– Нет, мы сняли верхний слой. – Нет, мы подвергли химическому анализу каждый слой краски, вплоть до холста. – Нет, исключительно с вашего согласия. – Нет, мы ничего не повредили. На протяжении всего разговора она сохраняет хладнокровие. Потом говорит: – У меня есть к вам предложение. – И делает паузу, чтобы завладеть вниманием клиента. – Когда вы оплатите наш счет и заберете картину, мы пришлем вам исчерпывающие результаты анализа и полное заключение. Не понравится – можете сжечь. На этом переговоры обычно завершаются. И Джиллиан вешает трубку… не то чтобы с торжествующим, но с самоуверенным видом. – Он не скоро обратится к нам повторно, – говорю я, подразумевая, в частности: стоит ли расшатывать бизнес? А она в ответ: – С такими свиньями я дел не имею. Кто-то может подумать, что работа у нас тихая, научная, но бывает, на нас серьезно давят. Вот, например, один мужчина приобрел на торгах, где-то в провинции, некое полотно, которое понравилось его супруге, и, поскольку это была библейская сцена в темных тонах, решил, что купил Рембрандта. Ну или «типа того», как он выразился. Картина обошлась ему в шесть тысяч фунтов, и он прикинул, что расчистка и анализ станут дополнительным вложением, способным взвинтить первоначальную стоимость полотна в десятки, сотни или тысячи раз. Как же он взъелся, узнав, что после расчистки и необходимой реставрации картина потянет на те же шесть тысяч, да и то если на нее клюнет какой-нибудь толстосум. Джиллиан очень прямолинейна. И с ходу различает фальшивки. Как среди картин, так и среди людей. И прежде, и сейчас. ОЛИВЕР: Вот ведь что занятно. Я высадил моих юных правопреемниц и наследниц по завещанию у местного пункта принудительного кормления, где милым птенчикам нежно массируют шейки, пока Большая Шишка пичкает их кукурузными зернами знаний. Квартира выглядела так, будто лары и пенаты накануне устроили там грандиозную пирушку, и когда я, верный своей артистической склонности к превращению хаоса в упорядоченность, сложил кое-какую посуду в раковину и размышлял, чем заняться дальше – то ли в очередной раз открыть «Неопубликованное» Салтыкова-Щедрина, то ли три часа ублажать себя мануально (ну-ну, не завидуйте, я пошутил), – надсадно-утробное бурчанье телефона напомнило мне о существовании того, что философы тенденциозно именуют внешним миром. Быть может, звонил кто-то из голливудских магнатов, которого мой несравненный сценарий перенес в таинственное ночное царство, где обитают медлительные лори Малибу и цепкохвостые медведи Бель-Эра? А может – что вероятнее, – это моя любезная moglie[24] хотела намекнуть оглоблей, что в краткосрочной или среднесрочной перспективе нашему дому грозит дефицит жидкого моющего средства? Но, как оказалось, реальность – и тут философы, в общем и целом, на протяжении тысячелетий оказывались удручающе правы – не вполне соответствовала ожиданиям. – Привет, это Тютя, – раздался в трубке самодовольный голос. – Рад за тебя, – ответил я с предрассветной желчностью. (Утренняя хандра – самая тяжелая, согласны? У меня на сей счет есть своя теория, которая заключается в следующем. Незыблемая программа суток – рассвет, утро, день, вечер, ночь – символизирует до боли очевидную парадигму нашей преходящей экзистенции, и если надвигающийся войлочный вечер, за чьи фалды фрака цепляется уравнительница-ночь, – это простительное время для обостренного ощущения человеческой хрупкости и неизбежной, будь она неладна, кончины, если первые послеполуденные часы столь же логично вмещают в себя сходные мысли, а эхо полуденного пушечного залпа, как при отите, долго отдается у тебя в ушах, то понятия корнфлексовой tristesse[25], йогуртового отчаяния prima fascie[26] нелогичны, а то и оскорбительны в качестве метафор. И указанная нелогичность точит поутру зубы этой черной собаки, а в ее слюне пеной бешенства закипает ирония.) – Оливер, – его явно смутил мой отпор. – Это Стюарт. – Стюарт, – повторил я и тут же решил выиграть время. – Извини, мне послышался какой-то Тютя. На это он не отреагировал и только спросил: – Как жизнь? – Жизнь, – ответил я, – это, в зависимости от твоей философии, либо великая иллюзия, либо единственно возможный способ существования. – Старина Оливер – все тот же! – восхищенно хохотнул он. – А вот это, – нашелся я, – вопрос не только философский, но и физиологический. – И прочел ему краткую импровизированную лекцию насчет кинетики обновления клеток и вероятной пропорции оливеровских тканей, сохранившихся от артефакта, который мельком видел мой собеседник сколько-то тысячелетий тому назад. – Я тут подумал: хорошо бы встретиться. И только в этот миг до меня дошло, что он не фантасмагорическая эманация моего утреннего настроения и даже – ненадолго признавая «мир» таким, каким он видится многим, – звонит мне отнюдь не по межгороду. Стю-беби… мой пузанчик Стю… вернулся в город. 6 Да так… Стюарт СТЮАРТ: Похоже, Оливера ошарашил мой звонок. Ну, я считаю, ничего удивительного. Звонящий всегда больше задумывается о личности вызываемого абонента, чем наоборот. Некоторые имеют привычку, набрав номер, говорить: «Привет, это я» – как будто в целом мире существует одно-единственное «я». Прошу прощения, это немного не в тему. Оправившись от первого потрясения, Оливер спросил: – Как ты нас вычислил? Немного поразмыслив над таким вопросом, я ответил: – По телефонному справочнику. Чем-то мой ответ его рассмешил, и он захихикал, точь-в-точь как прежде. Это были смешки из прошлого, и очень скоро я к ним присоединился, хотя, в отличие от него, и не усматривал в этой ситуации особого комизма. – Старина Стюарт все тот же, – выдавил он наконец. – Отчасти, – сказал я, подразумевая: не спеши с выводами. – Это как? – Характерный оливеровский вопрос. – Ну, прежде всего, поседел. – Неужели? Кто это утверждал, что ранняя седина – первый признак шарлатана? Один из остряков и щеголей. – Он стал сыпать именами, но у меня не было желания выслушивать весь список. – Кем только меня не называли, но обвинение в шарлатанстве явно беспочвенно. – Ах, Стюарт, это же не о тебе лично, – сказал он, и я, пожалуй, ему поверил. – Такое обвинение, брошенное в твой адрес, не выдерживает никакой критики. Оно дырявое, как дуршлаг. Хоть процеживай в нем… – Как насчет четверга? Просто до этого меня не будет в городе. Он сверился с несуществующим ежедневником – я без труда распознаю такие уловки – и нашел для меня окно. ДЖИЛЛИАН: Прожив с человеком некоторое время бок о бок, всегда понимаешь, если он недоговаривает, верно? И точно так же распознаешь, когда он не слушает или вообще предпочел бы уйти в другую комнату… и еще много чего. Меня всегда умиляло, как Оливер копит новости, чтобы со мной поделиться, и заходит издалека, совсем по-детски, неся их перед собой в ладонях. По-моему, в этом отчасти проявляется его натура, а отчасти – нехватка впечатлений. Но одно я знаю наверняка: Оливеру хорошо удалась бы роль успешного человека; как ни смешно это звучит, она бы его ничуть не испортила. Я действительно так считаю. Как-то раз сели мы ужинать. Оливер приготовил пасту с томатным, кажется, соусом. – «Двадцать вопросов», – объявил он, и я сразу приготовилась слушать. Мы пристрастились играть в эту игру – не в последнюю очередь потому, что она растягивает общение. Ну, у меня-то не бывает для Оливера такого количества рассказов, я весь день торчу в мастерской: то вполуха слушаю радио, то болтаю с Элли. В основном о ее проблемах с молодым человеком. – Так-так, – сказала я. – Угадай: кто сегодня звонил? И я не задумываясь выпалила: – Стюарт. Действительно не задумываясь. Не задумываясь, в частности, о том, что сломала кайф Оливеру. Он посмотрел на меня как на мошенницу или предательницу. Не мог поверить, что ответ пришел мне в голову сам собой. Повисла пауза, и через некоторое время Оливер недовольно спросил: – Хорошо: какого цвета у него волосы? – Какого цвета у Стюарта волосы? – переспросила я, как будто мы вели совершенно обыденный разговор. – Какие-то мышасто-каштановые. – Неправильно! – вскричал он. – Уже седые! У кого сказано, что это первый признак шарлатана? Нет, не у Оскара. У Бирбома? У его брата? У Гюисманса? У старика Жориса-Карла?.. – Вы с ним виделись? – Нет, – ответил он: не то чтобы торжествующе, но так, будто он опять главный; я пропустила это мимо ушей – зачем провоцировать лишние размолвки. Оливер ввел меня в курс дела. Предположительно, Стюарт женился на американке, заделался бакалейщиком и поседел. Я говорю «предположительно», поскольку Оливер при сборе новостей не особо стремится к точности. Кроме того, он не выяснил существенные подробности: надолго ли приехал Стюарт, с какой целью, где остановился. – «Двадцать вопросов», – повторно объявил Оливер. Его немного отпустило. – Давай. – Какие специи, травы и другие полезные добавки, питательные вещества или приправы я включил в этот соус? С двадцати раз я не угадала. Наверное, не очень старалась.