Она ушла, не бросив больше ни взгляда на своего непослушного внука, а во мне, словно пролитые чернила, растеклась граничащая с ненавистью неприязнь к Валентине. Почему она не сделала, как я хотел? Зачем осталась в Париже? Я запланировал поездку туда, чтобы успокоить ее. Перед нашими годовщинами она всегда становилась раздражительной и плаксивой. Но в последнюю минуту возникли дела, затем Брук захотела, чтобы я забрал ее на ночь, после чего мой интерес к поездке угас. Я предполагал, что Валентина вернется домой. Кто же знал, что именно в этот момент она наконец-то взбрыкнет. Валентина, черт бы ее побрал, всегда умела выбирать наихудшее время. Сердито отбросив мысли о ней, я поднимаюсь и, отправив теннисный мячик скакать по ковру, встаю напротив окна от пола до потолка. Потирая шею, я смотрю на вечерний город. Повсюду огни. Все пульсирует жизнью — по ту сторону стеклянной стены. Я хмыкаю. Каким же наивным мальчишкой я был, пока не узнал, что даже за самыми идеальными с виду фасадами прячется зло. Я часто гадаю, каким бы я стал, будь мой отец вменяемым человеком. Может, моя жизнь сложилась бы по-другому? А если бы меня усыновила другая семья? Было время, когда у меня появилась надежда. Она пришла в обличье высокой молодой женщины с копной волос цвета молочного шоколада. Валентина… В ней было столько жизни, столько энтузиазма. Я бросил на ее простодушное лицо всего один взгляд и почувствовал, что мир, возможно, не так уж и плох. Я хотел верить в то, во что верит она. Стать тем, за кого она меня принимала, — хорошим, достойным, неиспорченным человеком. Любил ли я ее? Нет, но хотел полюбить. И на какое-то время я убедил себя, что наконец-то обрел покой. Однако, как бывает со всем, что построено на шатком фундаменте, вскоре в моих фантазиях появились трещины, и они медленно обвалились и превратились в пыль. Я хотел, чтобы Валентина спасла меня от себя самого, и какое-то время считал, что она сможет, но я ошибался. Меня невозможно было спасти. И надежда трансформировалась в отчаяние, а красота земли обетованной отодвинулась недосягаемо далеко. Ее любовь начала душить меня. Я не мог находиться с ней рядом без чувства раздражения и разочарования. Потому что она оказалась не такой, как я думал. Она была слабой, зависимой. Любовь ко мне сделала ее жалкой. Превратилась в удавку, затянутую на шее, которая не давала дышать. Валентина. Когда-то моя надежда, сейчас она — та, кто может уничтожить все, над чем я упорно работал и к чему шел. Но хрена с два я позволю ей это сделать. Я слышу, как через несколько дверей часы деда Ларри бьют полночь. Я собираю вещи, спускаюсь в гараж, сажусь в машину и отправляюсь домой. Но пока я еду по городу, мысли по-прежнему терзают меня. Я думаю о своей семье. О своем прошлом. О настоящем. О Валентине. Сжав руль, я перестраиваюсь в другой ряд и решаю не ехать домой. *** Брук берет мой член в руку, подводит его себе между ног и трет им свой клитор. Прислонившись спиной к изголовью кровати, я смотрю на ее великолепные титьки, пока она вталкивает в себя мою плоть и покрывает ее своей страстью. Эта женщина создана для секса со мной — в отличие от моей фригидной жены, которую каждый раз приходится чуть ли не умолять. Обхватив пальцами ее талию, я трахаю ее быстро и жестко. Наклоняюсь и до крови прикусываю ее грудь, а она бьет меня по лицу. Мое сознание заволакивает темнота. Я переворачиваю ее на спину и вторгаюсь в нее одним резким толчком, наслаждаясь ее криками страсти и боли. Когда она начинает бороться со мной, царапать мою спину и руки, я обхватываю ее нежную, хрупкую шею и сжимаю ее, а потом смотрю, как она хрипит, пытаясь вдохнуть, пока мой член безжалостно — и жестоко — долбит ее. Наши тела покрывает пот. Комната пахнет, как наши грязные души. И, черт побери, мне это нравится. Она кончает первой — глаза закрыты, стенки вагины с силой пульсируют, сжимая мой член. Поняв, что не могу больше сдерживаться, я выхожу из нее и изливаюсь ей на живот. Моя голова запрокинута, из груди рвется крик от ослепительной мощи оргазма. Позже я лежу на кровати и смотрю, как она, обнаженная, выходит из ванной. Пока она вытирает волосы, я с извращенным удовлетворением разглядываю красные пятна, оставленные мной на ее теле. — Вероятно, какое-то время я не смогу встречаться с тобой. Она склоняет голову набок, отчего ее светлые волосы падают на плечо. — Вернулась твоя жена? Я качаю головой, и внутри снова просыпается гнев, который утих, когда я пришел сюда. — Лоретта поставила мне ультиматум. — Да? — Она выгибает бровь. — И какой? — Не забивай этим свою хорошенькую головку. У меня все под контролем. Иди сюда. Она бросает полотенце на пол и садится верхом ко мне на колени, а я провожу рукой по отпечаткам своих пальцев на ее шее. Мои чувства омывает садистское удовольствие. — Я сделал тебе больно? Брук качает головой. — Знаешь, ты такой извращенный ублюдок. Я криво усмехаюсь. Потом вспоминаю предупреждение бабки и снова мрачнею. — Мне будет не хватать этого. — Я веду костяшками пальцев по ее грудям, по животу и вниз, к ее горячей, влажной промежности. Она, закрыв глаза, стонет, когда я раскрываю ее и большим пальцем поглаживаю ее клитор. Ее руки ложатся на мои плечи, и она начинает втираться в меня. — Прозвучало так, словно все кончено… — выдыхает она, когда я вталкиваю в нее сразу четыре пальца. — Что ты планируешь сделать? Вместо ответа я целую ее. Глава 18. Себастьен Ты моя полуночная мысль и мое желание в 22:22. Воздух сладко пахнет травой, на безоблачном небе светит теплое, яркое солнце. Я стою на веранде и наблюдаю за женщиной, которая, смеясь, убегает от стайки детей. Ее буйные кудри развеваются за спиной, голову украшает сбившаяся набок корона из одуванчиков. Она одета в летнее платье, которое больше подходит для пляжа, чем для дипломатического приема в шато в предместье Парижа, но даже если б на ней был холщовый мешок, вам было бы наплевать. Вы бы все равно не смогли оторвать от нее глаз. И не потому, что она здесь самая эффектная женщина. На приеме присутствуют женщины с более классическими чертами лица. Но им всем до нее далеко. Она напоминает мне море — своей неукротимостью, непредсказуемостью, удивительной красотой. Валентина оглядывается на меня — с сияющими глазами, с румянцем, разлившимся на щеках — и энергично машет рукой, после чего маленькие сорванцы ловят ее. Я засовываю руки в карманы брюк и смеюсь. Даже дети не смогли перед ней устоять. — Так приятно вновь это слышать… Увлеченный сценкой, которая разворачивается передо мной, я не сразу замечаю, что рядом встала Софи. Оторвав взгляд от Валентины, я фокусируюсь на кузине. Многие говорят, что в ней сосредоточена красота нашей семьи, и не согласиться я не могу. — Что слышать? — Твой смех. Я киваю. — Здесь столько детей. — О, ты же знаешь Джека. Он всегда приглашает всех, кто хоть как-то связан с посольством. — Она рассматривает Валентину. — Она, похоже, очень понравилась им. — Софи поднимает бокал с шампанским к губам, делает глоток. — Будь осторожнее, Себастьен. — О чем ты? — Я хмурюсь. Мне не нравится направление, в которое сворачивает наш разговор. — Между нами ничего нет. — Пока что, — добавляет она, краешком глаза наблюдая за мной. — Себс, послушай. Мне тоже очень нравится Валентина, и я правда считаю, что она — идеальная женщина для тебя. Ее единственный недостаток в том, что она замужем. — Знаю. — Дружок, ты думаешь, будто знаешь, но ты никогда не был женат. Тебе не стереть годы, которые они провели вместе. Как только ты попытаешься заставить ее сделать выбор между тобой и мужем, ты потеряешь ее. — Она делает паузу, выбирая следующие слова. — Ты же понимаешь, что это может перейти в новую черную полосу. Неделю назад Софи и Джек приходили в мою квартиру на ужин. Там была Валентина. Беседа текла свободно, как и вино. Бокал превратился в пять или восемь бутылок, и, не успел я опомниться, как Валентина начала рассказывать о своем браке. Она больше не злилась. И даже не обвиняла Уильяма. Казалось, она наконец примирилась с тем, что осталось от ее брака. И ублюдок во мне был счастлив. — Ее муж не заслуживает ее. — Это не тебе решать. — Она похлопывает меня по груди. — Будь умнее. И еще дальше не заходи. Покачав головой, я накрываю ее руку своей. — Вряд ли я смогу от нее отказаться. — Ты хотя бы пытался? — Не пытался и не хочу. — Тогда, красавчик, у тебя большие проблемы. Просто помни, что она еще не разобралась со своим мужем. Мои глаза заволакивает багровая ревность. — И что, черт побери, это значит? — Ты сам знаешь, что. Все закончится только когда закончится, и не раньше. — Она ласково касается моей щеки, а потом уходит к гостям. Растревоженный предупреждением Софи, я отправляюсь на поиски Валентины. Тяга к ней разъедает меня изнутри. Наконец я замечаю ее на траве — она сидит среди детей, держа на коленях малыша-Джека — и опять успокаиваюсь. К дьяволу ее муженька. Если бы он любил ее по-настоящему, то приехал бы сюда на следующий день. Будь Валентина моей, то, чтобы быть с ней, я бы сдвинул землю и небо. Потому что, когда ты наконец-то находишь то, ради чего стоит жить, ты сражаешься за это до последнего вздоха. Пока я иду к месту, где сидит Валентина, гнев и страх постепенно рассеиваются. Ответа на вопрос, как быть с ее браком, у меня нет — он может быть лишь у нее, — но мы с ним разберемся. Она не замечает, что я подошел, и тогда я прислоняюсь плечом к дереву неподалеку и, любуясь ее, слушаю ее нежный голос. Под порывами легкого ветра ткань платья льнет к ее телу, охватывая его словно вторая кожа. — Давным-давно жил-был король, в королевстве которого стояла вечная ночь. Дети росли, не зная, как выглядит солнце или рассвет. Поговаривали, что, когда король был не в духе, начинался дождь и поднимался ветер, причем такой сильный и злой, что трещали дома. — Он страшный, — произносит маленький мальчик и обхватывает себя за плечи. — Он не был страшным, Тобиас, — улыбается Валентина. — Просто он был одинок и потому постоянно хмурился и ворчал. — Прямо как папа, — хихикая, говорит Джек. Валентина смеется, и ее смех для меня — словно чертова музыка.