Эта слова заставили меня очнуться. Я просмотрел бумаги в том самом порядке, как мне их передал Ездра Дженнингс. Менее исписанный лист лежал сверху. В нем заключались следующие разрозненные слова и отрывки фраз, вырвавшиеся у мистера Канди в бреду: «Мистер Франклин Блек… и любезен… заткнуть рот…… медицине… признался… по ночам бессонница… говорю ему… расстроены… лекарство… он говорит мне… и отыскивать дорогу впотьмах одно и то же… всею компанией за столом… я говорю… ищете сна… зачем, кроме лекарства… Он говорит… вел слепого… понимаю, что это значит… Остроумно… проспать всю ночь, несмотря на то… надо уснуть… аптечка леди Вериндер… двадцать пять капель… без его ведома… завтра поутру… Ну, мистер Блек… лекарства сегодня… никогда… без того… Напротив, мистер Канди… Отлично… без того… прихлопнуть его… правдой… Кроме того… отлично… дозу опиуму, сэр… в постель… Что же теперь… медицине-то…» Этим оканчивался первый из двух листов бумаги. Я возвратил его Ездре Дженнингсу. — Это не то ли, что вы слышали у постели его? — спросил я. — Буквально то самое, что я слышал, — ответил он, — за исключением повторений, которых я не воспроизводил из моих скорописных заметок. Он повторял некоторые слова и фразы раз двенадцать кряду, даже раз по пятидесяти, смотря по большей или меньшей важности, которую придавал выражаемой ими мысли. Таким образом эти повторения несколько помогли мне связать отрывочные фразы. Не думайте, — прибавил он, показывая на второй лист бумаги, — чтоб я претендовал на воспроизведение тех самых выражений, которые употребил бы сам мистер Канди, если бы мог связно говорить. Я говорю только, что проник сквозь все препятствия бессвязного выражения до мысли, которая в это время таилась в нем со всею своею последовательностью. Судите сами. Я взялся за второй лист, служивший ключом к первому, как мне теперь стало известно. Бредни мистера Канди были вновь переписаны черными чернилами; а пробелы между фразами Ездра Дженнингс дополнил красными чернилами. Я воспроизвожу их одинаковым почерком, так как подлинник и дополнение его на этих страницах довольно близко следуют одно за другим, чтоб их легко можно было сравнить между собой. «…Мистер Франклин Блек умен и любезен, но ему надо заткнуть рот, когда он говорит о медицине. Он признался, что у него по ночам бессонница. Я говорю ему, что нервы его расстроены и надо принять лекарство. А он говорит мне, что лечиться, и отыскивать дорогу впотьмах — одно и то же. И это перед всею компанией, за столом. Я говорю: «это вы ищете сна и ничем кроме лекарства не добудете его». А он говорят мне: «слыхал я, как слепой вед слепого, и теперь понимаю, что это значит». Остроумно, а все-таки он у меня проспит целую ночь, несмотря на то. Ему непременно надо уснуть; у меня под рукой аптечка леди Вериндер. Дать ему двадцать пять капель опиума на ночь, без его ведома, и зайти завтра поутру. «Ну, мистер Блек, не принять ли вам немножко лекарства сегодня? Вы никак не уснете без того». — «А вот, напротив, мистер Канди, я отлично спал эту ночь и без того». Тут и прихлопнуть его всею правдой! Кроме того, что вы отлично спали, вы еще приняли дозу опиуму, сэр, перед тем как лечь в постель. Что же теперь вы скажете о медицине-то?» Возвратив рукопись Ездре Дженнингсу, я прежде всего весьма естественно пришел в восторг от той ловкости, с которою он выработал эту гладкую и законченную ткань из перепутанной пасьмы. Я хотел было выразить свое удивление в нескольких словах, но он скромно перебил их, спросив, согласен ли его вывод из этих записок с моим. — Уверены ли вы подобно мне, — сказал он, — что во всех ваших поступках вечером, в день рождения мисс Вериндер, вы действовали под влиянием опиума? — Я слишком мало знаю о влиянии опиума, чтоб иметь свое мнение, — ответил я. — Я могу только следить за вашим и убеждаюсь, что вы правы. — Очень хорошо. Следующий вопрос вот в чем. Вы теперь убеждены, я также убежден, но как вам убедить других? Я показал ему на две рукописи, лежавшие перед нами на столе. Ездра Дженнингс покачал головой. — Бесполезно, мистер Блек! Совершенно бесполезно в силу трех неопровержимых доводов. Во-первых, эти заметки была сделаны при условиях, совершенно чуждых большинству людей. Вот вам одно уже не в пользу их! Во-вторых, эти заметки представляют собой медицинскую метафизическую теорию. Опять не в пользу их! В-третьих, эти заметки сделаны мною, ничто, кроме моего заявления, не удостоверяет, что это не подделка. Припомните, что я вам говорил на болоте, и подумайте, много ли стоит мое заявление. Нет! относительно светского приговора заметки мои имеют лишь следующую цену. Надо восстановить вашу невинность, ну, вот они и показывают, как это сделать. Мы должны подтвердить ваше убеждение опытом, и подтвердите его вы. — Каким образом? — спросил я. Он быстро наклонился ко мне через стол, разделявший вас. — Решитесь ли вы на смелый опыт? — Я готов на все чтобы рассеять подозрение, которое тяготеет надо мной. — Готовы ли вы подвергнуться на время некоторому расстройству? — Какому угодно, без разбора. — Последуете ли вы неуклонно моему совету? Он может выставить вас на посмешище глупцам; он может вызвать увещание по стороны друзей, которых мнение вы обязаны уважать… — Скажите что делать? — нетерпеливо воскликнул я. — Я сделаю это, будь что будет. — Вот что вы сделаете, мистер Блек, — ответил он, — вы украдете алмаз вторично, бессознательно, в присутствии свидетелей, которых показание будут неоспоримы. Я задрожал всем телом. Пробовал заговорить и только глядел на него. — Я думаю, что это можно сделать, — продолжил он, — и это будет сделано, если только вы поможете мне. Постарайтесь успокоиться, сядьте, и выслушайте, что я вам скажу. Вы опять начали курить, я это видел сам. Давно ли вы начали? — Скоро год. — Как же вы курите, больше или меньше прежнего? — Больше. — Можете ли вы снова бросить эту привычку? только разом, как прежде бросили. Я начинал смутно догадываться, куда он метит. — Брошу с этой же минуты, — ответил я. — Если последствие будут те же, что в июне прошлого года, — сказал Ездра Дженнингс, — если вы опять станете страдать бессонницей, как страдали тогда, мы выиграем первый шаг. Состояние ваших нервов будет несколько сходно с тем, в котором они находились в день рождения мисс Вериндер. Если нам удастся хоть приблизительно возобновить домашнюю обстановку, окружавшую вас в то время, и если вам удастся занять ваш ум различными вопросами относительно алмаза, волновавшими вас в прежнее время, то вы придете приблизительно в то же самое телесное и душевное состояние, в котором опиум захватил вас прошлого года. В таком случае мы можем питать весьма основательную надежду на то, что вторичный прием его повлечет за собой в большей или меньшей степени повторение тех же самых последствий. Вот мое предложение в нескольких словах, на скорую руку. Теперь вы увидите, чем оно оправдывается. Он взял одну из лежавших возле него книг и развернул ее на странице, заложенной полоской бумаги. — Не думайте, что я стану докучать вам лекцией физиологии, — сказал он, — я считаю своею обязанностью ради нас обоих доказать, что прошу вас подвергнуться этому опыту не в силу какой-нибудь теории собственного изобретения. Взгляд мой оправдывается общепринятыми основаниями и признанными авторитетами. Подарите мне пять минут внимания, а я покажу вам, что мое предложение, при всей кажущейся фантастичности его, освящается наукой. Вот, во-первых, физиологический принцип, на основании которого я действую, изложенный самим доктором Карпентером. Прочтите про себя. Он подал мне полоску бумаги, заложенную в книгу. На ней была написаны следующие строки: «По многом основаниям можно думать, что всякое чувственное впечатление, однажды воспринятое познавательною способностью, отмечается, так сказать, в мозгу, и может воспроизводиться в последствии, хотя бы ум и не сознавал его присутствие в течении всего промежуточного времени». — Ясно ли до сих пор? — спросил Ездра Дженнингс. — Совершенно ясно. Он подвинул ко мне развернутую книгу и указал параграф, подчеркнутый карандашом. — Теперь, — сказал он, — прочтите вот этот отчет об одном случае, по-моему, прямо относящемся к нашему положению и к опыту, на который я вас подбиваю. Прежде всего заметьте, мистер Блек, что я ссылаюсь на величайшего из английских физиологов. У вас в руках Физиология человека, сочинение доктора Эллиотсона; а случай, приводимый доктором, подтверждается известным авторитетом мистера Комба. Указанный мне параграф содержал в себе следующее: «Доктор Абель сообщал мне», — пишет мистер Комб, — «об одном ирландце, который состоял носильщиком при магазине и в трезвом состоянии забывал, что он делал пьяный; но выпив снова, припоминал поступки совершенные им во время прежнего опьянения. Однажды, будучи пьян, он потерял довольно ценный сверток, а протрезвясь, не мог дать о нем никакого отчета. В следующий же раз, как только напился, тотчас вспомнил, что оставил сверток в одном доме, где тот, на неимением на нем адреса, и хранился в целости, пока за ним не зашли». — И это ясно? — спросил Ездра Дженнингс. — Как нельзя более. Он заложил полоску бумаги обратно и закрыл книгу. — Теперь вы убеждены, что я говорил не без авторитета для своей поддержки? — спросил он, — если же нет еще, то мне стоит только пойти к этим полкам, а вам останется лишь прочесть параграфы, какие я вам укажу. — Я совершенно уверен, — сказал я, — без всякого дальнейшего чтения. — В таком случае, мы можем вернуться к тому, что вас лично интересует в этом деле. Я считаю своим долгом заявить вам все, что можно сказать против вашего опыта, равно как и в пользу его. Если бы в нынешнем году мы могли воспроизвести условие вашей болезни точь-в-точь, как они были прошлого года, то физиология порукой, что мы достигли бы того же самого результата. Но это, надо сознаться, просто невозможно. Мы можем надеяться лишь на приблизительное воспроизведение условий, и если нам не удастся возвратить вас в прежнее состояние, то попытка наша пропала. Если же вам это удастся, — а я надеюсь на успех, — тогда вы повторите свои поступки в ночь после дня рождения по крайней мере настолько, что убедите всех рассудительных людей в своей невинности, нравственной разумеется, относительно покражи алмаза. Кажется, теперь, мистер Блек, я поставил вопрос по всех сторон его возможно ясно. Если же осталось еще нечто неразъясненное, укажите мне, и я разъясню вам, если это возможно. — Я совершенно понимаю все, что вы объяснили мне, — сказал я, — но, признаюсь, меня озадачивает один пункт, которого вы мне еще не разъяснили. — Какой же это? — Я не понимаю самого действия опиума. Я не понимаю, как я мог ходить вниз по лестнице и вдоль по коридорам, отворять и задвигать ящики комода и снова вернуться в свою комнату. Все это проявление деятельных сил. Я думал, что опиум сначала одуряет, а потом клонит ко сну. — Это общее заблуждение насчет опиума, мистер Блек! В настоящую минуту я служу вам своим умом (какой есть) под влиянием дозы опиума вдесятеро сильнейшей, нежели данная вам мистером Канди. Но не полагайтесь на мой авторитет даже в личном моем опыте. Я предвидел ваше возражение, а опять-таки запасся беспристрастным свидетельством, которое будет иметь надлежащий вес в ваших глазах и в глазах ваших друзей. Он подал мне вторую из двух лежавших на столе книг. — Вот, — сказал он, — пресловутое Признание английского истребителя опиума! Возьмите книгу с собой и прочтите. На отмеченной мною странице вы увидите, что де Квинсей, когда ему случалось, как он выражается, «не в меру хватать опиуму», или шел в раек оперного театра наслаждаться музыкой, или в субботние вечера шлялся по лондонским рынкам и с любопытством сделал за всеми плутнями и проделками бедняков, промышлявших себе воскресный обед. Этого довольно для доказательства способности к деятельным занятиям и передвижению с места на место под влиянием опиума. — В этом отношении я удовлетворен вашим ответом, — сказал я, — но я не вижу в нем, как именно действовал опиум на меня самого. — Постараюсь ответить на это в нескольких словах, — сказал Ездра Дженнингс, — действие опиума, в большинстве случаев, заключается в двух влияниях: сначала возбудительном, а потом усыпляющем. Под влиянием возбуждения, последние и самые живые впечатления, оставшиеся в уме вашем, — именно впечатления, касавшиеся алмаза, — при болезненно раздраженном состоянии ваших нервов, весьма вероятно, должны были преобладать в мозгу и подчинить себе ваш рассудок вместе с волей, точь-в-точь как их подчиняет себе обыкновенное сновидение. Мало помалу, под этим влиянием, опасение за целость алмаза, ощущаемые вами в течение дня, стали весьма способны развиться из сомнений в положительную уверенность, побудить вас к деятельной попытке предохранить драгоценность, направить вас с этою целью в ту комнату, куда вы входили, и руководить вас по ящикам комода, пока вы не нашли того, в котором лежал камень. В опьянении опиумом вы все это могли сделать. Позже, когда усыпляющее влияние его стало брать верх над возбудительным, вы понемногу начали приходить в оцепенение и столбняк. Еще позднее вы впали в глубокий сон. Когда же настало утро, и вы проспались от опиума, то проснулись в совершенном неведении своих поступков за ночь, словно вы прожили это время у антиподов. Достаточно ли я разъяснил вам, до сих пор? — Вы настолько разъяснили мне, — сказал я, — что я попрошу вас продолжать. Вы показали мне, как я вошел в комнату и взял алмаз. Но мисс Вериндер видела, как я вышел из комнаты с алмазом в руке. Можете ли вы проследить мои действие с этой минуты? Можете ли вы угадать, что я сделал вслед затем? — Вот к этому-то я, и веду теперь, — возразил он, — это еще вопрос, не пригодится ли опыт, — предлагаемый мной в виде средства восстановить вашу невинность, — в то же время как средство для розыска пропавшего алмаза. Выйдя из гостиной мисс Вериндер, с алмазом в руке, вы, по всей вероятности, вернулась в свою комнату… — Да? И что же затем? — Очень возможно, мистер Блек, — я не смею высказаться утвердительнее, — что мысль о сохранении алмаза весьма естественно и последовательно привела вас к мысли спрятать алмаз, и вы спрятали его где-нибудь в вашей спальне. В таком случае происшествие с ирландским носильщиком может повториться и с вами. Под влиянием вторичного приема опиума, вы, пожалуй, вспомните место, в котором спрятали алмаз под влиянием первого приема. Теперь настала моя очередь просвещать Ездру Дженнингса. Я прервал его на этих словах. — Вы расчитываете, — сказал я, — на результат, которого быть не может. Алмаз в настоящее время находится в Лондоне. Он вздрогнул и поглядел на меня с величайшим удивлением. — В Лондоне? — повторил он, — как же он попал в Лондон из дома леди Вериндер? — Этого никто не знает. — Вы собственноручно вынесли его из комнаты мисс Вериндер. Как же его взяли у вас? — Я понятия не имею, как его у меня взяли. — Видели вы его, проснувшись поутру? — Нет.