Наступил снова миг тишины. Когда я укрепился настолько, чтоб опять взглянуть на него, он уже встал с постели и держался на ногах возле нее. Зрачки его сузились; глаза искрились отблесками свечи, когда он медленно поворачивал голову по сторонам. Он видимо думал о чем-то, недоумевал и снова заговорил. — Почем знать? — сказал он, — Индийцы могли спрятаться в доме! Он замолчал и медленно прошел на тот конец комнаты. Оборотился, состоял, — и вернулся к постели. — Даже не заперт, — продолжал он, — там в ящике ее комода. А ящик-то не запирается. Он сед на край постели. — Всякий может взять, — проговорил он. Он снова тревожно встал и повторил свои первые слова. — Почем знать? Индийцы могли спрятаться в доме. И снова медлил. Я скрылся за половинку занавесок у постели. Он осматривал комнату, странно сверкая глазами. То был миг невыразимого ожидания. Настал какой-то перерыв. Прекращалось ли это действие опиума? или деятельность мозга? Кто мог сказать? Все зависело теперь от того, что он сделает вслед за этим. Он опять улегся в постель! Ужасное сомнение мелькнуло у меня в голове. Возможно ли, чтоб усыпительное влияние опиума дало уже себя почувствовать? До сих пор этого не встречалось в моей практике. Но к чему служит практика, когда дело идет об опиуме? По всему вероятию, не найдется и двух людей, на которых бы это питье действовало совершенно одинаковым образом. Не было ли в его организме какой-нибудь особенности, на которой это влияние отразилось еще неизвестным путем? Неужели нам предстояла неудача на самой границе успеха? Нет! Он снова порывисто поднялся. — Куда же к черту заснуть, когда это нейдет из головы, — проговорил он. Он посмотрел на свечу, горевшую на столе у изголовья постели. Минуту спустя, он держал свечу в руке. Я задул другую свечу, горевшую позади задернутых занавесок. Я отошел с мистером Броффом и Бетереджем в самый угол за кроватью и подал им знак притаиться так, будто самая жизнь их от этого зависела. Мы ждали, — ничего не видя, и не слыша. Мы ждали, спрятавшись от него за занавесками. Свеча, которую он держал по ту сторону от нас, вдруг задвигалась. Миг спустя, он быстро и беззвучно прошел мимо нас со свечой в руке. Он отворил дверь спальни и вышел. Мы пошли за ним по коридору, вниз по лестнице и вдоль второго коридора. Он ни разу не оглянулся, ни разу не приостанавливался. Он отворил дверь гостиной и вошел, оставив ее настежь. Дверь эта была навешена (подобно всем прочим в доме) на больших, старинных петлях. Когда она отворилась, между половинкой и притолкой образовалась щель. Я сделал знак моим спутникам, чтоб они смотрели в нее, не показываясь. Сам я стал тоже по ее сторону двери, но с другого бока. Влеве от меня была ниша в стене, в которую я мигом бы спрятался, если б он выказал намерение вернуться в коридор. Он дошел до средины комнаты, держа свечу в руке: он осматривался, — но ни разу не оглянулся. Я видел, что дверь спальни мисс Вериндер полуотворена. Она погасила свою свечу. Она доблестно владела собой. Я ничего не мог разглядеть, кроме туманно-белого очерка летнего платья. Не зная заранее, никто бы не догадался, что в комнате есть живое существо. Она держалась вдали, в потемках, не изменяя себе ни одним словом, ни одним движением. Было десять минут второго. В мертвой тишине мне слышалось тихое накрапыванье дождя, и трепетный шум ветра, пролетавшего в деревьях. Переждав минутку или более посреди комнаты, как бы в нерешительности, он пошел в угол к окну, где стоял индийский комод. Поставил свечу на комод. Стал отворять и задвигать ящики, пока не дошел до того, в котором лежал фальшивый алмаз. С минуту глядел в ящик. Потом правою рукой взял фальшивый алмаз, а другою снял с комода свечу. Повернулся, прошел несколько шагов на средину комнаты и вновь остановился. До сих пор он повторял точь-в-точь то, что делал в день рождения. Я ждал, не окажутся ли следующие поступка его теми же, как и в прошлом году. Я ждал, не выйдет ли он из комнаты, не вернется ли в свою спальню, как должен был, по моему предположению, вернуться в то время, не покажет ли нам куда он девал алмаз, вернувшись в свою комнату. Оказалось, что первого он не сделал; он поставил свечу на стол и прошел немного на дальний конец комнаты. Там стоял диван, он тяжело оперся девою рукой на спинку его, — потом очнулся, и возвратился на средину комнаты. Теперь я мог рассмотреть его глаза. Они тускли, смыкались; блеск их быстро исчезал. Масс Вериндер не вынесла мучительного ожидания. Она подалась несколько шагов вперед, — потом остановилась. Мистер Брофф и Бетередж появились на пороге и в первый раз взглянули на меня. Они, подобно мне, предвидели наступающую неудачу. Но пока он стоял там, все еще оставалась надежда. Мы ждали, в невыразимом нетерпении, что будет дальше. Следующее мгновенье решило все: он выронил из рука фальшивый алмаз. Безделушка упала как раз у порога, на самом виду и для него, и для каждого из нас. Он не старался поднять ее. Только посмотрел на нее мутным взглядом, и голова его склонилась на грудь. Он вздрогнул, очнулся на минуту, нетвердою походкой вернулся к дивану и сел. Тут он сделал последнее усилие, — попробовал приподняться и упал назад. Голова его опустилась на диванные подушки. Было двадцать пять минуть второго. Не успел я положить часы обратно в карман, он уже заснул. Теперь все миновало. Усыпительное влияние опиума овладело им. Опыт кончился. Я вошел в комнату, сказав мистеру Броффу и Бетереджу, что они могут следовать за мной. Нечего было опасаться разбудить его. Мы могли свободно ходить и говорить. — Прежде всего, — сказал я, — надо решать вопрос, что нам делать с ним. Теперь он, по коей вероятности, проспит часов шесть или семь, вести его в его комнату далеко. Будь я помоложе, я сделал бы это один. Но теперь у меня уж не то здоровье, не та и сила, — я должен просить вас помочь мне. Не успели они ответить, как меня тихонько кликнула мисс Вериндер. Она встретила меня в дверях своей комнаты, неся легкую шаль и одеяло с своей постели. — Вы намерены сидеть около него, пока он спит? — спросила она. — Да. Я не совсем уверен в том, как подействует на него опиум и неохотно оставил бы его одного. Она подала мне шаль и одеяло. — Зачем его беспокоить? — шепнула она, — приготовьте ему постель на диване. Я могу затвориться и побыть в своей комнате. Этот способ устроить его на ночь был бесконечно проще и безопаснее. Я передал это предложение мистеру Броффу и Бетереджу, оба его одобрили. В пять минуть я уложил его на диване, слегка прикрыв одеялом и шалью. Мисс Вериндер пожелала нам покойной ночи и затворила свою дверь. По моей просьбе, мы все трое собрались вокруг стола, на котором остались свечи и были разложены письменные принадлежности. — Прежде чем разойдемся, — начал я, — надо вам сказать кое-что насчет нынешнего опыта. Я хотел достигнуть им двух различных целей. Первою было доказательство, что мистер Блек в прошлом году входил сюда и взял алмаз совершенно бессознательно и безответственно, под влиянием опиума. Убеждены ли вы в этом после всего виденного вами? Они, не колеблясь, дали мне утвердительный ответ. — Второю целью, — продолжил я, — было разведать, куда он девал алмаз после того, как мисс Вериндер видела, что он вынес его из гостиной ночью, после дня рождения. Достижение этой цеди, конечно, зависело от точного повторения его прошлогодних действий. Это не удалось и, следовательно, цель не достигнута. Не скажу, чтоб это вовсе не было досадно мне, но по чести могу сказать, что это насколько не удивляет меня. Я с самого начала говорил мистеру Блеку, что полный успех зависит от полнейшего воспроизведения в нем прошлогодних условий, как физических так и нравственных, и предупредил его, что это почти невозможно. Мы лишь отчасти воспроизвели условия, и вследствие того опыт удался только частью. Весьма возможно также, что я дал ему слишком сильный прием опиума. Но лично я считаю первую причину истинною виновницей того, что нам пришлось пожаловаться на неудачу, и в то же время торжествовать успех. Сказав это, я подвинул мистеру Броффу письменный прибор и спросил, не угодно ли ему, прежде нежели мы разойдемся на ночь, составить и подписать полное изложение всего виденного им. Он тотчас взял перо и составил изложение с безостановочным проворством опытной руки. — Я обязан сделать это для вас, проговорил он, — подписывая документ, — в виде некоторого вознаграждения за то, что произошло между нами давеча. Прошу извинить меня, мистер Дженнингс, что я не доверял вам. Вы оказали Франклину Блеку бесценную услугу. Вы, что говорится у нас, у законников, защитили дело. Извинение Бетереджа было весьма характеристично. — Мистер Дженнингс, — проговорил он, — когда вы станете перечитывать Робинзона Крузо (а я непременно советую вам заняться этим.), вы увидите, что он никогда не стыдится признания, если ему случается быть неправым. Пожалуйста, сэр, считайте, что я в этом случае исполняю тоже, что и Робинзон Крузо. С этими словами, он в свою очередь подписал документ. Когда мы встали из-за стола, мистер Брофф отвел меня в сторону. — Одно слово насчет алмаза. По вашему предположению, Франклин Блек спрятал Лунный камень в своей комнате. По моему предположению, Лунный камень в Лондоне, у банкира мистера Локера. Не будем спорить кто из нас прав. Спрашивается только, кто из нас в состоянии подтвердить свое предположение опытом. — Мой опыт производился нынче, — ответил я, — и не удался. — А мой опыт, — возразил мистер Брофф, — и теперь еще производится. Дня два тому назад я приказал сторожить мистера Локера у банка и не распущу этого караула до последнего дня нынешнего месяца. Я знаю, что он должен лично принять алмаз из рук банкира, и поступаю так на случай, если лицо, заложившее алмаз, заставит его сделать это, выкупив залог. В таком случае я могу захватить в свои руки это лицо. И в этом есть надежда разъяснить загадку, как раз с того пункта, который теперь затрудняет вас! Согласны ли вы с этим? Я охотно согласился. — Я вернусь в столицу с десятичасовым поездом, — продолжал адвокат, — вернувшись, я могу узнать о каких-нибудь открытиях, и мне, пожалуй, весьма важно будет иметь под рукой Франклина Блека, чтоб обратиться к нему, буде понадобится. После всего происшедшего, могу ли я рассчитывать, что вы поддержите меня своим влиянием? — Конечно! — сказал я. Мистер Брофф пожал мне руку и вышел. За ним последовал и Бетередж. Я пошел к дивану взглянуть на мистера Блека. Он не шевельнулся с тех пор, как я положил его и приготовил ему постель, он спит глубоким и спокойным сном. Я все еще смотрел на него, когда дверь спальни тихонько отворилась. На пороге снова показалась мисс Вериндер, в своем прелестном летнем платье. — Окажите мне последнюю милость, — шепнула она, — позвольте мне остаться с вами возле него. Я колебался, не в интересах приличия, а только в интересах ее отдыха. Она подошла ко мне и взяла меня за руку. — Я не могу спать; не могу даже сидеть в своей комнате, — сказала она, — О! мистер Дженнингс, если бы вы были на моем месте, как бы вам хотелось остаться здесь и смотреть на него. Ну, скажите: да! Пожалуйста! Надо ли говорить, что я уступил? Разумеется, не надо. Она подвинула кресло к ногам его. Она смотрела на него в безмолвном восторге блаженства, пока слезы не проступили на глазах ее. Осушив их, она сказала, что принесет свою работу. Принесла и ни разу не тронула ее иглой. Работа лежала у нее на коленах, она глаз не могла отвести от него, чтобы вдеть нитку в иглу. Я вспомнил свою молодость; я вспомнил кроткие глаза, некогда мне светившие любовью. Сердце мое стеснилось, я взялся за свой дневник и внес в него то, что здесь написано. Итак, мы оба молча сидели около него. Один, погрузясь в свой дневник; другая — в свою любовь. Шел час за часом, а он покоился глубоким сном. Лучи новой денницы разливалась по комнате, а он ни разу не шевельнулся. Часам к шести я ощутил в себе признаки вновь наступающих страданий. Я должен был на время оставить ее с ним одну. Я сказал, что пойду наверх и принесу ему другую подушку из его спальни. На этот раз припадок мой недолго длился. Немного погодя, я мог вернуться, и показаться ей. Вернувшись, я застал ее у изголовья дивана. Она только что коснулась губами его чела. Я покачал годовой, как мог серьезнее, и указал ей на кресло. Она ответила мне светлою улыбкой и очаровательно покраснела. — Вы сами сделали бы то же на моем месте, — прошептала она. Только что пробило восемь часов. Он впервые начинает шевелиться. Мисс Вериндер склонилась на колена у дивана. Она поместилась так, что пробуждаясь, он откроет глаза прямо в лицо ей. Оставить их вдвоем? Да! Одиннадцать часов. Они уладили все между собой и все уехали в Лондон с десятичасовым поездом. Прошла моя греза кратковременного счастья. Снова пробуждает меня действительность всеми забытой, одинокой жизни. Не берусь передать те добрые слова, которыми осыпали меня, особенно мисс Вериндер и мистер Блек. Эта слова будут припоминаться мне в часы одиночества и облегчат остаток жизненного пути. Мистер Блек напишет мне и расскажет, что произойдет в Лондоне. Мисс Вериндер осенью вернется в Йоркшир (без сомнения, к своей свадьбе), а я возьму отпуск и буду гостем в ее доме. О, что я чувствовал, когда глаза ее сияли благодарным счастием, а теплое пожатие руки словно говорило: «Это ваших рук дело!» Бедные больные ждут меня. Опять надо возвращаться по утрам к старой рутине, вечерок — к ужасному выбору между опиумом и страданиями! Но благословен Бог за его милосердие! И мне крошечку посветило солнце, и у меня была минута счастья.