вокруг нее, уж конечно, не было ни одного предмета, которого бы она не видала сотни раз. — Развеселитесь, Розанна, — сказал я, — нечего мучить себя своими фантазиями. Мне поручено кое-что передать вам от мистера Франклина. За тем я изложил ей дело с настоящей точки зрения в самых дружеских и успокоительных выражениях, какие мог подобрать. Мои правила в отношении прекрасного пола, как вы могла заметить, весьма строги. Но так ли, сяк ли, а лишь только сойдусь я с женщиной ладом к лицу, теория-то и не согласуется с практикой. — Мистер Франклин очень добр и внимателен. Поблагодарите его, пожалуйста. Вот и все, что она мне ответила. Дочь моя уже заметила, что Розанна взялась за работу словно во сне. Я дополнял теперь наблюдение тем, что она и слушала, и говорила словно во сне. Я усомнился, полно уж, способен ли ум ее принять сказанное мной как следует. — Вы вполне уверены, Розанна, что поняли меня? — спросил я. — Вполне уверена. Она отозвалась на мое слово не живою женщиной, но словно автомат, приводимый в движение машиной. И все время продолжала мести. Я как можно осторожнее, а нежнее взял у нее из рук щетку. — Полноте, Розанна, — сказал я, — вы ведь на себя не похожи. У вас что-то на душе. Я вам друг и останусь другом, если бы вы даже провинились в чем. Очистите свою совесть, Розанна, — очистите ее от этого. Было время, когда подобная речь вызвала бы слезы на глазах ее. Теперь я не видел в них никакой перемены. — Да, — сказала она, — я очищу свою совесть. — Перед миледи? — спросил я. — Нет. — Перед мистером Франклином? — Да, перед мистером Франклином. Я почти не знал, что и сказать на это. Она не в состоянии была понять предостережение относительно разговора с ним наедине, которое приказал передать ей мистер Франклин. Понемногу собравшись с мыслями, я только сказал ей, что мистер Франклин ушел гулять. — Нужды нет, — ответила она, — я нынче не стану беспокоить мистера Франклина. — Отчего бы не поговорить с миледи? — сказал я. — Лучший способ облегчить себе душу, это именно высказаться милосердой госпоже, проникнутой истинным христианством, которая всегда была так добра к вам. Она с минуту глядела на меня с серьезным и твердым вниманием, как бы удерживая в памяти все сказанное мной. Потом взяла у меня из рук щетку и тихонько отошла с ней немного дальше вдоль по коридору. — Нет, — проговорила она почти про себя, и продолжая мести, — я получше этого сумею облегчать свою душу. — Как же это? — Не мешайте мне только работать. Пенелопа пошла за ней и предложила ей помочь. — Нет, — ответила она, — мне самой нужно дело. Благодарю вас, Пенелопа. — Она оглянулась на меня. — Благодарю вас, мистер Бетередж. Тут уже ничем ее не возьмешь, нечего и говорить больше. Я сделал знак Пенелопе идти за мной. Мы оставили ее так точно, как и застали, метущею коридор словно во сне. — Разбирать это — дело доктора, — сказал я, — а мне уж не под силу. Дочь напомнила мне о болезни мистера Канди, происшедшей (как помните) от простуды после званого обеда. Ассистент его, некто мистер Ездра Дженнингс, конечно, был к нашим услугам. Но его мало знали в нашей стороне. Он был приглашаем мистером Канди только в редких случаях. И хорошо ли, худо ли это, но никто из нас не любил его и не доверял ему. Во Фризингалле были и другие доктора, но были чужды нашему дому; а Пенелопа сомневалась, не принесут ли незнакомые лица больше вреда, чем пользы Розанне в теперешнем ее состоянии. Я думал поговорить с миледи, но вспомнив о тяжком и тревожном гнете на душе ее, не решался прибавить ко всем ее мучениям еще новое беспокойство. Все же необходимо было что-нибудь сделать. Положение девушки было, по моему мнению, крайне опасно, и миледи надо бы известить об этом. Я нехотя пошел в ее комнату. Там никого не было. Миледи затворилась с мисс Рэйчел. Невозможно увидать ее, пока не выйдет. Я прождал напрасно, пока часы на главной лестнице не пробили трех четвертей второго. Спустя минут пять, я услыхал, что меня зовут на подъезде и тотчас узнал голос: пристав Кофф вернулся из Фризингалла. XVIII Спускаясь к главному выходу, я повстречался на лестнице с приставом. После всего происшедшего между нами, мне, признаться, не хотелось выказывать ни малейшего участия к его действиям; но я никак не мог победить свое любопытство, а потому, заглушав чувство собственного достоинства, спросил у мистера Коффа: — Что новенького в Фризингалле? — Видел индийцев, — отвечал пристав, — а сверх того узнал, что именно покупала в прошедший четверг Розанна Сперман в городе. Индийцев освободят в среду на будущей неделе. И я, и мистер Мортвет вполне убеждены, что они приходили сюда для похищения Лунного камня. Но событие, случившееся здесь в ночь под четверг, совершенно разрушало их расчеты, и они столько же виноваты в пропаже алмаза, сколько и мы с вами. Впрочем, за одно могу вам поручаться, мистер Бетередж, что если мы не отыщем Лунного камня, то уж они непременно найдут его. Погодите немного, мы еще не в последний раз виделись с фокусниками. Между тем как пристав произносил эта загадочные слова, мистер Франклин вернулся с своей прогулки; но более искусный в умении обуздывать свое любопытство, он прошел мимо вас в дом, не сказав ни слова. Что же до меня касается, то раз пожертвовав своим достоинством, я уже хотел извлечь из этой жертвы всевозможные выгоды. — Так вот что вы узнали об индийцах, — сказал я. — Ну, а как же насчет Розанны, сэр, не сделали ли вы и о ней каких открытий? Пристав Кофф покачал головой. — Тайна в этом отношении остается более чем когда-либо непроницаемою, — отвечал он. — Я напал на ее след в одной из фризингальских лавок, принадлежащей холщевнику Мальтби. У прочих торговцев, суконщиков, модисток, портных, она ничего не купала, да и у Мальтби взяла только несколько аршин полотна. Долго провозившись над выбором качества, она наконец остановилась на одном куске, и велела отрезать от него столько, сколько нужно для ночной кофты. — Для чьей же кофты? — спросил я. — Да верно для своей собственной. В четверг рано поутру, между тем как все вы покоились в своих постелях, она, вероятно, прокралась в комнату вашей барышни, чтобы похитить Лунный камень, а выходя оттуда, должно быть, мазнула как-нибудь неосторожно кофтой по невысохшей краске. Пятно на кофте не отмылось, а между тем она не посмела уничтожить испорченную вещь, не заменив ее прежде новою. — Что же заставляет вас предполагать, будто это была кофта самой Розанны? — возразил я. — Те материалы, которые она для себя покупала, — отвечал пристав. — Будь это кофта мисс Вериндер, то для нее потребовались бы кружева, оборка, и невесть какие украшения, да к тому же Розанна и не успела бы сшить ее в одну ночь. Кусок ровного полотна годится только для незатейливой кофты простой служанки. Поверьте мне, мистер Бетередж, это ново как день. Загадка состоит лишь в том, с какою целью (раз запасшись новою одеждой) прячет она испачканную, вместо того чтоб ее уничтожить? Если девушка не сделает добровольных показаний, то нам останется лишь одно средство разрешить этот мудреный вопрос: разыскать то потаенное местечко на зыбучих песках, куда она упрятала ящик, и тогда дело объяснится само собой.