— Но как же вы отыщете это место? — спросил я. — Весьма сожалею, что на этот раз не могу удовлетворить ваше любопытство, — отвечал пристав, — но это секрет, которого я никому не выдам. (Чтобы не раздразнить вашего любопытства, читатель, подобно тому, как он раздразнил мое, я открою вам, что пристав вернулся из Фризингалла снабженный обыскным листом. Опытность его в подобных делах навела его на мысль, что Розанна Сперман, вероятно, носила при себе описание местности, выбранной ею для хранения ящика, чтобы впоследствии можно было легче отыскать это потаенное убежище, если б ей вздумалось вернуться сюда при других обстоятельствах. Приставу захотелось, во что бы ни стало, овладеть этою памятною запиской, и раз добыв ее, он счел бы себя совершенно удовлетворенным.) — Оставим покамест пустые предположения, мистер Бетередж, — сказал он, — и приступим-ка лучше к делу. Я приказывал Джойсу присматривать без меня за Розанной. И где Джойс? Джойс был тот самый фризингальский полисмен, которого надзиратель Сигрев отдал в распоряжение пристава. Меж тем как последний делал этот вопрос, пробило два часа, и в ту же минуту подъехала карета, которая должна была увести мисс Рэйчел к ее тетке в Фризингалл. — Двух дел разом не делают, — сказал пристав, останавливая меня в ту минуту, как я уже собирался послать за Джойсом. — Дайте мне сперва проводить мисс Вериндер. В воздухе все еще пахло дождем, и потому для мисс Рэйчел запрягли крытую карету. Пристав Кофф сделал знак Самуилу, чтобы тот сошел к нему с своего места за каретой. — По сю сторону калитки привратника вы увидите одного моего приятеля, который будет ждать вас между деревьями, — сказал он Самуилу. — Не останавливая кареты, приятель мой вскочит к вам, а вы постарайтесь только не обращать на него внимания и прикусить ваш язычок: не то беда вам будет. Сделав это наставление слуге, пристав позволил ему возвратиться на свое место. Что подумал об этом Самуил, — не знаю, но я хорошо понимал, что за мисс Рэйчел положено было учредить строгий надзор с той самой минуты, как она выедет из родительского дома. Барышня наша под присмотром! Позади ее, на запятках родительской кареты, будет сидеть шпион! Мне хотелось вырвать свой мерзкий язык за то, что он осмелился унизиться до разговора с приставом Коффом. Миледи первая вышла из дому, и остановившись на верхней ступеньке лестницы, стала ждать, что будет далее. Ни мне, ни приставу она не сказала на слова. Закутавшись в легкую летнюю мантилью, которая служила ей для прогулки по саду, она стояла как статуя, с строго сжатыми устами, ожидая появления дочери. Чрез минуту на лестнице показалась и сама мисс Рэйчел. На ней было хорошенькое платье из какой-то нежной желтой ткани, которая служила прелестным фоном для ее смуглого лица и (в форме кофточки) плотно обхватывала ее талию. На голове у нее была щегольская соломенная шляпка с белым обвивавшимся вокруг вуалем; палевого цвета перчатки гладко обтягивали ее руку. Ее прекрасные черные волосы лоснились из-под шляпки как атлас; а маленькие ушки, похожие на две розовые раковины, украшены были жемчужными подвесками. Она быстро появилась на лестнице, стройная как лилия и столь же гибкая и грациозная в своих движениях, как молодая кошечка. Ничто, сколько я мог заметить, не изменилось в ее прекрасном лице, кроме глаз и губ. Глаза ее получили какой-то сверкающий дикий взгляд, который вовсе мне не нравился, а губы до такой степени утратила свой прежний цвет и улыбку, что я едва мог узнать их. Наскоро и внезапно поцеловав свою мать в щеку, она проговорила ей: «Постарайтесь простить меня, мамаша»; затем она так порывисто опустила свой вуаль, что даже разорвала его. Через минуту она уже сбежала с лестницы и бросилась в карету, как в убежище. Пристав Кофф во мгновение ока очутился подле нее. Он отстранил Самуила, и держась за раскрытую дверку кареты, предстал перед мисс Рэйчел в то время, когда она усаживалась на своем месте. — Что вам нужно? — спросила она из-под вуали. — Прежде чем вы уедете, мисс, — отвечал пристав, — мне необходимо сказать вам два слова. Препятствовать вашей поездке к тетушке я не имею никакого права; одно только осмелюсь вам заметить, что уезжая отсюда при настоящем положении следствия, вы тем самым воздвигаете мне препятствие к розысканию вашего алмаза. Прошу вас хорошенько вникнуть в мои слова, мисс, и окончательно решать: едете вы или нет. Мисс Рэйчел не удостоила его даже ответом. — Пошел, Джемс! — закричала она кучеру. Не оказав более ни слова, пристав молча захлопнул дверку. Но в эту самую минуту с лестницы сбежал мистер Франклин. — Прощайте, Рэйчел, — сказал он, протягивая ей руку. — Пошел! — еще громче крикнула моя молодая госпожа, столько же невнимательная к мистеру Франклину, как и к мистеру Коффу. Мистер Франклин отшатнулся, будто пораженный громом. Кучер, не зная что делать, в недоумении смотрел на миледи, еще стоявшую на крыльце. Гнев, печаль и стыд одновременно отразились на ее лице; она знаком велела кучеру ехать и затем поспешно вошла в комнаты. Когда карета тронулась, мистер Франклин очнулся, и обращаясь к миледи, — сказал ей: — Тетушка, вы были совершенно правы; примите же мою благодарность за ваше гостеприимство и позвольте мне уехать. Миледи обернулась, будто собираясь отвечать ему, но потом одумалась и, как бы не доверяя себе, только ласково махнула ему рукой. — Не уезжайте отсюда не повидавшись со мной, Франклин, — сказала она прерывающимся голосом, а затем удалилась в свою комнату. — Последнего одолжение жду от вас, Бетередж, — обратился тогда ко мне мистер Франклин, со слезами на глазах. — Выпроводите меня отсюда поскорее на железную дорогу! И с этими словами он также вошел в дом. Вот до какой степени могла обескуражить его мисс Рэйчел; судите же после того, как сильно он любил ее! Мы остались одна с приставом внизу лестницы. Обернувшись лицом к деревьям, между которыми извивалась дорога, он заложил рука в карманы и стал тихо насвистывать «Последнюю летнюю розу». — На все есть свое время, — сказал я довольно резко. — Теперь не время свистать, сэр. В эту минуту из-за деревьев показалась карета, направлявшаяся к калитке привратника, а позади ее на лакейском месте можно было ясно различать подле Самуила еще какую-то незнакомую фигуру. «Ладно!» сказал про себя пристав, потом, обращаясь ко мне, прибавил: — Правду говорите вы, мистер Бетередж, что свистать теперь не время. Теперь нужно приниматься за дело, не щадя никого. Начнем-ка с Розанны. Где Джойс? Мы оба стали его кликать, но не получили ответа. Тогда я послал за ним одного из конюхов. — Слышали ли вы, что я говорил с мисс Вериндер? —спросил меня пристав, пока мы ожидали возвращение конюха. — И заметили ли вы, как она приняла мои слова? Я напрямки объявил ей, что отъезд ее воспрепятствует розыску алмаза, а она все-таки уехала! Так знайте же, мистер Бетередж, что ваша барышня уехала в материнской карете не одна, а с товарищем, и товарищ этот никто другой как сам Лунный камень. Я промолчал. Вера моя в мисс Рэйчел была непоколебима, как и вера в смерть. Конюх вернулся в сопровождении Джойса, который, как мне показалось, шел весьма неохотно. — Где Розанна Сперман? — спросил пристав Кофф. — Сам не понимаю как это случилось, сэр, — начал Джойс, — и крайне сожалею о том, но так или иначе… — Уезжая в Фризингалл, — перебил его пристав, — я приказал вам стеречь Розанну Сперман, не подавая ей виду, что за ней присматривают, а вы хотите, кажется, сказать мне, что она ускользнула от вашей бдительности? — Боюсь, сэр, — начал Джойс с внезапною дрожью, — не слишком ли уж я постарался о том, чтоб она меня не заподозрила. Здесь столько коридоров в нижнем этаже, что… — А давно ли вы потеряли ее из виду? — Около часу, сэр. — Можете возвратиться в Фризнигалл к вашему постоянному посту, — сказал пристав своим спокойным, меланхолическим тоном. — Мне сдается, мистер Джойс, что ваше ремесло не по плечу вам, а должность сыщика слишком ничтожна для ваших способностей. Прощайте. Полисмен удалился. Не могу рассказать вам, как огорчало меня известие о Розанне Сперман. Тысячи различных предположений пробегали в голове моей, но не умея остановиться ни за одном из них, я стоял как вкопанный, молча уставясь на пристава. — Успокойтесь, мистер Бетередж, — сказал пристав, словно угадывая мои главнейшие опасения и стараясь прежде всего устранить их. — Вашей молодой приятельнице Розанне не удастся проскользнуть сквозь мои пальцы. Знайте, что пока мне будет известно местопребывание мисс Вериндер, я не потеряю следов и ее сообщницы. В прошедшую ночь я помешал их свиданию. Ну, что ж, они вместо того сойдутся нынче же в Фризангалле. Стало быть, нам нужно перенести наши розыски (а, пожалуй, гораздо ранее, нежели я предполагал) из дома леди Вериндер в тот дом, куда поехала теперь ее дочь. А покамест придется снова обеспокоить вас просьбой: еще раз созвать всю прислугу. Мы отправилась в людскую. Стыдно мне сознаваться в таком низком любопытстве, тем не менее, я должен объявить вам, читатель, что при последних словах пристава мною овладел новый припадок следственной горячки. Позабыв свою ненависть к приставу Коффу, я дружески ухватил его за руку. — Рада самого Бога, сэр, — сказал я, — откройте мне: с какою целью намерены вы созвать прислугу. Великий Кофф остановился, и в грустном экстазе проговорил, обращаясь к пустому пространству: — Что если б этот человек, — сказал пристав (очевидно намекая на меня), — да знал толк в розах, ведь он был бы совершеннейшим созданием в мире! Вслед за таким сильным излиянием чувств, пристав вздохнул и взял меня под руку. — Одно из двух, — сказал он, снова возвращаясь к прерванному разговору, — или Розанна Сперман отправилась прямо в Фризингалл (чтобы поспеть туда прежде меня), или она пошла сперва проведать свое потаенное местечко на песках. Прежде всего, нужно удостовериться, кто из слуг видел ее последним перед тем как она ушла из дому. Из допроса оказалось, что последняя видела ее судомойка Нанси. Она хорошо заметила, как Розанна выскочила через заднюю дверь с письмом в руках и остановила работника мясника, выгружавшего в это время привезенное мясо. Нанси слышала, как она просила работника, по возвращении в Фризингалл, отдать это письмо на почту. Работник, взглянув на адрес, — отвечал ей, что письмо, адресованное в Коббс-Голь, не расчет сдавать на фризингальскую почту, что суббота не почтовый день, а потому письмо достигнет своего назначение не ранее понедельника утром. Розанна отвечала ему, что это не беда, если письмо дойдет в понедельник утром, но что ей важнее всего верная доставка. Тогда работник уехал, обещав ей исполнить ее просьбу. В эту минуту Нанси позвали в кухню, и после нее уже никто не видал Розанны Сперман. — Ну, что же предполагаете вы делать теперь? — спросил я, когда мы снова остались наедине. — Что? — отвечал пристав, — нужно отправляться в Фризингалл. — Чтобы разыскать письмо, сэр? — Да, в этом письме находится памятная записка о потаенном хранилище ящика. В почтовой конторе я разузнаю, на чье имя адресовано письмо, и если предположение мои окажутся справедливыми, то я в следующий же понедельник сделаю визит вашей приятельнице, мистрис Иолланд. Я вышел с приставом, чтобы распорядиться насчет кабриолета. На конном дворе мы получили новые известие о скрывшейся девушке. XIX Слухи о побеге Розанны уже распространились между дворовою прислугой. Каждый с своей стороны навел справки, и таким образом добрались до одного проворного маленького чертенка, по прозвищу «Доффи», который, будучи употребляем иногда для очистки сада от сорных трав, видел Розанну не далее как полчаса тому назад. Доффи был убежден, что проходя через сосновую аллею, он встретил именно Розанну, которая не шла, а бегом бежала по направлению к берегу. — Знает ли мальчик береговые окрестности? — спросил пристав Кофф. — Он родился и вырос на этом берегу, — отвечал я. — Доффи, — сказал тогда пристав, — хочешь ли заработать шиллинг? В таком случае отправляйся за мной, а вы, мистер Бетередж, приготовьте к моему возвращению кабриолет. И с этими словами он таким быстрым шагом пустился на зыбучие пески, что (несмотря на мои еще хорошо сохранившиеся ноги) я не в состоянии был бы с ним соперничать; а маленький Доффи, подобно всем нашим молодым дикарям, когда они бывают в веселом настроении духа, гикнул и побежал рысью по пятам пристава. Здесь опять я нахожу невозможным изобразить то состояние духа, которое овладело мной по уходе мистера Коффа: то была какая-то странная, бестолковая гомозливость. Я делал тысячу бесполезных вещей внутри и вне дома, которых решительно не в состоянии теперь припомнить. Я даже не мог дать себе отчета, сколько времени прошло с тех пор, как пристав отправился на пески, когда Доффи примчал мне от него записку. Это был небольшой клочок бумажки, вырванный приставом из его портфеля и заключавший в себе следующие строки карандашом: «Пришлите мне поскорее ботинок Розанны Сперман, да не мешкайте, пожалуйста». Я послал первую попавшуюся мне женщину в комнату Розанны, потом, отправляя мальчика к приставу, велел передать ему, что сам немедленно последую с ботинком. Очень хорошо понимаю, что путь, избранный мною для выполнения полученных инструкции, был далеко не кратчайший, но я решился до тех пор не отдавать ботинка Розанны в руки пристава, пока не удостоверюсь, не затеял ли он какой-нибудь новой мистификации. Мое первоначальное желание оправдать как-нибудь девушку, если это окажется возможным, снова заговорило во мне в последнюю минуту. Столь возбужденное состояние чувств моих, помимо следственной горячки, заставило меня поторопиться, и потому, вооружась ботинком, я отправился на пески таким форсированным маршем, каким только способен ходить семидесятилетний старик, не слишком полагающийся на свои силы. Между тем как я приближался к берегу, собрались черные туча, дождь, отбиваемый ветром, хлынул широкими струями, а вдали, на песчаной отмели у входа в залив, слышен был грозный рев набегавших морских волн. Сделав несколько шагов вперед, я увидал Доффи, приютившегося на подветренной стороне песчаных холмов. Но скоро глазам моим предстала картина еще более мрачная: рассвирепевшее море, валы, разбивавшиеся о песчаную отмель, гонимый ветром дождь, который, подобно легкой дымке, вился над поверхностью вод, и бурый пустынный берег, на котором одиноко выделялась черная фигура пристава Коффа. Завидев меня, он указал рукой на север. — Держитесь этой стороны и спускайтесь ко мне отсюда, — громко крикнул он. Я стал спускаться с холмов, едва переводя дыхание, между тем как сердце мое так и хотело выскочить. Говорить я положительно не мог: сотни вопросов роились в моей голове, но ни один из них не выходил из моих уст. Лицо пристава испугало меня; взор его был ужасен. Он выхватил у меня ботинок и вложил его в след ноги, глядевший прямо на юг от того места, где мы стояли, в направлении к утесу, известному под названием южной скалы. След еще не размыло дождем, и ботинок девушки пришелся по нем точь-в-точь. Пристав молча указал мне на ботинок, стоявший в следу. Я схватил его за руку, снова пытаясь заговорить с ним, но как и прежде ничего не в силах был вымолвить. А он между тем продолжил спускаться все ниже, и ниже, до того самого места, где утесы упирались в песок. В это время около южной скалы только что начинался прилив, и набегавшая вода вздувалась над песчаною зыбью. В глубоком молчании, которое свинцом падало мне на сердце, с упорною, наводящею страх настойчивостью, пристав Кофф то здесь, то там вкладывал ботинок в следы, постоянно указывавшие, что девушка шла в направлении к скалам, а не от скал. В противоположном направлении никаких следов не было. Наконец пристав бросил эти бесплодные поиски. Он снова взглянул на меня, а затем на воды, все выше и выше вздымавшияся над таинственною поверхностью зыбучих песков. Я в свою очередь посмотрел туда же и угадал его тайную мысль. Ужасная, немая дрожь внезапно пробежала по моему телу; я упал на колени. — Она, должно быть, приходила сюда, — послышался голос пристава, говорившего с самим собой, — и эти скалы были, вероятно, свидетелями какой-нибудь ужасной катастрофы. Тогда только пришли мне на память странные взгляды, слова и поступки девушки, то отупение и безжизненность, с которыми она слушала меня и отвечала на мои вопросы несколько часов тому назад, когда я застал ее в коридоре со щеткой в руках. Все это промелькнуло в моей голове, пока говорил пристав, и я разом убедился, что он был далек от страшной истины. Я хотел поведать ему об оледенившем меня ужасе, я пытался было оказать ему: «Пристав, она сама искала этой смерти»; напрасно! слова не выходили из моих уст. Немая дрожь не покидала меня. Я не чувствовал дождя, не замечал прибывавшей воды. Предо мной стоял как бы призрак бедного погибшего создания, мне живо представилось то утро, когда я приходил за ней на пески, чтобы звать ее обедать. В ушах моих еще раздавались эти слова, что песчаная зыбь неудержимо влечет ее к себе, и что в ней-то, быть может, она и найдет свою могилу. Я почувствовал какой-то безотчетный ужас, применив несчастную судьбу этой девушки к моему родному детищу. Розанна была ей ровесница. Кто знает, быть может, и дочь моя не перенесла бы тех испытаний, которые выпали на долю Розанны, быть может, и она, подобно ей, наложила бы на себя руки. Пристав с участием помог мне встать и заставил меня отвернуться от того места, где погибла несчастная. Я вздохнул свободнее и стал понемногу отдавать себе отчет в окружающих меня предметах. С холмов бежали к нам наши дворовые люди, вместе с рыбаком Иолландом, которые, узнав о случившемся, еще издали спрашивали у нас, нашлась ли девушка. Убедив их в коротких словах, что следы, сохранившиеся на песке, принадлежали именно Розанне, пристав высказал предположение, что она, вероятно, сделалась жертвой какого-нибудь несчастного случая. Потом, отозвав в сторону рыбака, он повернулся с ним к морю, и стал его расспрашивать: