— Нет, проговорила она, — погодите! Выходит, что я должна оправдать свое поведение перед вами. Извольте же остаться, и выслушать. Или вы унизитесь до подлейшей низости и силой вырветесь отсюда? Сердце мое разрывалось при виде ее, сердце мое разрывалось от ее слов; я только знаком и мог ответить ей, что подчиняюсь ее воде. Яркий румянец гнева стал отливать с лица ее, когда я вернулся, и молча сел на стул. Она помедлила, собираясь с силами. Когда же заговорила, в ней заметен был лишь один признак волнения: она говорила, не глядя на меня; руки ее была крепко сжаты на коленях, а глаза потуплены в землю. — Так я должна была оказать вам простую справедливость, объяснясь, — сказала она, повторяя мои слова. — Вы увидите, пробовала ли я оказать вам справедливость, или нет. Я вам сейчас говорила, что не спала, и не ложилась в постель, после того как вы вышли из гостиной. Нет надобности докучать вам, останавливаясь на том, что я думала, вы не поймете моих мыслей, — я только скажу, что я сделала по прошествии некоторого времени, когда опомнилась. Я не хотела будить весь дом и рассказывать всем о случившемся, как бы следовало сделать. Несмотря на все виденное мной, я еще довольно любила вас для того, чтобы скорее поверить — чему бы то ни было! любой небылице, — нежели допустить мысль, что вы были сознательным вором. Думала я, думала и решалась наконец писать к вам. — Я не получал письма. — Знаю, что не получали. Погодите, я вам скажу, почему именно. Мое письмо ничего не высказывало прямо. Оно погубило бы вас на всю жизнь, попав в чужие руки. В нем говорилось только, — хотя вы, вероятно, поняли бы меня, что я имею основание считать вас несостоятельным должником, и знаю по собственному опыту и по опыту моей матери, как вы неосторожны и не слишком разборчивы в средствах доставать необходимые деньги. Вы вспомнили бы о посещении вас французским адвокатом и поняли бы, на что я намекаю. Далее, читая с некоторым вниманием, вы дошли бы до предложения, которое я хотела вам сделать, — тайного (на слова, заметьте, не было бы сказано в явь даже между нами!) предложение займа такой значительной суммы, какую только можно достать. И я достала бы! — воскликнула она, снова вспыхивая румянцем и снова взглянув на меня, — я сама заложила бы алмаз, если бы не могла достать денег иным путем! В таких выражениях я, и написала к вам. Погодите, мало того. Я устроила так, чтобы Пенелопа отдала вам письмо, когда возле вас никого не будет. Я намеревалась запереться в своей спальне и отворить гостиную на все утро. Я надеялась, от всего сердца, от всей души надеялась, что вы воспользуетесь случаем и тайно положите алмаз обратно в ящик. Я попробовал заговорить. Она остановила меня нетерпеливым движением руки. Ощущение ее так быстро менялись, что гнев уже снова закипал в ней. Она встала с кресла и подошла ко мне. — Знаю, что вы хотите сказать, — продолжала она, — вы хотите опять напомнить мне, что не получали моего письма. Это вот почему: я изорвала его. — По какой причине? — спросил я. — По самой уважительной. Я предпочла скорее разорвать его, чем бросить такому человеку как вы! Какова была первая весть, дошедшая до меня поутру? Что я услыхала именно в то самое время, когда мой замысел созрел? Я узнала, что вы — вы!!! — первый обратились к полиции. Вы были деятелем, начинателем; вы более всех хлопотали о розыске драгоценности! Вы простирали свою смелость до того, что желали переговорить со мной о пропаже алмаза, того алмаза, который сами украли, того алмаза, что все это время был в ваших руках! После этого доказательства вашего отвратительного лукавства и хитрости, я разорвала письмо. Но и тогда, — в то время как меня до бешенства доводили пытливые расспросы полицейского, присланного вами, и тогда в уме моем тяготело что-то роковое, не дозволявшее мне выдать вас. Я сказала себе: «он играл низкую комедию перед всеми домашними. Посмотрим, сыграет ли он ее предо мной». Кто-то сказал мне, что вы на террасе. Я заставила себя глядеть на вас и говорить с вами. Вы забыли, что я вам говорила тогда? Я мог бы ответить, что помню все до единого слова. Но к чему бы послужил этот ответ в такую минуту? Мог ли я сказать ей, что слова ее удивили меня, огорчили, выказали мне ее в состоянии опасного нервного раздражения, и даже возбудили во мне минутное сомнение, точно ли пропажа алмаза составляет для нее такую же тайну как и для всех нас, но что я не видал в них ни проблеска действительной правды? Не имея ни малейшего доказательства для восстановления своей невинности, мог ли я уверить ее, что я менее всякого постороннего человека догадывался об истинном смысле ее слов, сказанных мне на террасе? — Может быть, вам удобнее забыть это; мне — приличнее вспомнить, — продолжала она, — я знаю, что я говорила, потому что обдумала это про себя прежде чем сказать. Я давала вам возможность за возможностью сознаться в правде. Я ничего не пропустила из того, что могла сказать, и разве только прямо не сказала вам, что знаю, как вы совершили кражу. А вы, вместо всякого ответа, поглядели на меня с видом удивления, и невинности в лукавом лице, точь-в-точь как смотрели на меня сегодня, как и теперь смотрите! В то утро я рассталась с вами, узнав наконец, что вы такое были и есть, — самый низкий из всех негодяев. — Если бы вы в то время высказалась, Рэйчел, вы могли бы расстаться со мной, зная, что жестоко оскорбили невинного. — Если б я высказалась перед другими, — возразила она с новым взрывом негодования, — вы были бы опозорены на всю жизнь! Если б я высказалась наедине с вами, вы бы отвергли это, как и теперь отвергаете! Не думаете ли вы, что я бы вам поверила? Разве задумается солгать человек, сделавший то, что вы сделали на моих глазах, а потом поступивший так, как вы поступили при мне? Повторяю вам, я ужаснулась вашей лжи после ужаса при виде вашего воровства. Вы говорите об этом как о недоразумении, которое можно рассеять несколькими словами! Ну, вот конец недоразумению. Что же, дело поправлено? Дело остается совершенно по-прежнему. Теперь я вам не верю! Не верю тому что вы нашли шлафрок, не верю в письмо Розанны Сперман, не верю ни слову из того что вы говорили. Вы украли его, — я это видела! Вы притворялись, будто помогаете полиции, — я это видела! Вы заложили алмаз лондонскому ростовщику, — я в этом уверена! Вы набросили подозрение в вашем позорном деле (благодаря моему молчанию) на человека невинного! Вы на другое утро бежали с своею покражей на континент! После всех этих низостей оставалось лишь одно, что вы могли еще сделать: это придти сюда с последнею ложью на устах, — придти сюда и сказать мне, что я была несправедлива к вам! Останься я еще хоть на минуту, как знать, не вырвались ли бы у меня такие слова, о которых впоследствии я стал бы вспоминать с тщетным раскаянием и сожалением. Я прошел мимо нее и вторично отворил дверь. И она вторично, с бешеною назойливостью раздраженной женщины, схватила меня за руку и преградила мне дорогу. — Пустите меня, Рэйчел! — сказал я, — право лучше будет для нас обоих. Пустите. Истерическое волнение колыхало ее грудь; ускоренное, судорожное дыхание почти касалось моего лица, в то время как она удерживала меня возле двери. — Зачем вы пришли сюда? — упорствовала она в отчаянии. — Повторяю вам, зачем вы сюда пришли? Не боитесь ли вы, что я вас выдам? Теперь, когда вы стали богатым человеком, когда у вас есть положение в свете, когда вы можете жениться на лучшей из всех здешних женщин, — не боитесь ли вы, что я скажу то, чего не говорила до сих пор никому кроме вас? Я не могу это сказать! Не могу выдать вас! Если можно быть хуже вас, то я хуже вас самих! Она разразилась рыданием и слезами. Она гневно старалась подавить их и все крепче держала меня. — Я не могу вырвать вас из своего сердца, — сказала она, — даже теперь можете рассчитывать на постыдную, бессильную слабость! Она внезапно выпустила меня, покинула рука и безумно заломила их в воздухе. — Ни одна женщина в мире не решилась бы позорить себя прикосновением к нему! — воскликнула она, — Боже мой! я презираю себя более чем его самого! Слезы невольно рвались у меня из глаз, ужас этого положения становился невыносимым. — Вы однако узнаете как несправедливо оскорбили меня, — сказал я, — или мы никогда более не увидимся! С этими словами я оставил ее. Она вскочила с кресла, на которое бросилась за минуту перед тем; она встала, благородная душа, и последовала за мной в другую комнату, провожая словом милосердия на прощанье. — Франклин! — сказала она, — я прощаю вас! О, Франклин, Франклин! Мы никогда больше не увидимся. Скажите, что вы меня прощаете! Я обернулся, и она могла видеть в лице моем это, и уже не в состоянии говорить, обернулся, махнул рукой и едва разглядел ее в тумане, как призрак, сквозь одолевшие меня слезы. Миг спустя невыносимая горечь миновала. Я опять очутился в саду и уже не видел, не слыхал ее. VIII Поздно вечером ко мне на квартиру неожиданно зашел мистер Брофф. Обращение адвоката заметно переменилось. Оно утратило обычную развязность и живость. Он первый раз в жизни молча пожал мне руку. — Вы едете обратно в Гампстед? — сказал я первое, что пришло в голову. — Я только что из Гампстеда, — ответил он, — мне известно, мистер Франклин, что вы наконец добились правды. Но, говоря откровенно, если б я мог предвидеть, чего это будет стоить, а предпочел бы оставить вас в неведении. — Вы видели Рэйчел? — Я зашел к вам, проводив ее назад в Портленд-Плес; отпустить ее одну в экипаже не было возможности. Принимая во внимание, что вы виделись с нею в моем доме и с моего позволения, я почти не могу считать вас виновным в том потрясении, которое произвело в ней это несчастное свидание. В моей власти лишь позаботиться о том, чтоб эта беда не повторялась. Она молода, в ней много решимости, время и покой помогут ей оправиться. Я хочу быть уверенным, что вы ничем не помешаете ей выздоровлению. Могу ли рассчитывать на то, что вы не станете добиваться вторичного свидания с ней, — по крайней мере без моего согласия и одобрения? — После того что она выстрадала, и после того что я сам выстрадал, — сказал я, — можете положиться на меня. — Вы обещаете? — Обещаю. Это, по-видимому, облегчило мистера Броффа. Он отложил шляпу и придвинул свое кресло поближе к моему. — Ну, это решено! — сказал он, — теперь о будущем, — я разумею ваше будущее. По-моему, результат необычайного оборота, который приняло теперь это дело, в кратких словах вот каков: прежде всего, мы уверены, что Рэйчел сказала вам всю правду и как нельзя более откровенно. Во-вторых, — хотя мы и знаем, что тут должна быть какая-то ужасная ошибка, — едва ли можно осуждать ее за то, что она считает вас виновным, основываясь на свидетельстве собственных глаз, подкрепляемом обстоятельствами, которые, по-видимому, неопровержимо говорят против вас. Тут я прервал его. — Я не осуждаю Рэйчел, — сказал я, — я только сожалею, что она не могла заставить себя высказаться яснее в то время. — Это все равно, что жалеть, зачем она — Рэйчел, а не другая, возразил мистер Брофф. — Но даже, и в таком случае я сомневаюсь, чтобы девушка, несколько деликатная, и желавшая выйти за вас замуж, смогла сказать вам в лицо, что вы вор. Как бы то ни было, это не в характере Рэйчел. В деле, вовсе не похожем на ваше, которое, впрочем, поставило ее в положение несколько сходное с теперешним относительно вас, она, как мне известно, руководствовалась теми же побуждениями, который обусловили ее поступок с вами. Кроме того, как она говорила мне сегодня по дороге в город, если б она в то время и ясно высказалась, то все-таки не поверили бы вашему отрицанию, точно так же как не верит ему теперь. Что вы на это ответите? Тут нечего отвечать. Ну! Полно! Мой взгляд на это дело, мистер Франклин, — оказался совершенно ложным, согласен, — но в теперешних обстоятельствах совет мой все-таки может пригодиться. Я вам откровенно скажу, что мы будем напрасно тратить время и без всякой пользы ломать себе голову, если захотим возвращаться к прошлому и разматывать эту страшную путаницу с самого начала. Закроем же глаза решительно на все случившееся прошлый год в деревенском доме леди Вериндер; и от того, чего нельзя разведать в прошлом, обратимся к тому, что можно открыть в будущем. — Вы верно забываете, — сказал я, — что все дело существеннейшем образом заключается в прошлом, по крайней мере насколько и в нем замешав? — Вот что вы мне скажите, — возразил мистер Брофф, — в чем все беда-то, в Лунном камне или нет? — Конечно, в Лунном камне. — Очень хорошо. Что же, по вашему мнению, сделали с Лунным камнем, провезя его в Лондон? — Заложили его мистеру Локеру. — Мы знаем, что не вы его заложили. Знаем ли мы кто именно? — Нет. — А где теперь Лунный камень, по вашему мнению? — Сдан под сохранение банкирам мистера Локера. — Точно так. Ну, слушайте же. У нас теперь июнь месяц. К концу его (я не могу в точности определить дня), будет год с тех пор как, по нашему мнению, алмаз заложен. По меньшей мере вероятно, что заложившее это лицо может приготовиться к выкупу его по прошествии года. Если оно выкупит его, то мистер Локер, по условию, должен будет лично принять его из рук банкира. В таком случае я предлагаю в конце настоящего месяца поставить у банка вестовых и разведать, кому именно мистер Локер передаст Лунный камень. Понимаете ли теперь? Я согласился (несколько неохотно), что мысль эта во всяком случае нова. — Мысль эта на половину принадлежит мистеру Мортвету, — сказал мистер Брофф, — она, пожалуй, никогда бы не пришла мне в голову, не будь у нас в то время известного разговора. Если мистер Мортвет не ошибается, индийцы, вероятно, тоже будут высматривать у банка к концу месяца, — и очень может быть, что из этого выйдет кое-что серьезное. Что именно выйдет, до этого нам с вами дела нет, — если только оно не поможет нам захватить таинственного незнакомца, заложившего алмаз. Это лицо, поверьте мне, виновно (хотя я не беру на себя решать как именно) в теперешнем нашем положении; и только это лицо может восстановить вас в уважении Рэйчел. — Не смею отвергать, — сказал я, — что предлагаемый вами план разрешает затруднение весьма смелым, остроумным и новым способом. Но… — Но вы хотите что-то возразить? — Да. Мое возражение состоит в том, что он заставляет вас ждать. — Согласен. По моему расчету, вам следует подождать недели две или около того. Разве это так долго? — Это целый век, мистер Брофф, в моем положении. Мне просто невыносимо станет самое существование, если я тотчас не предприму чего-нибудь для оправдания своей личности. — Ладно, ладно, я понимаю это. А вы уж обдумали, что можете сделать? — Я хотел посоветоваться с приставом Коффом. — Он вышел из полиции. Вы напрасно надеетесь на его помощь. — Я знаю, где он живет; отчего не попытаться? — Попробуйте, — сказал мистер Брофф, с минуту подумав, — дело приняло такой необычайный над после пристава Коффа, что вы можете оживить в нем интерес к следствию. Попробуйте, и уведомьте меня о результате. А между тем, — продолжал он, вставая, — если вы ничего не разведаете к концу месяца, могу ли я попробовать, с своей стороны, нельзя ли чего сделать, поставив вестовых у банка? — Разумеется, — ответил я, — если только я до того времени не освобожу вас от необходимости производит опыт? Мистер Брофф улыбнулся, и взял свою шляпу. — Скажите приставу Коффу, — возразил он, — что, по-моему, открытие истины зависит от открытия того лица, которое заложило алмаз; и сообщите мне, что на это скажет опытность пристава. Так мы расстались в тот вечер. На другой день, рано поутру, я отправился в миленький городок Доркинг, место отдохновение пристава Коффа, указанное мне Бетереджем.