К удивлению моему, я застал его одного, тревожно расхаживающего по комнате и несколько раздраженного тем, что его все оставили. — Где же мистер Брофф? — спросил я. Он указал на запертую дверь между двумя комнатами. Мистер Брофф заходил к нему на минутку; попробовал было возобновить свой протест против нашего предприятия; но ему снова не удалось произвести ни малейшего впечатления на мистера Блека. После этого законник нашел себе прибежище в черном кожаном портфеле, который только что не ломился от набитых в него деловых бумаг. «Серьезные житейские заботы, — с прискорбием соглашался он, — весьма не уместны в подобном случае; но тем не менее серьезные житейские заботы должны идти своим чередом. Быть может, мистер Блек любезно простит старосветским привычкам занятого человека. Время — деньги… А что касается мистера Дженнингса, то он положительно может рассчитывать на появление мистера Броффа, когда его вызовут». С этим извинением адвокат вернулся в свою комнату и упрямо погрузился в свой черный портфель. Я подумал о мисс Мерридью с ее вышиваньем и о Бетередже с его совестью. Удивительно тождество солидных сторон английского характера, точно так же, как удивительно тождество солидных выражений в английских лицах. — Когда же вы думаете дать мне опиуму? — нетерпеливо спросил мистер Блек. — Надо еще немножко подождать, — сказал я, — я посижу с вами, пока настанет время. Не было еще и десяти часов. А расспросы, которые я в разное время предлагал Бетереджу и мистеру Блеку привели меня к заключению, что мистер Канди никак не мог дать мистеру Блеку опиум ранее одиннадцати. Поэтому я решился не испытывать вторичного приема до этого времени. Мы немного поговорили; но оба мы была слишком озабочены предстоящим испытанием. Разговор не клеился, потом и вовсе заглох. Мистер Блек рассеянно перелистывал книги на столе. Я имел предосторожность просмотреть их еще в первый приход наш. То были: Страж, Собеседник, Ричардсонова Памела, Маккензиев Чувствительный, Росциев Лоренцо де Медичи и Робертсонов Карл V, — все классические сочинения; все они были (разумеется) бесконечно выше каких бы то ни было произведений позднейшего времени; и все до единого (на мой взгляд) имели то великое достоинство, что никого не могли заинтересовать и никому не вскружили бы головы. Я предоставил мистера Блека успокоительному влиянию литературы и занялся внесением этих строк в свой дневник. На моих часах скорехонько одиннадцать. Снова закрываю эти страницы. * * * Два часа пополуночи. Опыт произведен. Я сейчас расскажу, каков был его результат. В одиннадцать часов я позвонил Бетереджа и сказал мистеру Блеку, что он может, наконец, ложиться в постель. Я посмотрел в окно какова ночь. Она была тиха, дождлива и весьма похожа в этом отношении на ту, что наступила после дня рождения, — 21-го июня прошлого года. Хотя я вовсе не верю в предзнаменования, но все-таки меня ободряло отсутствие в атмосфере явлений, прямо влияющих на нервы, — какова буря или скопление электричества. Подошел Бетередж и таинственно сунул мне в руку небольшой клочок бумаги. На нем было написано: «Мисс Мерридью легла в постель с уговором, чтобы взрыв последовал завтра в девять часов утра, и чтобы я не ступала ни шагу из этого отделения дома, пока она не придет сама и не выпустит меня. Ей и в голову не приходит, чтобы моя гостиная была главным местом действия при произведении опыта, — иначе она осталась бы в ней на всю ночь! Я одна и в большой тревоге. Пожалуйста, позвольте мне посмотреть, как вы будете отмеривать опиум; мне хотелось бы присутствовать при этом хотя в незначащей роли зрительницы. Р. В.» Я вышел из комнаты за Бетереджем и велел ему перевести аптечку в гостиную мисс Вериндер. Это приказание, по-видимому, захватило его совершенно врасплох. Он, кажется, заподозрил меня в каких-то тайных медицинских умыслах против мисс Вериндер! — Осмелюсь ли спросить, — сказал он, — что за дело моей молодой госпоже до аптечки? — Оставайтесь в гостиной и увидите. Бетередж, по-видимому, усомнился в собственной способности усмотреть за мной без посторонней помощи с тех пор, как в число операций вошла аптечка. — Может быть, вы не желаете, сэр, принять в долю мистера Броффа? — спросил он. — Напротив! Я иду пригласить мистера Броффа следовать за нами вниз. Не говоря более на слова, Бетередж ушел за аптечкой. Я вернулся в комнату мистера Блека и постучал в дверь, которая сообщала ее с другою. Мистер Брофф отворил ее, держа в руках свои бумаги, — весь погруженный в закон и недоступный медицине. — Мне весьма прискорбно беспокоить вас, — сказал я, — но я собираюсь приготовлять опиум для мистера Блека и должен просить вашего присутствия, чтобы вы видели, что я делаю. — Да? — сказал мистер Брофф, неохотно уделяя мне одну десятую своего внимания, между тем как девять десятых была пригвождены к его бумагам, — а еще что? — Я должен побеспокоить вас, чтобы вы вернулась со мной сюда и посмотрели, как я дам ему опиум. — А еще что? — Еще одно только. Я должен подвергнуть вас неудобству остаться в комнате мистера Блека и ожидать последствий. — Ах, очень хорошо! — сказал мистер Брофф, — что моя комната, что мистера Блека, — мне все равно; я везде могу заняться своими бумагами, если только вы не против того, чтоб я внес вот это количество здравого смысла в ваши действия, мистер Дженнингс? Не успел я ответить, как мистер Блек обратился к адвокату, лежа в постели. — Неужто вы в правду хотите сказать, что насколько не заинтересованы в наших действиях? — спросил он. — Мистер Брофф, у вас просто коровье воображение! — Корова полезное животное, мистер Блек, — сказал адвокат. С этими словами он пошел за мной, все еще не расставаясь с своими бумагами. Когда мы вошли в гостиную, мисс Вериндер, бледная, и взволнованная, тревожно ходила из угла в угол. Бетередж стоял на карауле у аптечки, возле угольного столика. Мистер Брофф сел в первое попавшееся кресло и (соревнуя в полезности корове) тотчас погрузился в свои бумаги. Мисс Вериндер отвела меня к сторонке и мигом обратилась к единственному, всепоглощающему интересу ее, — насчет мистера Блека. — Каков он теперь? — спросила она, — что его нервы? Не выходит ли он из терпения? Как вы думаете, удастся это? Вы уверены, что это безвредно? — Совершенно уверен. Пожалуйте сюда, посмотрите, как я отмеряю. — Минуточку! теперь слишком одиннадцать часов. Долго ли придется ждать каких-нибудь последствий? — Трудно сказать. Пожалуй, час. — Я думаю, в комнате должны быть потемки, как прошлого года? — Конечно. — Я подожду в своей спальне, — точь-в-точь как тогда. Дверь я крошечку притворю. В прошлом году она была крошечку отворена. Я стану смотреть на дверь гостиной; как только она двинется, я задую свечу. Все это было так в день моего рождения. Так ведь оно и теперь должно быть, не правда ли? — Уверены ли вы, что можете владеть собой, мисс Вериндер? — В его интересах я все могу! — страстно воскликнула она. С одного взгляда в ее лицо, я убедился, что ей можно верить, и снова обратился к мистеру Броффу: — Я должен просить вас, чтобы вы отложили на минуту свои занятия, — сказал я. — О, извольте! Он вскочил с места, вздрогнув, как будто я помешал ему на самом интересном месте, и последовал за мной к аптечке. Тут, лишенный этого несравненного интереса, сопряженного с отправлением его должности, он взглянул на Бетереджа и устало зевнул. Мисс Вериндер подошла ко мне со стеклянным кувшином холодной воды, который взяли со стола. — Позвольте мне влить воду, — шепнула она; — я должна разделать ваш труд! Я отмерил сорок капель из бутылки и вылил опиум в лекарственную рюмку. «Наполните ее до трех четвертей», — сказал я, подавая рюмку мисс Вериндер. Потом приказал Бетереджу запереть аптечку, сообщив ему, что ее больше не надо. В лице старого слуги проступило невыразимое облегчение. Он явно подозревал меня в медицинских умыслах против молодой госпожи! Подавая воду по моему указанию, мисс Вериндер воспользовалась минутой, пока Бетередж запирал аптечку, а мистер Брофф снова взялся за бумаги, — и украдкой поцеловала край лекарственной рюмки. — Когда станете подавать ему, — шепнула очаровательница, — подайте ему с этой стороны! Я вынул из кармана кусок хрусталю, который должен был изображать алмаз, и вручил ей. — Вот вам еще доля в этом деле, — сказал я, — положите его туда, куда клали в прошлом году Лунный камень. Она привела нас к индийскому комоду и положила поддельный алмаз в тот ящик, где в день рождения лежал настоящий. Мистер Брофф присутствовал при этом, протестуя, как и при всем прочем. Но Бетередж (к немалой забаве моей) оказался не в силах противодействовать способностью самообладания драматическому интересу, который начинал принимать наш опыт. Когда он светил вам, рука его задрожала, и он тревожно прошептал: «тот ли это ящик-то, мисс?» Я пошел вперед, неся разбавленный опиум, и приостановился в дверях, чтобы сказать последнее слово мисс Вериндер. — Тушите свечи, не мешкая, — проговорил я. — Потушу сейчас же, — ответила она, — и стану ждать в своей спальне с одною свечой. Она затворила за нами дверь гостиной. Я же, в сопровождении мистера Броффа и Бетереджа, вернулся в комнату мистера Блека. Он беспокойно ворочался в постели с боку на бок и раздражительно спрашивал, дадут ли ему сегодня опиуму. В присутствии двух свидетелей я дал ему прием, взбил подушки и сказал, чтоб он снова лег и терпеливо ожидал последствий. Кровать его, снабженная легкими ситцевыми занавесками, стояла изголовьем к стене, оставляя большие свободные проходы по обоим бокам. С одной стороны я совершенно задернул занавески, и таким образом скрыв от него часть комнаты, поместил в ней мистера Броффа и Бетереджа, чтоб они могла видеть результат. В ногах у постели я задернул занавески вполовину и поставил свой стул в некотором отдалении, так чтобы можно было показываться ему или не показываться, говорить с ним или не говорить, смотря по обстоятельствам. Зная уже, по рассказам, что во время сна у него в комнате всегда горит свеча, я поставил одну из двух свечей на маленьком столике у изголовья постели, так чтобы свет ее не резал ему глаза. Другую же свечу я отдал мистеру Броффу; свет с той стороны умерялся ситцевыми занавесками. Окно было открыто вверху, для освежения комнаты. Тихо кропил дождь, и в доме все было тихо. Когда я кончил эти приготовление и занял свое место у постели, по моим часам было двадцать минут двенадцатого. Мистер Брофф принялся за свои бумаги с видом всегдашнего, глубокого интереса. Но теперь, глядя в его сторону, я замечал по некоторым признакам, что закон уже начинал терять свою власть над ним. Предстоящий интерес положения, в котором мы находились, мало помалу оказывал свое влияние даже на его бедный воображением склад ума. Что касается Бетереджа, то его твердость правил и достоинство поведение стали пустыми словами. Он забыл, что я выкидываю колдовскую штуку над мистером Блеком; забыл, что я перевернул весь дом вверх дном; забыл, что я с детства не перечитывал Робинзона Крузо. — Ради Господа Бога, сэр, — шепнул он мне, — скажите, когда же это начнется. — Не раньше полуночи, — шепнул я в ответ, — молчите и сидите смирно. Бетередж снизошел в самую глубь фамильярности со мной, даже не стараясь оградить себя. Он ответил мне просто кивком! Затем, взглянув на мистера Блека, я нашел его в прежнем беспокойном состоянии; он с досадой спрашивал, почему опиум не начинает действовать на него. Бесполезно было говорить ему, в теперешнем расположении его духа, что чем более будет он досадовать и волноваться, тем более оторочит ожидаемый результат. Гораздо умнее было бы выгнать из его головы мысль об опиуме, незаметно заняв его каким-нибудь иным предметом. С этою целью, я стал вызывать его на разговор, стараясь с своей стороны направить его так, чтобы снова вернуться к предмету, занимавшему нас в начале вечера, то есть к алмазу. Я старался возвратиться к той части истории Лунного камня, что касалась перевоза его из Лондона в Йоркшир, опасности, которой подвергался мистер Блек, взяв его из фризингальского банка, и неожиданного появления индийцев возле дома вечером в день рождения. Упоминая об этих событиях, я умышленно притворялся, будто не понял многого из того, что рассказывал мне мистер Блек за несколько часов перед тем. Таким образом я заставил его разговориться о том предмете, которым существенно необходимо было наполнить ум его, не давая ему подозревать, что я с намерением заставляю его разговориться. Мало помалу он так заинтересовался поправкой моих упущений, что перестал ворочаться в постели. Мысли его совершенно удалились от вопроса об опиуме в тот важнейший миг, когда я прочел у него в глазах, что опиум начинает овладевать им. Я поглядел на часы. Было без пяти минут двенадцать, когда показалась первые признаки действие опиума. В это время неопытный глаз еще не приметил бы в нем никакой перемены. Но по мере того как минуты нового дня шли одна за другой, все яснее обозначалось вкрадчиво быстрое развитие этого влияния. Дивное опьянение опиумом засверкало в глазах его; легкая испарина росой залоснилась на лице его. Минут пять спустя, разговор, который он все еще вел со мной, стал бессвязен. Он крепко держался алмаза, но уже не доканчивал своих фраз. Еще немного, и фразы перешли в отрывочные слова. Затем наступила минута молчания; потом он сел в постели, и все еще занятый алмазом, снова заговорил, но уже не со мной, а про себя. Из этой перемены я увидел, что настала первая фаза опыта. Возбудительное влияние опиума овладело им. В то время было двадцать три минуты первого. Самое большее через полчаса должен был решаться вопрос: встанет ли он с постели и выйдет ли из комнаты, или нет. Увлеченный наблюдениями за ним, видя с невыразимым торжеством, что первое последствие опыта проявляется точно так и почти в то самое время как я предсказывал, — я совершенно забыл о двух товарищах, бодрствовавших со мной в эту ночь. Теперь же, оглянувшись на них, я увидал, что закон (представляемый бумагами мистера Броффа) в небрежении валялся на полу. Сам же мистер Брофф жадно смотрел в отверстие, оставленное из неплотно задернутых занавесок постели. А Бетередж, забывая всякое уважение к общественному неравенству, заглядывал через плечо мистера Броффа. Видя, что я гляжу на них, она оба отскочили, как школьники, пойманные учителем в шалости. Я сделал им знак потихоньку снять сапоги, как я свои. Если бы мистер Блек подал нам случай следить за нам, надо было идти безо всякого шума. Прошло десять минут, — и ничего еще не было. Потом он внезапно сбросил с себя одеяло. Спустил одну ногу с кровати. Помедлил. — Лучше бы мне вовсе не брать его из банка, — тихо проговорил он, — в банке он был сохраннее. Сердце во мне часто затрепетало; височные артерии бешено забились. Сомнение относительно целости алмаза опять преобладало в мозгу его! На этой шпильке вертелся весь успех опыта. Нервы мои не вынесли внезапно улыбнувшейся надежды. Я должен был отвернуться от него, — иначе потерял бы самообладание.