— Оба мы благословим тот день, в который я настоял на своем, а вы уступили. — Чувствуете ли вы то доверие, которое высказываете? — Судите сами. Я говорю, основываясь на том, что видел в своей семье. Скажите, что вы думаете о нашем фризингальском житье? Разве отец и мать несчастливы? — Далеко нет, по крайней мере, насколько я вижу. — Моя мать, будучи девушкой, Рэйчел (вся семья это знает), любила так же, как и вы, отдала сердце человеку, недостойному ее. Она вышла за отца, уважая его, удивляясь ему — и только. Вы видели своими глазами последствия. Не должно ли это ободрять и вас, и меня? {См. рассказ Бетереджа. Глава VIII} — Вы не будете торопить меня, Годфрей? — Мое время — ваше время. — Вы не будете требовать большего, нежели я могу дать вам? — Ангел мой! Я прошу только, чтобы вы отдали мне себя. — Возьмите меня! Вот как она правила его предложение! Новый порыв с его стороны, — на этот раз порыв греховного восторга. Он привлек ее к себе, ближе, ближе, до того, что лицо ее коснулось его лица; и тут… Нет! Я право не могу совладеть с собой, чтобы вести этот скандалезный рассказ далее. Позвольте мне только оказать, что я старалась закрыть глаза прежде нежели это случилось, и ровно секунду опоздала. Я, видите ли, рассчитывала на ее сопротивление. Она уступила. Всякой уважающей себя особе моего пола целые томы не скажут более. Даже моя неопытность в подобных делах теперь начинала прозирать исход этого свидания. К этому времени они так согласились между собой, что я вполне надеялась видеть, как они возьмутся под руку и пойдут венчаться. Однако, судя по следующим словам мистера Годфрея, еще оказывалась одна пустая формальность, которую необходимо было соблюсти. Он сел — на этот раз невозбранно — возле нее на оттоманку. — Не мне ли поговорить с вашею милою матушкой, — спросил он, — или вы сами? Она отклонила и то, и другое. — Не будем говорить ничего матушке, пока она не поправится. Я желаю, чтоб это пока оставалось втайне, Годфрей. Теперь идите, а возвращайтесь к вечеру. Мы и так засиделась уже здесь вдвоем. Она встала и, вставая, в первый раз еще взглянула на маленькую комнатку, в которой происходило мое мученичество. — Кто это опустил портьеру? — воскликнула она, — комната и без того слишком закупорена; к чему же вовсе лишать ее воздуха! Она подошла к портьере. В тот миг как она бралась уже за нее рукой, — когда открытие моего присутствия казалось неизбежным, голос румяного молодого лакея внезапно остановил дальнейшие действие с ее или с моей стороны. В этом голосе несомненно звучал сильнейший переполох. — Мисс Рэйчел! — кликал он, — где вы, мисс Рэйчел? Она отскочила от портьеры и побежала к дверям. Лакей вошел в комнату. Румянца его как не бывало. — Пожалуйте туда, мисс, — проговорил он. — Миледи дурно, мы никак не приведем ее в чувство. Минуту спустя я осталась одна и могла в свою очередь сойти вниз, никем не замеченной. В зале попался мне мистер Годфрей, спешивший за доктором. «Идите туда, помогите им!» сказал он, указывая в комнату. Я застала Рэйчел на коленях у дивана; она грудью поддерживала голову матери. Одного взгляда в лицо тетушка (при моих сведениях) достаточно было, чтоб убедиться в страшной действительности. Но я сохранила свои мысли про себя до прибытия доктора. Он недолго замешкался, и начал с того, что выгнал Рэйчел из комнаты, а потом сказал нам, что леди Вериндер более не существует. Серьезным людям, собирающим доказательства закоренелого материализма, быть может, интересно будет узнать, что он не выказал ни малейшего признака угрызения совести при взгляде на меня. Немного попозже я заглянула в чайную и в библиотеку. Тетушка умерла, не распечатав ни одного из моих писем. Я была так огорчена этим, что мне лишь несколько дней спустя пришло в голову, что она так и не оставила мне обещанного подарочка на память. VI 1. Мисс Клак свидетельствует свое почтение мистеру Франклину Блеку и, посылая ему пятую главу своего скромного рассказа, просит позволения заявить, что чувствует себя не в силах распространиться, как было бы желательно, о таком ужасном происшествии (при известных обстоятельствах), какова смерть леди Вериндер. Поэтому и присоединяет к собственной рукописи обширные выписки из принадлежащих ей бесценных изданий, трактующих об этом страшном предмете. Мисс Клак желает от всего сердца, да звучит эта выписка подобно трубному гласу в ушах ее уважаемого родственника, мистера Франклина Блека. 2. Мистер Франклин Блек свидетельствует свое почтение мисс Клак и просит позволения поблагодарить ее за пятую главу ее рассказа. Возвращая вместе с тем посланные ею выписки, он воздерживается от выражений личного нерасположения, которое он может питать к этому роду словесности, и просто заявляет, что предложенные добавления к рукописи не нужны для выполнения цели, какую он имеет в воду. 3. Мисс Клак просит позволение уведомить о получении ею обратно выписок. Она с любовию напоминает мистеру Франклину Блеку, что она христианка, и вследствие этого ему никак невозможно оскорбить ее. Мисс Клак упорно сохраняет чувство глубочайшего участия к мистеру Блеку и обязуется, при первом случае, когда болезнь низложит его, предложит ему пользование ее выписками вторично. Между тем ей было бы приятно узнать до начала следующей и последней главы ее рассказа, не будет ли ей позволено дополнить свое скромное приношение, воспользовавшись светом, который позднейшие открытия могла пролить на тайну Лунного камня. 4. Мистер Франклин Блек сожалеет, что не может исполнить желание мисс Клак. Он может лишь повторить наставления, которые имел честь преподать ей при начале ее рассказа. Ее просят ограничиться собственно личными сведениями о лицах и происшествиях, изложенных в ее дневнике. Она будет иметь доброту предоставить дальнейшие открытие перу тех лиц, которые могут писать в качестве очевидцев. 5. Мисс Клак чрезвычайно прискорбно беспокоить мистера Франклина Блека вторичным письмом. Выписки ее была возвращены ей, а выражение более зрелого взгляда на дело о Лунном камне воспрещено. Мисс Клак с горечью сознает, что должна (выражаясь по-светски) чувствовать себя униженною. Но нет, мисс Клак училась настойчивости в школе неудач. Цель ее письма — узнать, наложит ли запрещение мистер Франклин Блек (запрещающий все остальное) на появление текущей переписки в рассказе мисс Клак? При том положении, в которое вмешательство мистера Франклина поставило ее, как автора, ей должны дать право объяснения, на основании простой справедливости. А мисс Клак, с своей стороны, в высшей степени озабочена появлением ее писем, которые говорят сами за себя. 6. Мистер Франклин Блек соглашается на предложение мисс Клак с условием, чтоб она любезно сочла это заявление его согласием окончания их переписки. 7. Мисс Клак считает христианском долгом (до окончание переписки) уведомить мистера Франклина Блека, что последнее письмо его, — явно направленное к оскорблению ее, — не имело успеха в исполнении цели писавшего. Она с любовью просит мистера Блека удалиться в уединение своей комнаты и обдумать про себя, не достойно ли учение, — могущее поднять бедную, слабую женщину до высоты, недоступной оскорблению, — большего уважения, чем какое он расположен ощущать ныне. Если ее почтят извещением в таком смысле, мисс Клак торжественно обязуется возвратить мистеру Франклину Блеку полное собрание ее выписок. (На это письмо не получено никакого ответа. Комментарии излишни. (Подписано) Друзилла Клак.) VII Вышеизложенная переписка достаточно объясняет, почему мне не остается иного выбора, как только упомянуть о смерти леди Вериндер, чем и заканчивается пятая глава моего рассказа. Далее, строго удерживаясь в пределах личных моих сведений, надо начать с того, что по кончине тетушки я более месяца не видала Рэйчел Вериндер. Свидание ваше произошло, когда мне довелось провести несколько дней под одним кровом с нею. В продолжение моих гостин случилось нечто, касающееся ее помолвки с мистером Годфреем и настолько важное, что требует особого отчета на этих страницах. Разъяснением этого последнего из множества прискорбных домашних обстоятельств я завершу свой труд; ибо тогда я передам все, что мне известно, в качестве действительного (и весьма неохотного) свидетеля событий. Тетушкины останки были перевезены из Лондона и погребены на маленьком кладбище, прилегающем к церкви, в собственном ее парке. В числе прочих членов семейства и я получила приглашение на похороны; но не могла еще в такое короткое время (при моих религиозных понятиях) очнуться от удара, нанесенного мне этою кончиной. Сверх того, меня уведомили, что заупокойную службу будет совершать фризингальский ректор. Видав нередко в прошлые времена, как этот отверженец духовного звания составлял партию виста у леди Вериндер, я сомневаюсь, могло ли быть оправдано мое присутствие на печальной церемонии, если б я даже была в состоянии предпринять поездку. Леди Вериндер оставила дочь на попечение своего зятя, мистера Абльвайта-старшего. Он назначался в завещании опекуном до тех пор, пока племянница его выйдет замуж или достигнет совершеннолетия. При таких обстоятельствах мистер Годфрей, вероятно, уведомил своего отца о новых отношениях между ним и Рэйчел. Как бы то ни было, дней десять спустя по смерти тетушки, помолвка уже не была тайной в семейном кругу, а мистер Абльвайт-старший, еще один из отъявленнейших отверженцев, очень заботился, как бы ему сделать и себя, и власть свою наиболее приятными для молодой леди, которая собиралась замуж за его сына. Рэйчел заставила его порядочно похлопотать насчет выбора места, где бы можно было уговорить ее поселиться. Дом в Монтегю-Сквере напоминал ей о горестной утрате матери. Йоркширский дом напоминал о скандальной пропаже Лунного камня. Собственный дом ее опекуна в Фризингалле не представлял этих затруднений; но присутствие в нем Рэйчел, после недавней утраты, мешало бы веселиться ее двоюродным сестрам, и она сама просила о том, чтобы посещение было отложено до более удобного времени. Кончилось тем, что старик Абльвайт предложил попробовать нанять дом в Брайтоне. Жена его, больная дочь и Рэйчел поселятся там вместе, поджидая прочих к концу сезона. Они не будут принимать никого, кроме нескольких старых друзей и Годфрея, который всегда будет у них под рукой, разъезжая по железной дороге из Лондона к ним и обратно. Я описываю эти бесцельные перелеты с места на место, эту ненасытную суетню тела и ужасающий застой души, имея в виду их последствия. Этот наем дома в Брайтоне оказался именно тем случаем, которым Провидение воспользовалось, чтобы снова свести меня с Рэйчел Вериндер. Тетушка Абльвайт, высокая, неговорливая, цветущая на взгляд женщина. В ее характере одна только замечательная черта: она с роду ничего не делала сама и прожила жизнь, принимая всяческие услуги, усваивая всяческие мнения. Я никогда не встречала более безнадежной личности с духовной точки зрения: этот субъект озадачивает полнейшим отсутствием элементов сопротивления, над которыми стоило бы поработать. Тетушка Абльвайт внимала бы и тибетскому далай-ламе, точно так же как внимает мне, а подобно зеркалу отразила бы его воззрение так же охотно, как отражает мое. Она отыскала квартиру в Брайтоне, оставаясь в лондонском отеле, покоясь на диване и послав за себя сына. Она нашла необходимую прислугу, завтракая однажды утром в постели и отпустив со двора свою горничную с условием, чтобы та «начала свои визиты, сходив за мисс Клак». Я застала ее мирно обмахивающуюся веером, в блузе, в одиннадцать часов. — Милая Друзилла, мне нужна кое-какая прислуга. Вы такая умница, пожалуйста, найдите мне. Я окинула взглядом неубранную комнату. Церковные колокола благовестили ко вседневной службе, подсказывая мне слова кроткого выговора с моей стороны. — О тетушка! — сказала я с грустью, — достойно ли это английской женщины и христианки? Так ли совершается переход от временного к вечному? А тетушка ответила: — Я надену платье, Друзилла, если вы будете так добры, поможете мне. Что оставалось говорить после этого? Я производила чудеса над женщинами-убийцами, но ни на шаг не подвинулась в деле тетушки Абльвайт. — Где же список потребной нам прислуги? — спросила я. Тетушка кивнула головой. В ней не хватало энергии даже составить список. — У Рэйчел, душа моя, — сказала она, — в той комнате. Я пошла в ту комнату и таким образом, в первый раз после разлуки в Монтегю-Сквере, увидала Рэйчел. Она казалась такою жалкою, маленькою, худенькою, в траурном платье. Если б я придавала сколько-нибудь серьезное значение такой преходящей мелочи, как внешний вид, то, пожалуй, прибавила бы, что цвет ее лица был из тех, которые всегда теряют, если их не выделить полоской белого воротничка. Но что такое цвет вашего лица и ваша внешность? Это препятствие и западни, расставленные вам с вами, милые подруги, на пути к высшим целям! К величайшему изумлению, при входе моем в комнату, Рэйчел встала и пошла навстречу мне с протянутою рукой. — Очень рада вас видеть, — сказала она, — В прежнее время, Друзилла, у меня была привычка очень глупо и очень резко возражать вам. Я прошу прощения. Надеюсь, вы простите меня. Лицо мое, кажется, обличило удивление, почувствованное мною при этом. Она покраснела на миг и продолжала свое объяснение. — При жизни моей бедной матушки ее друзья не всегда бывали моими друзьями. Теперь, потеряв ее, сердце мое ищет утешение в тех, кого она любила. Вы были ею любимы. Попробуйте сблизиться со мной, Друзилла, если можете. Всякого человека, с правильно устроенною головой, высказанная таким образом побудительная причина просто поразила бы. Как! в христианской Англии молодая женщина, потерпевшая утрату, до такой степени лишена понятия о том, где следует искать истинного утешения, что надеется найти его в друзьях своей матери! В моей родственнице пробуждается сознание своих выходок против других лиц, но не вследствие убеждение и долга, а под влиянием чувства и настроения! Плачевные думы, но все-таки подающие некоторую надежду лицам, подобно мне искусившимся в совершении добрых дел. Не худо бы, подумала я, исследовать, в какой мере изменился характер Рэйчел вследствие утраты матери. Я решилась, вместо пробного камня, употребить ее помолвку с мистером Годфреем Абльвайтом. Ответив на первый шаг со всевозможным радушием, я, по ее приглашению, села рядом с нею на диван. Мы говорили о семейных делах и планах на будущее время, все еще обходя тот план, который завершался ее замужеством. Как я ни старалась направить разговор на этот пункт, она решительно уклонялась от моих намеков. Открытая постановка вопроса с моей стороны была бы преждевременна на первых порах нашего примирения. К тому же, я разузнала все, что мне хотелось знать. Она уже не была тою легкомысленною, дерзкою девушкой, которую я слышала и видела во время моего мученичества в Монтегю-Сквере. Одного этого достаточно было для поощрения меня взяться за ее обращение на путь истинный, начав с нескольких слов серьезного предостережения, направленных против поспешного заключения брачных уз, а затем переходя к высшим целям. Взирая на нее с новым участием, и вспоминая, как внезапно, очертя голову, приняла она супружеские воззрение мистера Годфрея, я считала мое вмешательство священным долгом и ощущала в себе ревность, подававшую надежды на достижение необыкновенных результатов. В таком деле, думала я, главнейшее — быстрота действия. Я тотчас вернулась к вопросу о прислуге, необходимой для нанятого дома. — Где же список, моя милая? Рэйчел отыскала его. — Повар, черная кухарка, горничная и лакей, — читала я. — Милая Рэйчел, эта прислуга нужна только на время, на то время, пока дом будет в найме у вашего опекуна. Нам затруднительно будет найти людей подходящего характера и способностей на такой краткий срок, если искать их в Лондоне. Есть ли еще и дом-то в Брайтоне? — Да. Годфрей нанял; и кое-кто из тамошних просились в услужение; но он не думал, чтоб они годились нам, и приехал сюда, ничем не порешив с нами. — А сама вы опытны в этих делах, Рэйчел? — Нет, нисколько. — А тетушка Абльвайт не хлопочет?