— Мистер Блек! Тут, кажется, надо кое-что разъяснить. Смею ли я спросить, почему вы знаете, что алмаз в настоящее время находится в Лондоне? Этот самый вопрос я предлагал мистеру Броффу, производя первые исследование о Лунном камне, по возвращении моем в Англию. Поэтому, отвечая Ездре Дженнингсу, я повторил только слышанное мною из собственных уст адвоката и уже известное читателю. Он явно высказал, что не удовлетворен моим ответом. — Со всем должным уважением к вам, — сказал он, — и к мистеру Боффу, я все-таки держусь того мнения, которое сейчас выразил. Я очень хорошо знаю, что оно основывается на одном предположении. Простите, если я напомню вам, что и ваше мнение также на одном предположении основано. Этот взгляд на дело был для меня совершенно нов. Я с нетерпением ждал, чем он оправдает его. — Я предполагаю, — продолжил Ездра Дженнингс, — что влияние опиума, побудив вас овладеть алмазом с целью обеспечение его целости, могло точно также побудить нас спрятать его, с тою же целью, где-нибудь в своей комнате. А вы предполагаете, что индийские заговорщики никоим образом не могла ошибаться. Индийцы пошли за алмазом в дом мистера Локера, а поэтому алмаз непременно должен быть у мистера Локера в руках! Есть ли у вас какое-нибудь доказательство хоть бы того, что алмаз действительно увезли в Лондон? Вы даже не можете догадаться, как или кем он был взят им дома леди Вериндер! А чем вы докажете, что он точно заложен мистеру Локеру? Он заявляет, что никогда и не слыхивал о Лунном камне, и в расписке его банкира ничего не видно, кроме приема драгоценности высокой стоимости. Индийцы полагают, что мистер Локер лжет, — и вы опять-таки полагаете, что индийцы правы. В защиту своего взгляда я говорю только, что он возможен. Можете ли вы, основываясь на логике или на законе, оказать нечто большее в защиту вашего взгляда, мистер Блек? Вопрос был поставлен твердо и, — нечего спорить — вполне справедливо. — Сознаюсь, что вы озадачили меня, — ответил я. — Вы ничего не имеете против того, чтоб я написал к мистеру Броффу и сообщал ему сказанное вами? — Напротив, я буду весьма рад, если вы напишете мистеру Броффу. Посоветовавшись с его опытностью, мы, пожалуй, увидим все дело в ином свете. Теперь же возвратимся к нашему опыту с опиумом. Итак, решено, что вы с этой минуты бросаете привычку курить? — Бросаю с этой минуты. — Это первый шаг. Второе — надо воспроизвести, как можно приблизительнее, домашнюю обстановку, окружавшую вас в прошлом году. Как же это сделать? Леди Вериндер умерла. Мы с Рэйчел безвозвратно разошлись до тех пор, пока на мне будет лежать подозрение в краже. Годфрей Абдьвайт находился в отсутствии, путешествуя на континенте. Просто невозможно было собрать бывших в доме в то время, когда я провел в нем последнюю ночь. Заявление этого препятствия, по-видимому, не смутило Ездру Дженнингса. Он сказал, что придает весьма мало значения сбору этих людей, имея в виду всю тщету надежды сызнова поставить их в разнообразные положения, какие занимали они относительно меня в прошлое время. Но с другой стороны, он считал существенным залогом успеха опыта, чтоб я был окружен теми же самыми предметами, которые окружали меня в последнюю мою побывку в том доме. — Важнее всего, — сказал он, — чтобы вы спали в той же комнате, где ночевали в день рождения, и чтоб она была точно так же меблирована. Лестница, коридоры и гостиная мисс Вериндер должны быть возобновлены в том же виде, как были при вас. В этом отделении дома безусловно необходимо, мистер Блек, поставить на прежнее место всю мебель, которую теперь когда оттуда вынесли. Вы напрасно пожертвуете своими сигарами, если мы не получим на это позволение мисс Вериндер. — Кто же должен обратиться к ней за позволением, — спросил я. — А вам разве нельзя? — И думать нечего. После того что произошло между ними относительно пропажи алмаза, я не могу ни видеть ее, ни писать к ней, пока дела обстоят по-прежнему. Ездра Дженнингс помолчал и подумал с минуту. — Смею ли я предложить вам один щекотливый вопрос? — проговорил он. Я сделал ему знак продолжать. — Справедливо ли я предполагаю, мистер Блек (судя по двум-трем словам, которые вы проронили), что вы питали не совсем обыкновенное участие к мисс Вериндер в прежнее время? — Совершенно справедливо. — Отвечали ль вам на это чувство? — Отвечали. — Как вы думаете, не будет ли мисс Вериндер сильно заинтересована в попытке восстановить вашу невинность? — Я в этом уверен. — В таком случае и напишу к мисс Вериндер, если вы мне позволите. — Сообщив ей о предложении, которое вы мне сделали? — Сообщив ей о всем происшедшем сегодня между нами. Нет нужды говорить, что я с жаром принял предложенную мне услугу. — Я еще успею написать с нынешнею почтой, — сказал он, взглянув на часы, — не забудьте запереть сигары, когда вернетесь в свою гостиницу! Завтра поутру я зайду осведомиться, каково проведете вы ночь. Я стал прощаться с ним и попробовал выразиться искреннюю благодарность за его доброту. Он тихо пожал мне руку. — Припомните, что я говорил вам на болоте, — сказал он, — если мне удастся оказать вам услугу, мистер Блек, для меня это будет как бы последний проблеск солнца на вечерней заре долгого и пасмурного дня. Мы расстались. То было пятнадцатое июня. Событие следующих десяти дней, — все до одного более или менее касающиеся опыта, пассивным предметом которого был я, — записаны, по мере того как происходили, в дневнике помощника мистера Канди. На страницах, писанных Ездрою Джениннгсом, ничто не утаено, ничто не забыто. Пусть же Ездра Дженнингс и расскажет теперь, как произведен был опыт с опиумом и чем он кончился. Рассказ 4-й. Извлечено из дневника Ездры Дженнингса 1849-го, июня 15-го… Несмотря на то что меня отвлекали и больные, и собственное страдание, я все-таки вовремя кончил письмо к мисс Вериндер, чтобы сегодня же отправить его на почту. Мне хотелось бы, чтоб оно было кратко, но это не удалось; за то, кажется, вышло ясно. Оно предоставляет ей полную свободу выбора. Если она согласится присутствовать при опыте, то это будет по собственной ее воле, а не из милости к мистеру Блеку, или ко мне. Июня 16-го. Поздно встал, проведя ужасную ночь; вчерашний прием опиума дал себя знать, наказав меня целою вереницей страшных сновидений. То кружился я вихрем в пустом пространстве, с призраками умерших, — друзей и врагов. То милое лицо, которого я никогда более не увижу, возникало у моего изголовья, фосфорично и неприятно светясь в черной мгле, уставлялось на меня страшным взглядом и смеялось, оскалив зубы. Легкий припадок давнишней боли, в обычное время раннего утра, порадовал меня как перемена. Он разогнал видения, и вследствие того был сносен. По случаю дурно проведенной ночи, и несколько опоздал поутру к мистеру Франклину Блеку; я застал его лежащим в растяжку на диване за завтраком, который состоял из водки с содовою водой и сухого бисквита. — Я так славно начал, что вам и желать ничего не остается, — сказал он, — ночью несносная бессонница; поутру полнейшее отсутствие аппетита. Точь-в-точь, что было в прошлом году, когда я отказался от сигар. Чем скорее я подготовлюсь ко вторичному приему опиума, тем это для меня будет приятнее. — Вы примете его в тот же день, как только это станет возможно, — ответил я, — а между тем надо как можно более позаботиться о вашем здоровье. Если допустить вас до истощения, то легко потерпеть неудачу. Как надо промыслить себе аппетит к обеду. Иначе сказать, вы должны предпринять поездку верхом, или прогулку на чистом воздухе. — Я поеду верхом, если мне достанут здесь лошадь. Кстати, я вчера писал к мистеру Броффу. А вы написали мистрис Вериндер? — Да, со вчерашнею почтой. — Очень хорошо. Значит, завтра мы сообщим друг другу кой-какие интересные вести. Постойте, не уходите еще! Я хочу вам сказать одно словечко. Вы, кажется, полагали вчера, что некоторые из моих друзей не совсем благосклонно отнесутся к нашему опыту с опиумом. Вы были совершенно правы. Я считаю старика Бетереджа в числе своих друзей; и вас позабавит, если я вам скажу, как сильно протестовал он при вчерашнем свидании со мной. «В течении вашей жизни, мистер Франклин, вы наделали столько глупостей, что удивляться надо; но уж эта — верх всего!» Вот какого мнения Бетередж. Но я уверен, что вы извините его предрассудки, если встретитесь с ним. Я расстался с мистером Блеком и пошел в обход по больным, чувствуя себя здоровее, и счастливее после свидания с ним, хотя, и короткого. В чем же заключается тайна моего влечения к этому человеку? Неужели на одном чувстве противоположности между его чистосердечною добротой, с которою он допустил меня в число своих знакомых, и жестокосердым отвращением и недоверием, встречаемыми мной в других людях? Или в нем действительно есть нечто, удовлетворяющее ту жажду хоть капли людского участия, которая пережила во мне одиночество и преследование в течении многих лет и становится все томительней, по мере того как подходит время, когда я перестану страдать и чувствовать? Что пользы задавать себе эти вопросы? Мистер Блек доставил мне новый интерес в жизни. Удовольствуемся же тем, не доискиваясь, в чем состоит этот новый интерес. Июня 17-го. Поутру, перед завтраком, мистер Канди сообщил мне, что уезжает недели на две погостить к одному приятелю, на юг Англии. Бедняга надавал мне такое множество разных поручений относительно больных, как будто у него все та же обширная практика, что была до болезни. Практика наша теперь почти что ничего не стоит! Его заменили другие доктора; меня же все, по возможности, обходят. Оно, пожалуй, и лучше, что он именно теперь уезжает. Он был бы огорчен, если б я не сообщил ему об опыте, который собираюсь произвесть над мистером Блеком. А если сообщить ему тайну, то нельзя ручаться, чтоб из того не вышло каких-либо весьма нежелательных последствий. Так оно и лучше. Бесспорно лучше. По отъезде мистера Канди мне доставали с почты ответ мистрис Вериндер. Очаровательное письмо! Я стал весьма высокого мнения о ней. Ни малейшей попытки скрыть, насколько она заинтересована в нашем предприятии. Она, в самых прелестных выражениях, сообщает мне, что письмо мое убедило ее в невинности мистера Блека и (по крайней мере, в ее глазах) вовсе не нуждается в подтверждении опытом. Она даже укоряет себя, — вовсе незаслуженно, бедняжка, — что не догадалась тогда же об истинном смысле загадки. Скрытая цель всего этого очевидно состоит кое в чем посильнее великодушного желания вознаградить за зло, невинно причиненное ею другому. Ясно, что она любила его, несмотря на все отчуждение их друг от друга. Во многих местах восторг от сознания, что он достоин любви, наивно проглядывает в строжайших формальностях выражений и даже преодолевает еще более строгую сдержанность письма к незнакомому человеку. Возможно ли (спрашиваю я себя, читая это очаровательное письмо), чтоб из всех людей на свете именно я был выбран средством примирения этой молодой парочки? Собственное мое счастье попирали ногами; любовь мою отняли у меня. Доживу ли я до того, чтоб увидеть хоть чужое счастие, мною созданное возобновление любви, мною возвращенной? О, милосердная смерть, дай мне увидать это прежде, чем примешь меня в объятья, и голос твой шепнет мне: вот наконец успокоение! Письмо заключает в себе две просьбы. Первая: не показывать его мистеру Франклину Блеку. Мне разрешается сказать ему, что мистрис Вериндер охотно предоставляет свой дом в его распоряжение; за тем просят ни чего не прибавлять. До сих пор ее желания легко исполнимы. Но вторая просьба серьезно затрудняет меня. Не довольствуясь письменным поручением мистеру Бетереджу выполнять все распоряжения, какие бы я ни сделал, мистрис Вериндер просит позволение помочь мне личным своим надзором за работами в собственной ее гостиной. Мне стоит только черкнуть ей словечко в ответ, для того чтоб она приехала в Йоркшир и присутствовала в числе свидетелей вторичного приема опиума. В этом опять кроется тайная цель; и мне снова сдается, что я могу разгадать ее. То, что запрещено мне говорить мистеру Франклину Блеку, она (как мне кажется) страстно желает сказать ему сама, прежде чем он подвергнется опыту, долженствующему восстановить его добрую славу в глазах других. Я понимаю и ценю великодушное нетерпение, с которым она спешит оправдать его, не дожидаясь, будет ли или не будет доказана его невинность. Этим самым она, бедняжка, жаждет вознаградить его за неумышленную и неизбежную ее несправедливость к нему. Но это невозможно. Я положительно уверен, что обоюдное волнение при этой встрече, — прежние чувства и новые надежды, которые она пробудит, — почти наверное подействуют на мистера Блека самым гибельным образом в отношении успеха нашего опыта. И без того трудно воспроизвести условия, хоть приблизительно сходные с прошлогодними. При новых интересах, при новых волнениях, попытка была бы просто бесполезна. И однако же, несмотря на полное сознание этого, у меня не хватает духу отказать ей. Надо попытаться до отхода почты, нельзя ли как-нибудь иначе уладить это, чтобы можно было дать утвердительный ответ мисс Вериндер, не вредя той услуге, которую я обязался оказать мистеру Франклину Блеку. Два часа пополудни. Я только что вернулся с обхода своих больных, начав, разумеется, с гостиницы. Отчет мистера Блека об этой ночи тот же, что в прошлый раз. По временам ему удавалось задремать ненадолго, и только. Но сегодня он меньше тяготится этим, выспавшись вчера после обеда. Этот послеобеденный сон, без сомнения, следствие прогулки верхом, которую я ему посоветовал. Боюсь, не пришлось бы мне прекратить эта целебные упражнения на чистом воздухе. Надо чтоб он был не слишком здоров и не очень болен. Тут следует весьма ловко держать руль, как говорят матросы. Он еще не имеет вестей от мистера Броффа и с нетерпением осведомлялся, получал ли я ответ мисс Вериндер. Я сказал ему только то, что мне было разрешено; излишне было бы придумывать извинение в том, что я не показываю ему самого письма ее. Он, бедняга, не без горечи сказал мне, что вполне понимает деликатность, не дозволяющую мне представить письмо: «Она, конечно, соглашается из простой вежливости и справедливости, — сказал он, — но остается при своем мнении обо мне и ждет результата». Мне до страсти хотелось намекнуть ему, что в этом отношении он так же несправедлив к ней, как она была несправедлива к нему. Но порассудив, я не захотел предвосхищать у нее двойного наслаждения: сначала удивить, а потом простить его. Посещение мое недолго длилось. После вчерашней ночи я должен был вновь отказаться от обычного приема опиума. Неизбежным следствием того было что болезнь моя опять стала превозмогать. Я почувствовал приближение припадка и наскоро простился, чтобы не тревожить и не огорчать мистера Блека. На этот раз припадок продолжился не более четверти часа, так что я был еще в силах продолжать свое дело. Пять часов. Я написал ответ мисс Вериндер. Я предлагаю так уладить это дело, что если она будет согласна, то интересы обеих сторон вполне примирятся. Изложив ей сначала все невыгоды встречи ее с мистером Блеком до произведения опыта, я советовал ей так распорядиться своею поездкой, чтобы тайно прибыть в дом к ночи перед самым опытом. Выехав из Лондона с полуденным поездом, она поспеет не ранее девяти часов. А в это время я беру на себя задержать мистера Блека в его спальне, и таким образом мисс Вериндер беспрепятственно займет свои комнаты, до тех пор, пока не настанет время принимать опиум. Когда же, и это будет сделано, ничто не помешает ей наблюдать последствии вместе с нами. На другое же утро, если ей будет угодно, она может показать мистеру Блеку переписку со мной и убедить его в том, что он был оправдан в ее мнении еще до подтверждения его невинности опытом. В таком смысле я и написал ей. Вот все, что я мог сделать сегодня. Завтра надо повидать мистера Бетереджа и сообщить ему необходимые распоряжение по уборке дома. Июня 18-го. Опять опоздал к мистеру Блеку. Перед рассветом у меня была ужаснейшая боль, сопровождавшаяся на этот раз полнейшим изнеможением в течении нескольких часов. Я предвижу, что мне придется в сотый раз прибегнуть к опиуму, хотя впоследствии я опять стану раскаиваться в этом. Если б и заботился лишь об одном себе, то предпочел бы жестокую боль страшным грезам. Но телесное страдание истощает меня. Если я допущу себя до изнеможения, пожалуй, кончатся тем, что я стану бесполезен мистеру Блеку в то время, когда он будет наиболее нуждаться во мне. Я не мог ранее часа пополудни отправиться в гостиницу. Это посещение, даже при всем нездоровьи, чрезвычайно позабавило меня, единственно благодаря присутствию Габриеля Бетереджа. Я застал его в комнате мистера Блека. Он отошел к окну и стал смотреть на улицу, пока я, по обыкновению, расспрашивал своего пациента. Мистер Блек опять весьма дурно спал и сегодня сильнее прежнего чувствовал потерю сна. Затем я спросил, не получил ли он вестей от мистера Броффа. Письмо пришло сегодня поутру. Мистер Брофф выражал сильнейшее неодобрение образу действий, принятому его доверителем и другом по моему совету. Этот образ действий обманчив, — потому что возбуждает надежды, которые могут вовсе не осуществиться, — и вовсе непонятен ему, за исключением некоторого сходства с шарлатанством, подобным месмеризму, ясновидению и пр. Расстроив все в доме мисс Вериндер, он кончится тем, что расстроит самое мисс Вериндер. Мистер Брофф излагал это дело (не зазывая имен) известному доктору; знаменитый врач улыбнулся, покачал головой и ничего не ответил. В силу этого мистер Брофф оканчивал свое письмо протестом. Следующий вопрос мой касался Лунного камня. Представал ли адвокат какое-нибудь доказательство, что алмаз точно в Лондоне? Нет, адвокат просто отказался обсуждать этот вопрос. Он был убежден, что Лунный камень заложен мистеру Локеру. Отсутствующий друг его, знаменитый мистер Мортвет (а его глубокие познание о характере индийцев не подлежат никакому сомнению), также убежден в этом. В силу этих доводов и при множестве дел, с которыми к нему обращаются, он должен отказаться от прений по предмету, очевидно доказанному. Со временем виднее будет, а мистер Брофф не прочь подождать. Ясно было, — если бы даже мистер Блек не разъяснил этого еще более, решившись передать мне только содержание письма, вместо того чтобы прочесть его целиком, — что в основе всего этого лежало недоверие ко мне. Давно предвидев это, я ничуть не обиделся, и даже не удивился. Только спросил мистера Блека, не поколебал ли его дружеский протест. Он с жаром отвечал, что это не произвело на него за малейшего впечатления. После этого я в праве был выключить мистера Броффа из своих соображений, и выключил. Разговор наш прекратился на этом, а Габриель Бетередж выступил из своего убежища под окном. — Не удостоите ли выслушать меня, сэр? — спросил он, обращаясь ко мне. — Я весь к вашим услугам, — ответил я. Бетередж взял кресло, сел к столу, а достал огромный, старомодный кожаный бумажник с карандашом таких же размеров как очки; надев очки, он развернул бумажник на белой странице и еще раз обратился ко мне.