Он отворил мне дверь с низким поклоном и предоставил мне свободу, как знаю, выбираться в сад. Я встретил мистера Блека, возвращавшегося к дому. — Не рассказывайте мне, что там у вас произошло, — сказал он; — Бетередж вышел с последней карты: откопал новое пророчество в Робинзоне Крузо. Поддакнули ли вы его любимому заблуждению? Нет? Вы дали ему заметить, что не верите в Робинзона Крузо? Ну, мистер Дженнингс! Вы до последней степени упали во мнении Бетереджа. Что бы вы ни говорили теперь, что бы вы ни делали впредь, вы увидите, что он вас и словечком больше не подарит. Июня 21-го. Сегодня мне придется ввести в свой дневник весьма немногое. Мистер Блек провел ночь хуже всех предшествовавших. Я должен был, весьма неохотно, прописать ему рецепт. К счастию, люди с такою чуткою организацией очень восприимчивы к действию лекарственных средств. Иначе я стал бы бояться, что он будет вовсе не годен к опыту, когда настанет время произвести его. Что касается меня самого, то после некоторого облегчения моих страданий в последние два дня, нынче утром опять был припадок, о котором я скажу лишь одно, что он побудил меня возвратиться к опиуму. Закрыв эту тетрадь, я приму полную свою дозу — пятьсот капель. Июня 22-го. Сегодня надежда нам улыбается. Нервное страдание мистера Блека значительно легче. Он немного уснул в прошлую ночь. Я, благодаря опиуму, спал эту ночь как убитый. Нельзя даже сказать, что я проснулся поутру; вернее, что я ожил. Мы поехали в дом посмотреть, не окончена ли обстановка. Ее завершают завтра, в субботу. Как предсказывал мистер Блек, Бетередж уже не возбуждал дальнейших препятствий. С начала и до конца он был зловеще вежлив и зловеще молчалив. Теперь мое медицинское предприятие (как его называет Бетередж) неизбежно должно быть отложено до понедельника. Завтра вечером рабочие опозднятся в доме. На следующий день обычная тирания воскресенья, — одного из учреждений этой свободной страны, — так распределяет поезды, что нет возможности приглашать кого-нибудь приехать к вам из Лондона. До понедельника остается только тщательно следить за мистером Блеком и, по возможности, поддерживать его в том же положении, в котором я нашел его сегодня. Между тем я убедил его написать к мистеру Броффу и попросить его присутствия в числе свидетелей. Я в особенности выбрал адвоката, потому что он сильно предубежден против нас. Если мы убедим его, то победа наша — бесспорна. Мистер Блек писал также к приставу Коффу, а я послал строчки две мисс Вериндер. Их, да старика Бетереджа (который не шутя играет важную роль в семействе) довольно будет в свидетели, — не считая мисс Мерридью, если она упорно пожелает принести себя в жертву мнению света. Июня 23-го. Последствие опиума опять сказались во мне прошлою ночью. Нужды нет; надо продолжать его до понедельника включительно. Мистеру Блеку сегодня опять нездоровится. Он признался, что нынче в два часа пополуночи открыл было ящик, в котором спрятаны его сигары, и ему стоило величайших усилий снова запереть их. Вслед за тем он на всякий случай выбросил ключ за окно. Слуга принес его сегодня поутру, найдя на дне пустого колодца, — такова судьба! Я завладел ключом до вторника. Июня 24-го. Мы с мистером Блеком долго катались в коляске. Оба мы наслаждались благодатным веянием теплого летнего воздуха. Я обедал с ним в гостинице. К величайшему облегчению моему, ибо поутру я нашел его не в меру истомленным и раздраженным, он после обеда крепко уснул на диване часика два. Теперь, хотя бы он и дурно провел эту ночь, я не боюсь последствий. Июня 25-го. Понедельник. Сегодня опыт! Теперь пять часов пополудни. Мы только что прибыли в дом. Первый и главнейший вопрос: каково состояние здоровья мистера Блека. Насколько я могу судить, есть надежда, что он (по крайней мере физически) будет столь же восприимчив к действию опиума сегодня, как и в прошлом году. Нынче с самого полудня нервы его так чувствительны, что им недалеко до полного раздражения. Цвет лица его то и дело меняется; рука не совсем тверда; сам он вздрагивает при малейшем шуме и внезапном появлении новых лиц или предметов. Это все результат бессонницы, которая, в свою очередь, зависит от привычки курить, внезапно прерванной в то время, как она доведена была до крайности. Прошлогодние причины вступают в действие и, кажется, производят те же самые последствия. Поддержится ли эта параллель во время последнего опыта? Нынешняя ночь решит это на деле. Пока я пишу эти строки, мистер Блек забавляется в зале на бильярде, упражняясь в различных ударах, как он имел обыкновение упражняться, гостя здесь в июне прошлого года; я захватил с собой дневник, частью для того чтобы наполнить праздное время, — которого у меня, вероятно, вдоволь будет отныне и до завтрашнего утра, — частью в надежде на возможность такого случая, который нелишне будет тут же и записать. Не пропустил я чего-нибудь о сю пору? Просмотревши вчерашние заметки, я вижу, что забыл внести в дневник приход утренней почты. Исправим эту оплошность, прежде чем закрыть тетрадь и пойти к мистеру Блеку. Итак, я получил вчера несколько строк от мисс Вериндер. Она располагает отправиться с полуденным поездом, как я советовал. Мисс Мерридью настояла на том, чтобы сопутствовать ей. В письме есть намеки, что старушка, против обыкновения, немножко не в духе и требует всевозможной снисходительности из уважения к ее летам и привычкам. Я постараюсь, в своих отношениях к мисс Мерридью, подражать умеренности, которую Бетередж выказывает в сношениях со мной. Сегодня он принял нас, зловеще облачась в лучшую черную пару и высочайший белый галстух. Когда ему случается взглянуть в мою сторону, он тотчас вспоминает, что я с детства не перечитывал Робинзона и почтительно сожалеет о мне. Кроме того, вчера мистер Блек получил ответ адвоката. Мистер Брофф принимает приглашение, но с оговоркой. Он считает очевидно необходимым, чтобы какой-нибудь джентльмен, обладающий известною долей здравого смысла, сопровождал мисс Вериндер на предстоящую сцену, которую он назвал бы выставкой. За неимением лучшего, этим спутником будет сам мистер Брофф. Таким образом, у бедной мисс Вериндер теперь в запасе две «дуэньи». По крайней мере, утешительно думать, что мнение света наверно удовлетворится этим! О приставе Коффе ничего не слышно; без сомнения, он все еще в Ирландии. Сегодня его нечего ждать. Бетередж пришел сказать, что меня ожидает мистер Блек. Надо пока отложить перо. Семь часов. Мы опять осмотрели все комнаты, все лестницы и весьма приятно прогулялись в кустарниках, любимом месте прогулок мистера Блека в то время, когда он гостил здесь в последний раз. Таким образом я надеюсь возможно живее воскресить в уме его прежние впечатления мест и окружающих предметов. Теперь мы собираемся обедать, в тот самый час, когда прошлого года давался обед в день рождения. В этом случае у меня, разумеется, часто медицинские соображения. Опиум должен захватить процесс пищеварения по возможности через столько же часов, как и в прошлом году. Спустя приличное время после обеда, я намереваюсь, как можно безыскусственнее, навести разговор на алмаз и заговор индийцев насчет его похищения. Заняв ум его этими темами, я исполню все, что от меня зависит, до тех пор, пока настанет время дать ему вторичный прием. Половина девятого. Я только теперь нашел возможность сделать самое главное: отыскать в семейной аптечке опиум, который употреблял мистер Канди в прошлом году. Десять минут тому назад я поймал Бетереджа в миг досуга и сказал ему, что мне надо. Не возразив ни слова, даже не хватаясь за бумажник, он повел меня (уступая дорогу на каждом шагу) в кладовую, где хранилась аптечка. Я нашел бутылку, тщательно закупоренную стеклянною пробкой, обтянутою сверху кожей. Содержимый в ней препарат опиума, как я предугадывал, — сказался простым настоем. Видя, что бутылка полна, я решался употребить этот опиум, предпочтя его двум препаратам, которыми запасся на всякий случай. Меня несколько затруднял вопрос о количестве, которое надлежало дать. Я подумал и решался увеличить прием. Из моих заметок видно, что мистер Канди давал только двадцать пять капель. Этого приема было бы слишком мало для произведения тогдашних последствий, даже при всей восприимчивости мистера Блека. Я считаю в высшей степени вероятным, что мистер Канди дал гораздо более нежели думал, — так как я знаю, что он весьма любит попировать и отмеривал опиум после обеда. Во всяком случае, я рискну увеличить прием капель до сорока. На этот раз мистер Блек заранее знает, что он будет принимать опиум, — а это, по физиологии, равняется некоторой (бессознательной) способности противостоять его действию. Если я не ошибаюсь, то теперь требуется гораздо большее количество для произведения тех последствий, которые в прошлом году были достигнуты меньшим количеством. Десять часов. Свидетели или гости (как их назвать?) прибыли сюда час тому назад. Около девяти часов я заставил мистера Блека пойти со мной в его спальню, под тем предлогом, чтоб он осмотрел ее в последний раз и уверился, не забыто ли чего-нибудь в обстановке комнаты. Я еще прежде условился с Бетереджем, чтобы рядом с комнатой мистера Блека поместить мистера Броффа и дать мне знать о приезде адвоката, — постучав в дверь. Минут пять спустя после того, как зальные часы пробили девять, я услыхал стук, и тотчас же выйдя в коридор, встретил мистера Броффа. Моя наружность (по обыкновению) оказалась не в мою пользу. Недоверие ко мне явно проглядывало в глазах мистера Броффа. Давно привыкнув к производимому мной впечатлению на незнакомых, я ни минуты не задумался сказать ему то, что хотел, прежде чем он войдет в комнату мистера Блека. — Я полагаю, что вы приехали сюда вместе с мисс Мерридью и мисс Вериндер? — спросил я. — Да, — ответил мистер Брофф как нельзя суше. — Мисс Вериндер, вероятно, сообщала вам о моем желании, чтобы присутствие ее здесь (а также, а мисс Мерридью, разумеется) было сохранено втайне от мистера Блека, пока мой опыт не кончится? — Знаю, что надо держать язык на привязи, сэр! — нетерпеливо проговорил мистер Брофф. — Не имея обыкновение разбалтывать людские глупости, я тем охотнее зажму рот в этом случае. Довольны ли вы? Я поклонился, и предоставил Бетереджу проводить его в назначенную ему комнату. После этого надо было представиться двум дамам. Я спустился по лестнице, — сознаюсь, не без нервного волнения, — направляясь в гостиную мисс Вериндер. В коридоре первого этажа меня встретила жена садовника (которой было поручено прислуживать дамам). Добрая женщина относится ко мне с чрезвычайною вежливостью, явно происходящею от подавленного ужаса. Она таращит глаза, дрожит и приседает, как только я заговорю с ней. На вопрос мой о мисс Вериндер, она вытаращила глаза, задрожала и, без сомнения, присела бы, если бы сама мисс Вериндер не прервала этой церемонии, внезапно отворив дверь гостиной. — Это мистер Дженнингс? — спросила она. Не успел я ответить, как она уже торопливо вышла ко мне в коридор. Мы встретились при свете стенной лампы. С первого взгляда на меня мисс Вериндер остановилась в нерешительности; но тотчас пришла в себя, вспыхнула на миг и затем с очаровательною смелостью протянула мне руку. — Я не могу обращаться с вами, как с незнакомым мистер Дженнингс, — сказала она, — о, если бы вы знали, как осчастливили меня ваши письма! Она поглядела на мое невзрачное, морщинистое лицо с выражением благодарности, до того новой для меня со стороны моих ближних, что я не нашелся как ей ответить. Я вовсе не был приготовлен к ее любезности и красоте. Горе многих лет, благодарю Бога, не ожесточало моего сердца. Я был неловок и застенчив при ней, как мальчишка. — Где он теперь? — спросила она, уступая преобладающему в ней интересу, интересу относительно мистера Блека, — Что он делает? Говорил он обо мне? В хорошем расположении духа? Как ему показался дом после всего случившегося прошлого года? Когда вы хотите давать ему опиум? Можно мне посмотреть, как вы станете наливать? Я так интересуюсь; я в таком волнении — мне надо сказать вам тысячу разных разностей, и все это разом вертится у меня в голове, так что я, и не знаю с чего начать. Вас удивляет, что я так интересуюсь этим? — Нет, — сказал я, — я осмеливаюсь думать, что вполне понимаю вас. Она была выше жалкого притворства в смущении. Она ответила мне как бы отцу или брату. — Вы как рукой сняли с меня невыразимое горе; вы мне жизнь возвратили. Буду ли я так неблагодарна, чтобы скрывать что-нибудь от вас? Я люблю его, — просто проговорила она, — я любила его с начала и до конца, даже в то время, когда была так несправедлива к нему в помыслах, так беспощадно жестоки на словах. Найдется ли мне извинение? Надеюсь, найдется и, кажется, одно только и есть. Завтра, когда он узнает что я здесь, как вы думаете?.. Она снова замолчала и жадно глядела на меня. — Завтра, — сказал я, — мне кажется, вам стоить только сказать ему то, что вы мне сейчас сказали. Лицо ее просияло; она подвинулась ко мне; рука ее нервно перебирала цветок, сорванный мной в саду и заложенный в петличку сюртука. — Вы часто видали его в последнее время, — сказала она, — скажите по сущей правде, точно ли вы в этом уверены? — По сущей правде, — отвечал я, — я совершенно уверен в том, что произойдет завтра. Желал бы я такой уверенности в том, что произойдет нынче. На этих словах разговор наш был прерван появлением Бетереджа с чайным прибором на подносе. Мы пошли за ним в гостиную. Маленькая старушка, очень мило одетая, сидевшая в уголке и углубившаяся в вышиванье какого-то пестрого узора, уронила работу на колена, слабо вскрикнув при первом взгляде на мою цыганскую наружность и пегие волосы. — Мисс Мерридью, — сказала мисс Вериндер, — вот мистер Дженнингс. — Прошу мистера Дженннигса извинить меня, — сказала старушка, говоря со мной, а глядя на мисс Вериндер, — поездки по железной дороге всегда расстраивают мои нервы. Я стараюсь успокоиться, занимаясь всегдашнею работой. Но, может быть, мое вышиванье неуместно при таком необыкновенном случае. Если оно несогласно с медицинскими воззрениями мистера Дженнингса, я, разумеется, с удовольствием отложу его. Я поспешил разрешать присутствие вышиванья, точь-в-точь как разрешил отсутствие впрах разлетевшегося ястреба и Купидонова крыла. Мисс Мерридью попробовала, из благодарности, взглянуть на мои волосы. Нет! Этому не суждено было свершиться. Мисс Мерридью опять перевела взгляд на мисс Вериндер. — Если мистер Дженннигс позволит мне, — продолжила старушка, — я попрошу у него одной милости. Мистер Дженнингс собирается производить сегодня научный опыт. Когда я была в школе маленькою девочкой, то постоянно присутствовала при научных опытах. Они все без изъятия оканчивались взрывом. Если мистер Дженнингс будет так добр, я желала бы, чтобы меня предупредили на этот раз, когда произойдет взрыв. Я намерена, если можно, до тех пор не ложиться в постель, пока не переживу его. Я попробовал было уверить мисс Мерридью, что на этот раз в мою программу вовсе не входит взрыва. — Нет, — сказала старушка, — я весьма благодарна мистеру Дженнингсу, я знаю, что он для моей же пользы меня обманывает. Но, по-моему, лучше вести дело на чистоту. Я совершенно мирюсь со взрывом, только хочу, если можно, до тех пор не ложиться в постель, пока не переживу его. При этих словах дверь отворилась, и мисс Мерридью опять слабо вскрикнула. Что это — явление взрыва? Нет: пока только явление Бетереджа. — Извините, мистер Дженнингс, — сказал Бетередж с самою изысканною таинственностью, — мистер Франклин осведомляется о вас. Вы приказали мне обманывать его насчет присутствия моей молодой госпожи в этом доме, я, и сказал ему, что не знаю. Не угодно ли вам заметить, что это ложь. Так как я уже стою одною ногой в могиле, сэр, то чем меньше вы потребуете от меня лжи, тем более я вам буду признателен, когда пробьет мой час, а совесть заговорит во мне. На минуты нельзя было терять на чисто философский вопрос о Бетереджевой совести. Мистер Блек, отыскивая меня, мог явиться сюда, если я тотчас же не приду в его комнату. Мисс Вериндер последовала за мной в коридор. — Они, кажется, в заговоре не давать вам покою, — сказала она, — что бы это значило? — Единственно протест общества, мисс Вериндер, в самых маленьких размерах, против всякой новизны. — Что нам делать с мисс Мерридью? — Скажите ей, что взрыв последует завтра в девять часов утра. — Чтоб она улеглась? — Да, чтоб она улеглась. Мисс Вериндер вернулась в гостиную, а я пошел наверх к мистеру Блеку.