Рассказ 7-й. В письме мистера Канди Фризингалл, среда, 26-го сентября 1849 г. — Дорогой мистер Франклин Блек, вы угадаете грустную весть, сообщаемую мною, найдя ваше письмо к Ездре Дженнингсу возвращенным в этом пакете и нераспечатанным. Он умер на моих руках при восходе солнца в прошлую среду. Не упрекайте меня в том, что я не известил вас о близости его кончины. Он нарочито запретил мне писать к вам. «Я обязан мистеру Франклину Блеку несколькими днями счастия, — говорил он, — не огорчайте же его, мистер Канди, — не огорчайте его». Страшно было смотреть на его страдание до последних шести часов его жизни. В промежутках между припадками, когда он приходил в память, я умолял его назвать мне своих родственников, которым я мог бы написать. Он просил простить его за отказ мне в чем бы то ни было. И затем сказал, — без горечи, — что умрет, как жил, забытый и неизвестный. Он до конца остался верен этому решению. Теперь нет надежды что-нибудь разведать о нем. Его история — белая страница. За день до смерти он сказал мне, где лежат его бумаги. Я принес их к нему на постель. В числе их была небольшая связка старых писем, которую он отложил. Тут же находилось его неоконченное сочинение и Дневник во многих томах с застежками на замочке. Он развернул том за нынешний год и вырвал одну за другою страницы, относящиеся к той поре, когда вы встречалась с нам. «Эти отдайте мистеру Франклину Блеку, — сказал он, — пройдут года, он, может быть, пожелает оглянуться на то, что здесь написано». Тут он сложил руки, усердно моля Бога благословить и вас, и тех, кто вам дорог. Он говорил, что ему хотелось бы еще раз повидаться с вами. Но минуту спустя переменил намерение. «Нет, — сказал он в ответ на мое предложение написать к вам, — не хочу огорчать его! Не хочу его огорчать». Затем, по просьбе его, я собрал остальные бумаги, то есть связку писем, неоконченное сочинение и том Дневника, — и завернув их в одну обертку, запечатал своею печатью. «Обещайте мне, — сказал он, — положить это своими руками со мною в гроб и позаботиться о том, чтобы ничья рука уже не касались этого». Я дал ему обещание. Оно исполнено. Он просил меня еще об одном, и мне стоило тяжелой борьбы согласиться. Он сказал: «пусть могила моя будет забыта. Дайте мне честное слово, что вы не допустите ни малейшего памятника, — даже самого простого камня, — для указания места моего погребения. Пусть я почию без имени; пусть я упокоюсь в неизвестности». Когда я стал убеждать его переменить свое решение, он в первый и единственный раз пришел в сильный гнев. Я не мог этого выносить и уступил. На месте его успокоения нет ничего кроме дерновой насыпи. Со временем вокруг нее возникнут памятники; следующее за нами поколение будет глядеть и дивиться на безыменную могилу, Как я уже сообщил вам, часов за шесть до кончины страдание его прекратились. Он немного задремал. Мне казалось, что он грезит. Раз или два он улыбнулся. Уста его часто повторяли одно имя, вероятно женское, — имя «Эллы». За несколько мгновений до смерти он просил меня приподнять его на подушках, чтоб он мог видеть в окно восход солнца. Он был очень слаб. Голова его склонилась на мое плечо. Он шепнул: «настает!» Потом сказал: «поцелуйте меня!» Я поцеловал его в лоб. Вдруг он поднял голову. Солнечный свет озарил его лицо. Чудное выражение, ангельское выражение проступило в нем. Он трижды воскликнул: «мир! мир! мир!» Голова его снова упала ко мне на плечо, и горе многих лет его жизни миновало. Он покинул нас. Это был, сдается мне, великий человек, — хотя мир его не познал. Он мужественно вынес тяжкую жизнь. Я еще не встречал такого кроткого характера. Утратив его, я сильнее чувствую свое одиночество. Я, пожалуй, ни разу вполне-то не приходил в себя с самой моей болезни. Иногда мне думается бросить практику, уехать и попытать, не помогут ли мне какие-нибудь заграничные воды и купанья. Здесь говорят, что в будущем месяце вы женитесь на мисс Вериндер. Удостойте принять мои сердечные поздравления. Страницы из дневника моего бедного друга ожидают вас у меня в доме, запечатанные в пакете на ваше имя. Я боялся доверить их почте. Свидетельствую свое почтение с пожеланием всего лучшего мисс Вериндер! Остаюсь, дорогой мистер Франклин Блек, преданный вам Томас Канди. Рассказ 8-й, доставленный Габриелем Бетереджем Я (как вы, без сомнения, помните) первый начал рассказ и ввел вас в эти страницы. Я же как бы остался позади, чтобы замкнуть его. Да не подумает кто-нибудь, что я хочу сказать последнее слово об индийском алмазе. Я питаю отвращение к этой злополучной драгоценности и отсылаю вас к иным авторитетам за теми вестями о Лунном камне, которых вы можете ожидать в настоящее время. Я намерен изложить здесь один факт из семейной хроники, всеми пропущенный, но который я не позволю так непочтительно сгладить. Факт, на который я намекаю, — свадьба мисс Рэйчел и мистера Франклина Блека. Это интересное событие свершилось в нашем Йоркширском доме во вторник, 9-го октября 1849 года. На тот случай я сшил себе новую пару платья. А брачная чета отправилась проводить медовый месяц в Шотландию. Так как семейные празднества была довольно редки в нашем доме со времени смерти бедной госпожи моей, то признаюсь, что, по случаю свадьбы, я к вечеру-то хватил для куражу капельку лишнего. Если вы делывали то же самое, то поймете меня, и посочувствуете, если же нет, вы, вероятно, скажете: «противный старик! К чему он это рассказывает нам?», причина тому следующая. Хватив, стало быть, капельку (Бог с вами! Ведь у меня тоже есть любимый грешок; только у вас свой, а у меня свой), и прибегнув к неизменному лекарству, а это лекарство, как вам известно, Робинзон Крузо. Уж не помню, право, на чем я раскрыл эту несравненную книгу, на чем же у меня печатные строки перепутались под конец, это и отлично помню, то была триста восемнадцатая страница, следующий отрывочек домашнего характера, относящийся до женитьбы Робинзона Крузо: «С такими-то мыслями я вникал в свои новые обязанности, имея жену (заметьте! точь-в-точь как мистер Франклин!), новорожденного ребенка. (Заметьте опять. Ведь это может быть и с мистером Франклином!) При этом жена моя», — что уж «при этом» сделала или чего не делала жена Робинзона Крузо — и не желал знать. Я подчеркнул карандашом насчет ребенка-то и заложил полоску бумаги, чтоб отметить этот отрывок. «Лежи себе тут, — сказал я, — пока свадьбе мистера Франклина и мисс Рэйчел исполнится несколько месяцев, тогда и увидим». Месяцы шли (превышая числом мои расчеты), но все еще не представлялось случая потревожить заметку в книге, только в текущем ноябре 1850 года вошел однажды ко мне в комнату мистер Франклин превеселый-веселый, и сказал: — Бетередж! Я принес вам славную весточку! не пройдет нескольких месяцев, у нас в доме кое-что случится. — А что, оно касается до семейства, сэр? — спросил я. — Решительно касается, — ответил мистер Франклин. — А вашей женушке есть до этого какое-нибудь дело, сэр? — Ей тут пропасть дела, — сказал мистер Франклин, начиная несколько удивляться. — Не говорите мне больше ни слова, сэр! — ответил, — Бог в помочь вам обоим! Сердечно рад слышать. Мистер Франклин вытаращил глаза, как громом пораженный. — Смею ли спросить, откуда вы получили это известие? — спросил он, — я сам получил его (под строжайшим секретом.) всего пять минут тому назад. Вот когда настал случай предъявить Робинзона Крузо. Вот он случай прочесть тот отрывочек домашнего содержание насчет ребенка-то, что я отметил в день свадьбы мистера Франклина! Я прочел эти дивные слова с должным ударением и потом строго посмотрел ему в лицо. — Ну, теперь, сэр, верите ли вы Робинзону Крузо? — спросил я с приличною этому случаю торжественностию. — Бетередж! — сказал мистер Франклин с такою же торжественностию, — наконец и я убежден. Он пожал мне руку, и я понял, что обратил его. Вместе с рассказом об этом необычайном обстоятельстве приходит конец и моему появлению на этих страницах. Не смейтесь над этим единственным анекдотом. Забавляйтесь сколько угодно над всем прочим, что я писал. Но когда я пишу о Робинзоне Крузо, клянусь Богом, — это не шутка, прошу вас так и понимать это! Когда это сказано, — значит все сказано. Леди и джентльмены, кланяюсь вам и замыкаю рассказ. ЭПИЛОГ. НАХОДКА АЛМАЗА I. Показание посланного приставом Коффом (1849 г.) Двадцать седьмого июня я получил от пристава Коффа приказание следить за тремя людьми, подозреваемыми в убийстве, индийцами по описанию. В то утро их видели в Товерской пристани, где они сели на пароход в Роттердам. Я выехал из Лондона на принадлежащем другой Компании пароходе, который отправился утром в четверг, двадцать восьмого числа. По прибытии в Роттердам, мне удалось найти капитана парохода, ушедшего в среду. Он сообщил мне, что индийцы действительно были в числе пассажиров его судна, но только до Гравезенда. На этой станции один из трех спросил, в котором часу они приедут в Кале. Когда ему сказали, что пароход идет в Роттердам, говоривший от лица всех высказал величайшее удивление, и досадовал на сделанную им с приятелями ошибку. Они все (говорил он) охотно пожертвуют платой за проезд, если только капитан парохода высадит их на берег. Соболезнуя положению иностранцев в чужой земле и не имея причин задерживать их, капитан подал сигнал береговому судну и все трое покинули пароход. Так как этот поступок индийцев явно был заранее рассчитан, в видах предохранение их от погони, то я, не теряя времени, вернулся в Англию. Я сошел с парохода в Гравезенде и узнал, что индийцы оттуда поехали в Лондон; отсюда я снова проследил их до Плимута. По справкам в Плимуте оказалось, что они двое суток тому назад отплыли на ост-индском купеческом судне Бьюлей-Касль, шедшем прямо в Бомбей. Получив об этом сведение, пристав Кофф сообщил о том сухопутною почтой бомбейским властям, чтоб оцепит судно полицией тотчас по приходе в гавань. По принятии этой меры мое участие в этом деле кончено. С тех пор я больше не слыхал о нем. II. Показание капитана (1849 г.) По требованию пристава Коффа, излагаю письменно некоторые факты, касающиеся трех человек (слывущих индийцами), которые были пассажирами на корабле Бьюлей-Касль, отправлявшимся прошлым летом в Бомбей под моим начальством. Индийцы присоединились к нам в Плимуте. Во время плавания, я не слыхал жалоб на их поведение. Они спали в койках на передней части корабли. Мне весьма редко случалось видеть их. Под конец путешествие мы имели несчастие попасть на трое суток в штиль близь берегов Индии. У меня нет под руками корабельного журнала для справок, и потому я не припомню теперь широты и долготы. Итак, относительно нашего положения, я могу лишь вообще сказать, что течение влекло нас к берегу, а когда ветер снова захватил нас, то: мы через двадцать четыре часа вошли в гавань. Корабельная дисциплина (как известно всем мореплавателям.) ослабляется во время продолжительного штиля. Некоторые джентльмены из числа пассажиров спустили мелкие суда и забавлялись катаньем и плаваньем по вечерам, когда солнечный жар, утихая, позволял им развлекаться таким образом. По окончании забавы следовало бы втаскивать суда обратно. Вместо того их оставляли на буксире у корабля. От жары ли, от досады ли на погоду, только ни у офицеров, ни у матросов, по-видимому, не лежало сердце к исполнению долга, пока длился штиль. На третью ночь сторож на палубе не видал и не слыхал ничего выходящего из порядка вещей. Но когда настало утро, самой маленькой лодки не доставало, а вслед затем донесли, что не хватает и трех индийцев. Если эти люди украли лодку вскоре после сумерек (в чем я и не сомневаюсь), то, судя по близости нашей к земле, бесполезно было бы посылать за ними погоню, когда об этом узнали только поутру. Я не сомневаюсь, что в такую тихую погоду (принимая в расчет усталость и неуменье грести), они все-таки пристали к берегу до рассвета. Войдя в гавань, я впервые узнал причину, по которой трое моих пассажиров воспользовались возможностью бежать с корабля. Я мог лишь сообщить властям тот же отчет, который излагаю здесь. Они упрекали меня в том, что я допустил на корабле ослабление дисциплины! Я выразил на этот счет мое сожаление им и своим хозяевам. С тех пор я ничего не слыхал о трех индийцах. Больше мне прибавлять нечего. III. Показание мистера Мортвета (1850 г.) (в письме к мистеру Броффу) Осталось ли у вас, дорогой сэр, какое-нибудь воспоминание ваше о полудикой личности, которую вы встретили, на обеде в Лондоне осенью сорок седьмого года? Дозвольте мне напомнить вам, что личность эту зовут Мортветом, и что мы с вами имели продолжительный, разговор после обеда. Разговор этот касался индийского алмаза, называемого Лунным камнем, и существовавшего в то время, заговора овладеть им.