— Будь она… ваша мисс Джен Анна Стемпер! Я не в силах написать ужасного слова, изображенного здесь многоточием. Когда оно вырвалось из уст его, я вскрикнула, кинулась к угольному столику, на котором лежал мой мешок, вытрясла из него все проповеди, выбросила одну из них «о нечестивых клятвах» под заглавием: «Молчите ради Бога!» и подала ему с выражением скорбной мольбы. Он разорвал ее пополам и бросил в меня через стол. Прочие поднялись в испуге, видимо не зная, чего ждать после этого. Я тотчас же села в свой уголок. Однажды, почти при такой же обстановке, мисс Джен Анну Стемпер повернули за плечи и вытолкали из комнаты. Одушевленная ее духом, я готовилась к повторению ее мученичества. Но нет, — этому не было суждено свершиться. Вслед за тем он обратился к жене. — Кто это, кто, — проговорил он, захлебываясь от бешенства, — кто пригласил сюда эту бесстыжую изуверку? Вы, что ли? Не успела тетушка Абльвайт слова сказать, как Рэйчел уже ответила за все: — Мисс Клак, — сказала она, — моя гостья. Эти слова странно подействовали на мистера Абльвайта. Пламенный гнев его вдруг перешел в ледяное презрение. Всем стало ясно, что Рэйчел, — как ни был кроток и ясен ответ ее, — сказала нечто, дававшее ему первенство над нею. — А? — сказал он, — мисс Клак ваша гостья в моем доме? Рэйчел в свою очередь вышла из себя, вспыхнула, глаза ее гневно заблистали. Она обратилась к адвокату, и показывая на мистера Абльвайта, надменно спросила: — Что он хочет этим сказать? Мистер Брофф вступился в третий раз. — Вы, по-видимому, забываете, — сказал он, обращаясь к мистеру Абльвайту, — что вы наняли этот дом для мисс Вериндер в качестве ее опекуна. — Не торопитесь, — перебил мистер Абльвайт, — мне остается сказать последнее слово, которое давно было бы сказано, если б эта… (Он посмотрел на меня, приискивая, каким бы мерзким словом назвать меня) если б эта девствующая пролаза не перебила меня. Позвольте вам сказать, сэр, что если сын мой не годится в мужья мисс Вериндер, я не смею считать себя достойным быть опекуном мисс Вериндер. Прошу понять, что я отказываюсь от положения, предлагаемого мне в завещании леди Вериндер. Я, — как говорится у юристов, — отстраняюсь от опеки. Дом этот по необходимости нанят был на мое имя. Я принимаю всю ответственность на свою шею. Это мой дом. Я могу оставить его за собой или отдать внаймы, как мне будет угодно. Я вовсе не желаю торопить мисс Вериндер. Напротив, прошу ее вывести свою гостью и поклажу, когда ей заблагорассудится. Он отдал низкий поклон и вышел из комнаты. Такова-то была месть мистера Абльвайта за то, что Рэйчел отказалась выйти за его сына! Как только дверь затворилась за ним, мы все онемели при виде феномена, проявившегося в тетушке Абльвайт. У нее хватило энергии перейти комнату. — Душа моя, — сказала она, взяв Рэйчел за руку, — я стыдилась бы за своего мужа, если бы не знала, что виноват его характер, а не он сам. Это вы, — продолжала тетушка Абльвайт, обращаясь в мой уголок, с новым приливом энергии, на этот раз во взгляде, вместо оконечностей тела, — вы своими кознями раздражили его. Надеюсь никогда более не видать вас и ваших проповедей. — Она обернулась к Рэйчел и поцеловала ее. — Прошу прощения, душа моя, — сказала она, — от имени моего мужа. Что я могу для вас сделать? Извращенная в самом существе своих понятий, капризная, и безрассудная во всех своих действиях, Рэйчел залилась слезами в ответ на эти общие места и молча отдала тетке поцелуй. — Если мне позволено будет ответить за мисс Вериндер, — сказал мистер Брофф, — смею ли просить вас, мистрис Абльвайт, послать сюда Пенелопу с шалью и шляпкой ее госпожи. Оставьте нас минут на десять, —прибавил он, понизив голос, — и положитесь на то, что я поправлю дело к общему удовольствию, как вашему, так и Рэйчел. Удивительную веру питала вся семья в этого человека. Не говоря более ни слова, тетушка Абльвайт вышла из комнаты. — Ага! — сказал мистер Брофф, глядя ей вслед, — Гернкасльская кровь не без изъяна, согласен. А все-таки в хорошем воспитании есть нечто! Отпустив эту чисто светскую фразу, он пристально поглядел в мой угол, как бы надеясь, что я уйду. Но мое участие к Рэйчел, бесконечно высшее его участия, пригвоздило меня к стулу. Мистер Брофф отступился, точь-в-точь как у тетушки Вериндер в Монтегю-Сквере. Он отвел Рэйчел в кресло у окна, и там заговорил с нею. — Милая молодая леди, — сказал он, — поведение мистера Абльвайта естественно оскорбило вас и захватило врасплох. Если бы стоило терять время на обсуждение этого вопроса с таким человеком, мы бы скоренько доказали ему, что он не совсем-то в праве распоряжаться по-своему. Но время терять не стоило. Вы совершенно справедливо сказали сейчас: «не стоит обращать на него внимания». Он приостановился, и поглядел в мой уголок. Я сидела неподвижно, держа проповеди под рукой, а Мисс Джен Анну Стемпер на коленах. — Вы знаете, — продолжил он, снова обращаясь к Рэйчел, — что нежному сердцу вашей матушки свойственно было видеть одну лучшую сторону окружающих ее, а вовсе не видеть худшей. Она назначила своего зятя вашим опекуном, будучи в нем уверена и думая угодить сестре. Сам я никогда не любил мистера Абльвайта и убедил вашу матушку включить в завещание статью, в силу которой душеприказчики могли бы в известных случаях советоваться со мной о назначении нового опекуна. Один из таких случаев именно и был сегодня, и я могу покончить всю эту деловую сушь и мелочь, надеюсь, довольно приятно, — письмом от моей жены. Угодно ли вам почтить мистрисс Брофф принятием ее приглашения? Хотите остаться в моем доме, как родная в моей семье, пока мы, умные люди, сговоримся наконец и порешаем, что тут следует предпринять? При этих словах я встала с тем, чтобы вмешаться. Мистер Брофф именно то и сделал, чего я боялась в то время, как он спросил у мистрисс Абльвайт шаль и шляпку Рэйчел. Не успела я слова сказать, как Рэйчел с горячею благодарностью приняла его приглашение. Если я потерплю, чтобы предположение их осуществилось, если она раз переступит порог в доме мистера Броффа, прощай пламенная надежда моей жизни, надежда на возвращение к стаду заблудшей овцы! Одна мысль о таком бедствии совершенно меня ошеломила. Я пустила на ветер жалкие нити светских приличий и, переполненная ревностью, заговорила без всякого выбора выражений. — Стойте! — сказала я, — стойте! Вы должны меня выслушать. Мистер Брофф, вы не родня ей, а я — родня! Я приглашаю ее, — я требую у душеприказчиков назначение опекуншей меня. Рэйчел, милая Рэйчел, я предлагаю вам мое скромное жилище, приезжайте в Лондон с первым поездом, и разделите его со мной! Мистер Брофф ничего не сказал на это. Рэйчел поглядела на меня с обидным удивлением, даже не стараясь хоть сколько-нибудь скрыть его. — Вы очень добры, Друзилла, — сказала она, — я надеюсь посетить вас, когда мне случится быть в Лондоне. Но я уже приняла приглашение мистера Броффа и считаю за лучшее остаться пока на его попечении. — О, не говорите этого! — умоляла я, — не могу я расстаться с вами, Рэйчел, — не могу! Я хотела заключить ее в объятья. Но она увернулась. Ревность моя не сообщилась ей; она только испугала ее. — Право же, — сказала она, — это вовсе лишняя тревога. Н не понимаю, к чему это. — И я также, — сказал мистер Брофф. Жестокость их, отвратительная светская жестокость, возмутила меня. — О, Рэйчел, Рэйчел! — вырвалось у меня, — неужели вы до сих пор не видите, что сердце мое жаждет сделать из вас христианку? Неужели внутренний голос не говорить вам, что я стараюсь для вас делать то, что пробовала сделать для вашей милой матушки, когда смерть вырвала ее из моих рук? Рэйчел подвинулась ко мне на шаг и весьма странно посмотрела на меня. — Не понимаю вашего намека на матушку, — сказала она, — будьте так добры, объяснитесь, мисс Клак. Прежде чем я успела ответить, мистер Брофф выступил вперед, и подав Рэйчел руку, хотел увести ее. — Лучше оставить это, мой друг, — сказал он, — лучше бы, мисс Клак, не объясняться. Будь я пень или камень, и тогда бы подобное вмешательство заставило высказать правду. Я с негодованием собственноручно оттолкнула мистера Броффа и в прилично торжественных выражениях изложила взгляд, каким истинное благочестие взирает на ужасное бедствие смерти без напутствия. Рэйчел отскочила от меня, — совестно сказать, — с криком ужаса. — Уйдемте! — сказала она мистеру Броффу, — уйдемте, Бога ради, пока эта женщина не сказала более! О, вспомните, как безобидна, как благодетельна и прекрасна была жизнь бедной матушки! Вы были на похоронах, мистер Брофф; вы видели, как все любили ее; вы видели, сколько сирых и бедных над могилой ее оплакивали потерю лучшего друга. А эта несчастная хочет заставить меня усомниться в том, что земной ангел стал ныне ангелом небесным! Чего мы стоим, о чем толкуем? Уйдемте! Мне душно при ней! Мне страшно с ней в одной комнате! Не слушая никаких увещаний, она кинулась к двери. В то же время ее горничная принесла ей шаль и шляпку. Она кое-как накинула их. — Уложите мои вещи, — сказала она, — и привезите их к мистеру Броффу. Я хотела было подойти к ней. Я была поражена и огорчена, но, — нужно ли говорить это? — вовсе не обижена. Мне хотелось только сказать ей: «Да укротится жестокосердие ваше! Я от души прощаю вам!» Она опустила вуаль, вырвала шаль у меня из рук, и быстро выбежав, захлопнула предо мною дверь. Я снесла оскорбление с обычною твердостью. Я и теперь вспоминаю о нем с той же свойственной мне высоты, недосягаемой обидам. У мистера Броффа еще нашлась прощальная насмешка на мой счет, прежде чем он спасовал в свою очередь. — Лучше бы вам не объясняться, мисс Клак, — сказал он, поклонился и вышел. Затем последовала особа в чепце с лентами. — На что ясней, кто их всех так взбудоражил, — сказала она, — я бедная служанка, но и мне, скажу вам, стыдно за вас. И эта ушла, хлопнув за собой дверью. Я осталась одна в комнате. Всеми униженная, всеми покинутая, я осталась одна-одинехонька. Нужно ли прибавлять что-нибудь к этому простому изложению фактов, к этой трогательной картине христианки, гонимой светом? Нет! Мой дневник напоминает, что здесь оканчивается еще одна из разрозненных страниц моей жизни. С этого дня я уже не видала более Рэйчел Вериндер. Я простила ей во время самой обиды. С тех пор она пользовалась моими молитвенными желаниями ей всякого блага. И в довершение платы добром за зло, — она получит в наследство, когда я умру, жизнеописание, переписку и труды мисс Джен Анны Стемпер. Рассказ 2-й, доставленный Матвеем Броффом, адвокатом из Грейз-Инн-Сквера I После того как доблестный друг мой, мисс Клак, покинула перо, я беру его, в свою очередь, по двум причинам. Во-первых, я в состоянии пролить необходимый свет на некоторые интересные обстоятельства, до сих пор остававшиеся в тени. Мисс Вериндер имела тайные основание нарушить данное слово, и я знал их вполне. Мистер Годфрей Абльвайт также имел тайные основания отказаться от всяких прав на получение руки очаровательной кузины, и я разведал, в чем дело. Во-вторых, уж не знаю к счастию или к несчастию, в описываемое мною время я был лично замешан в тайну индийского алмаза. Я имел честь принимать в моей собственной конторе восточного иноземца, который отличался утонченностию своего обращения и бесспорно был никто иной, как сам начальник трех индийцев. Прибавьте к этому, что на другой день, встретив знаменитого путешественника, мистера Мортвета, я имел с ним разговор по предмету Лунного камня, весьма важный относительно дальнейших событий. Вот изложение моих прав на то место, которое занято мною на этих страницах. Разъяснение истинного значения размолвки предшествовало остальному в хронологическом порядке, а потому и в настоящем рассказе должно появиться на первом месте. Оглядываясь назад, вдоль по всей цепи событий из конца в конец, я нахожу нужным, как бы то ни казалось странным, начать сценой у постели моего превосходного доверителя и друга, покойного сэра Джона Вериндера. В сэре Джоне была своя доля, и пожалуй довольно значительная доля, самых невинных и милых слабостей, свойственных человеческому роду. Надо упомянуть об одной из них, относящейся к предмету этого рассказа, именно о непобедимом отвращении его от прямого взгляда на свою обязанность составить завещание, пока еще пользовался обычным, добрым здоровьем. Леди Вериндер употребляла все свое влияние, чтобы пробудить в нем сознание долга относительно этого дела; я пускал в ход все свое влияние. Он признавал справедливость наших взглядов, но не шел далее ни шагу, до тех пор пока не овладела им болезнь, которая впоследствии свела его в могилу. Тогда-то наконец послали за мной, чтобы доверитель мой мог передать мне свои распоряжение относительно завещания. Оказалось, что проще этих распоряжений мне еще не приходилось выслушивать в течении всего моего поприща. Войдя в комнату, я застал сэр Джона дремлющим. Увидав меня, он окончательно пробудился. — Как поживаете, мистер Брофф? — сказал он. — Я недолго задержу вас. А потом опять засну. Он смотрел с большим любопытством, пока я собирал перья, чернила и бумагу. — Готовы? — спросил он. Я поклонился, обмакнул перо и ждал распоряжений. — Завещаю все моей жене, — сказал сэр Джон. — Конец! — он повернулся на другой бок и готовился заснуть сызнова. Я должен был обеспокоить его. — Следует ли мне понять это так, спросил я, — что вы оставляете все, чем владеете до кончины, всю свою собственность, всякого рода, по всем описям, безусловно леди Вериндер? — Да, — сказал сэр Джон, — только я кратче выражаюсь. Отчего бы вам не выразиться также кратко и не дать мне уснуть? Все моей жене. Вот мое завещание. Собственность его находилась в полном его распоряжении и была двух родов. Собственность в землях (я намеренно воздерживаюсь от употребления юридических выражений) и собственность в деньгах. В большинстве случаев я, вероятно, счел бы своим долгом потребовать от доверителя пересмотра завещания. В деле же сэра Джона, я знал, что леди Вериндер не только достойна неограниченного доверия, возлагаемого на нее мужем (его достойна всякая добрая жена), но и способна как следует воспользоваться этим доверием (чего не в силах сделать и одна из тысячи, насколько я знаю прекрасный пол). Десять минут спустя завещание сэр Джона было написано и скреплено его подписью, а сам добряк сэр Джон принялся за прерванный отдых. Леди Вериндер вполне оправдала доверие, которым облек ее муж. На первых же днях своего вдовства послала за мной и составила свое завещание. Она так глубоко о разумно понимала свое положение, что в моих советах не оказывалось на малейшей надобности. Вся моя обязанность ограничивалась облечением ее распоряжений в надлежащую законную форму. Не прошло двух недель с тех пор как сэр Джон сошел в могилу, будущность его дочери была уже обеспечена с величайшею мудростию и любовию.