Часть 3 из 5 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Не хочу. Отец дал тебе и фамилию? Небось, Пром. Или Квайр?
– Нет. Вивиани, – ответила Джун. – С «и» на конце.
– «И» на конце? Ты вообще из наших мест?
– Раньше жила здесь. Потом уехала.
– Что-то я ни одной семьи тут не знаю по фамилии Вивиани – с «и» на конце. Да и без «и».
– О, они не отсюда. В смысле – родом.
– А откуда же?
Кожаный жакет тихо фыркнул, когда Джуниор Вивиани, пожав плечами, потянулась через стол к дуршлагу.
– С севера. А можно я вам помогу, мэм? – спросила она. – Я довольно хорошо готовлю.
– Нельзя! – Женщина вскинула ладонь, пресекая возможные возражения. – Тут нужна особая сноровка.
Клубы пара поднимались от закипающей воды в кастрюле на плите. Позади стола высился громадный буфет со множеством дверец, отдраенных дочиста, цветом напоминавших вымешанное дрожжевое тесто. Молчание, повисшее над горкой креветочных панцирей, стало напряженным. Джуниор Вивиани заерзала, и кожа ее жакета жалобно заскрипела.
– А миссис Коузи сейчас здесь, мэм?
– Здесь.
– Можно мне с ней поговорить?
– Дай-ка я еще разок взгляну на твое объявление! – Женщина обтерла руки о кухонное полотенце, прежде чем взять газетную вырезку. – Весьма конфиденциальная, ишь ты! – Она скривила губы. – Уж в этом я не сомневаюсь. Тут все ясно! – сказала она, сжав бумажку большим и указательным пальцами, и затем выронила ее так, словно выбрасывала грязный подгузник в помойное ведро. Она снова обтерла руки и осторожно взяла креветку. В глубине плоти моллюска вилась темная нежная нить. Ловким движением опытного ювелира она нащупала ее пальцами и выудила.
– Так я могу повидать миссис Коузи, мэм? – Джуниор спрятала подбородок в ладони, для верности сопроводив свой вопрос улыбкой.
– Почему нет, конечно! Иди вверх по этой лестнице, потом поднимись еще на этаж. На самый верх! – И она махнула рукой в направлении ступеней, начинавшихся от алькова рядом с плитой. Джуниор поднялась.
– А тебе, я так понимаю, не интересно, как меня зовут?
Джуниор резко обернулась – на лице улыбка смущенная и одновременно виноватая.
– Нет, ну что вы, мэм! Простите! Конечно, интересно! Очень даже. Я просто немного нервничаю.
– Кристин меня зовут! Если получишь эту весьма конфиденциальную работу, тебе стоит его запомнить!
– Надеюсь! Приятно познакомиться, Кристин. Правда! Говорите, на второй этаж?
Стук ее каблуков растаял высоко на лестнице.
Кристин отвернулась. Ей бы надо было сказать: «Нет, на третий!» Но она не сказала. Вместо этого взглянула на красный огонек разогретой рисоварки. Собрав креветочные панцири, бросила их в кипящую воду и уменьшила огонь. Вернувшись к столу, взяла головку чеснока и, как всегда, любуясь своими пальцами в кольцах, очистила два зубчика. Потом мелко нашинковала чеснок на разделочной доске и оставила там лежать. Старенький холодильник «Филко» урчал и чуть подрагивал. Кристин похлопала его ладонью, словно в утешение, потом нагнулась к нижней дверце буфета и подумала: «И что же она удумала на этот раз? Небось, трясется от страха или собирается с духом, чтобы устроить мне очередную подлянку? Хотя… что она может? Но как она умудрилась отправить объявление в газету, не сказав мне ни слова?»
Она достала серебряную супницу со стеклянной чашей и со вздохом посмотрела на почерневшие завитки двойной буквы «К» на крышке. Как и все резные буквы в этом доме, двойная «К», некогда служившая украшением, со временем стала едва заметной. Даже на ручке ложки в кармане ее фартука эти же инициалы, спаренные навсегда, стерлись бесследно. Это была небольшая кофейная ложка, но Кристин пользовалась именно ею, чтобы не забывать девчушку, которой эту ложку когда-то подарили, и чтобы не расставаться с воспоминаниями, которые эта ложка у нее вызывала. Как она выковыривала ею кусочки персиков из домашнего мороженого, не в силах устоять перед искушением, не обращая внимания на колкие песчинки, которые ветер с океана швырял на сладкий десерт и вообще на все вкусности, взятые ими с собой на пляжный пикник.
Кристин привычно вымыла с мылом стеклянную чашу супницы, вытерла ее насухо, а тем временем ее мысли беспокойно метались, перескакивая с детских пикников на очиститель для раковин «Сильвер дип», с просоленного прибрежного воздуха на ватные палочки «Кью-типс», и наконец на допрос, учиняемый в эту минуту самой мерзкой женщиной в здешних краях. Сидя напротив беззастенчиво врущей Джуниор-Можете-Звать-Меня-Джун, Кристин мысленно сравнила свое тело, каким оно было сорок – да нет, даже тридцать лет назад – с телом этой девчонки и – победила! У девчонки были красивые ноги (правда, из-за высоких сапог, кроме коленок и ляжек она ничего не разглядела как следует) и узкий выпяченный зад, – сегодня от таких задниц все прямо с ума сходят. Но ничего в ней не было такого, что могло бы составить конкуренцию Кристин образца 1947 года, когда пляж был цвета свежих сливок, а искрящиеся и грозящие всосать зазевавшегося пловца волны набегали на песок из океана такой ослепительной синевы, что ломило в глазах.
Лицо девицы… Вот тут сирена зависти завыла вовсю. Лицо и волосы роскошные, как у амазонки. Поначалу Кристин не могла от нее глаз оторвать, потом, спохватившись, притворилась, будто заинтересовалась газетной вырезкой. Если бы не эта вырезка, она бы ни за что не впустила в дом незнакомую девушку без сумки. А разделка креветок дала ей возможность выиграть время, чтобы, изучив гостью, получить некоторое представление о том, чем она дышит (не так уж важно, кто она). К тому же ее занятие было отличным предлогом не встречаться с ней глазами, потому что ей не понравилось, как замирало ее сердце всякий раз, когда она ловила взгляд гостьи. Обескураживающий взгляд недокормленного ребенка, которого хотелось то ли приласкать, то ли отшлепать – так откровенно просительно девица таращилась на еду.
Кристин вмешала нашинкованный чеснок в расплавившееся на сковороде масло и начала готовить загуститель соуса. Она насыпала в желтую масляную лужу немного муки и стала наблюдать, как, поджарившись, мука коричневеет, затем разбавила загустевшую массу креветочным бульоном и растерла оставшиеся комочки.
Я довольно хорошо готовлю, сообщила наглая девица, норовя залезть немытыми руками в блюдо с очищенными креветками. И раньше жила здесь, так она заявила – и кому? Женщине, которую тут все знали и которая сама всех знала – каждого черного, когда-либо родившегося на побережье от Ниггерхед-Рок до Сукер-Бей, от Ап-Бич до Силка, да еще добрую половину из тех, кто родом из Харбора, где она прожила (или впустую потратила?) большую часть своей жизни. Джуниор Вивиани. С «и» на конце. Похоже на фамилию в бейсбольной карточке. Так отчего же у нее замерло сердце? Неужели она боялась, что вдруг покраснеет, признав в девице родственную душу, и в ее голосе зазвенит сталь, а язык станет острым как лезвие бритвы, чтобы разом отсечь даже малейшую возможность сближения? Все явные признаки бездомной жизни юной беглянки были так ей знакомы: обмылок в общественной уборной на автобусной станции, чужие недоеденные сэндвичи, давно не мытые волосы, мятая одежда, в которой и бодрствуешь, и спишь не снимая, отсутствие сумки, зубы, которым жевательная резинка заменяет зубную пасту. И на что она такая сдалась Хид? И как в газете появилось это объявление, если в доме не работает телефон? Ей мог помочь паренек Гиббонсов – в дополнение к работе во дворе он мог сбегать по ее поручению в редакцию. Как бы там ни было, это ловушка, расставленная змеюкой на высоких каблуках. Ишь ты, придумала новый способ уворовать ее будущее – как уже однажды украла ее прошлое.
– Будь я проклята, – прошептала она.
Кристин раздвинула пальцы, чтобы испытать знакомый прилив восторга, который вызывали у нее бриллианты. Потом взяла рис, креветки, соус и по привычке сноровисто и изящно уложила их слоями в сотейник. В сотейнике блюдо не остынет, пока она будет делать легкий салат. Потом она все выложит на серебряный поднос, поднимется по трем лестничным пролетам – и пусть всем этим подавится наимерзейшая тварь на свете…
– Боже ты мой! Снег! – Слегка раздвинув портьеры, но не поворачивая головы, произнесла миниатюрная дама. – Подойди и посмотри. Снег – и где! В наших краях!
Джуниор приблизилась к миниатюрной даме у окна и вгляделась через стекло на улицу, стараясь увидеть, но не видя, снежинки. На вид даме было не меньше шестидесяти – волосы черные как смоль на фоне серебряной каемки у корней – но при этом она пахла как маленькая девочка: ромовым леденцом, травяным соком и мехом.
– Странно, правда? У нас тут никогда не бывает снега. Никогда!
– Я видела, как мужчина посыпал дорожки антиобледенительной солью, – заметила Джуниор. – Раз он ее купил заранее, значит, знал, что она ему понадобится.
Передернув плечами, дама обернулась. Это что такое? Девушка обозвала ее лгуньей, едва поздоровавшись…
– Ты здесь по поводу работы? – Дама чиркнула взглядом по лицу Джуниор, потом внимательно оглядела ее одежду. Она узнала о приближении девушки задолго до того, как услышала на лестнице стук ее каблуков: судя по звуку шагов, это были не Кристин и не Ромен. И она проворно заняла позицию у окна и приняла нужную позу, чтобы произвести определенное впечатление. Но зря она утруждалась: девушка оказалась совсем не такой, какой она себе ее представляла. И дело не только в неухоженных волосах и дешевенькой одежонке – соискательница держалась и разговаривала с дерзкой непринужденностью.
Например, так прозвучало небрежное «Ага!», которым она отозвалась на вопрос Хид.
– Ты хочешь сказать: «Да»?
Как и в кухне внизу, в этой комнате был очень яркий свет – словно в супермаркете. Горели все лампы сразу – их было шесть? Или десять? – и каждая ничем не уступала люстре. Взбираясь по неосвещенной лестнице и то и дело оглядываясь через плечо, Джуниор гадала, что находится в других комнатах. Казалось, женщины в этом доме жили под лучами прожекторов, и их разделял – или соединял – лишь мрак между ними. Она с нескрываемым интересом разглядывала безделушки, захламлявшие столы и секретеры, и ждала, когда миниатюрная дама нарушит наступившее молчание.
– Меня зовут Хид Коузи. А тебя?
– Джуниор. Но вы можете звать меня Джун.
– О боже! – воскликнула Хид, и ее ресницы тревожно затрепетали, точно кто-то пролил красное вино на светлый бархат: ой, простите, ну конечно-конечно, ничего страшного, правда, очень трудно будет отчистить… Двинувшись прочь от окна, дама шагала медленно, осторожно лавируя между загромождавшей комнату мебелью. Оттоманка, два туалетных столика, два секретера, два приставных столика, стулья с высокими спинками и низкими сиденьями. Но все это затмевала кровать, над которой висел огромный портрет мужчины. Наконец Хид уселась за небольшой секретер. Умостив руки на коленях, она кивком пригласила девушку занять стул напротив.
– Расскажи, где ты раньше работала. В объявлении ничего не сказано про резюм, но мне нужно знать о твоем опыте работы.
Джуниор невольно улыбнулась: дама произнесла «резюме» как резюм.
– Мне восемнадцать, и я могу делать все что угодно. Что угодно!
– Это прекрасно. Но что насчет рекомендаций? У тебя есть рекомендации? Я могу с кем-то связаться?
– Не-а.
– Так, а как же мне узнать, честная ли ты? Не болтливая ли?
– Письмо вам ничего не скажет, даже если там будет написано все как надо. А я вам говорю: я – такая. Наймите меня – и сами увидите. А если я окажусь недостаточно для вас хорошей, ну тогда… – и Джуниор развела руками.
Хид тронула свои губы тыльной стороной ладошки, маленькой, как у ребенка, и скрюченной, как куриное крылышко. Она обдумала свою внезапно возникшую антипатию к этой Джуниор-Но-Вы-Можете-Звать-Меня-Джун и пришла к выводу, что беззастенчивая прямота девчонки – пусть и не позерство, но явно игра на публику. И еще она вот о чем подумала: так ли уж глубоко сидит в этой девчонке ее дерзкая самоуверенность? Хид сейчас нуждалась в помощнике, достаточно голодном и алчном, кого, следовательно, легко было прельстить или убедить сделать кое-что для нее… Потому что ситуация сложилась такая, что действовать надо срочно. Кристин, в полном соответствии с ее распутной натурой, нагло тычет бриллиантами в лицо их законной владелице и постоянно таскает из дома деньги, чтобы оплачивать консультации адвоката.
– Я расскажу тебе, в чем заключается работа. Точнее сказать: твои обязанности.
– Валяйте, – Джуниор, до этого момента сидевшая перед хозяйкой дома чуть сутулясь, теперь расправила плечи и скинула жакет, при этом дешевая кожа жалобно взвизгнула. Под жакетом оказалась черная футболка, а под ней не было ничего, что поддерживало бы грудь, но Хид сразу заметила, что ничего и не требовалось: соски вызывающе торчали под тонкой тканью. В отсутствие жакета пышная шапка ее волос сразу словно увеличилась в размерах. Каскад черных штопоров, разделенных прямым пробором, в ярком свете ламп сверкал, как вороново крыло.
– Я пишу книгу, – сообщила Хид, и на ее лице засияла довольная улыбка. При упоминании о книге маска строгого высокомерия, которую она надела для этого собеседования, исчезла. – О моей семье. То есть о семье Коузи, семье моего мужа.
Джуниор взглянула на портрет мужчины.
– Это он?
– Это он. Его нарисовали с фотокарточки, так что сходство полное. Ты смотришь на чудесного человека. – Хид вздохнула. – У меня собран весь материал, но, видишь ли, кое-какие вещи требуют проверки. Даты, написание фамилий. В моем распоряжении есть все гостевые книги из отеля – думаю, за исключением двух-трех – и некоторые из этих людей, не многие, но некоторые, писали как курица лапой! Ничего не разберешь. Но, уверяю тебя, у большинства из тех, с кем я встречалась, был прекрасный почерк, потому что все мы получили изюмительное образование! Но Папа не позволял им писать печатными буквами, как это сейчас принято, рядом с росписью. Да ему это и не нужно было, потому что он ведь знал в лицо всех, кто собой чем-то представлялся и мог узнать любую роспись, хоть бы они крест поставили, но к нам, конечно же, никто не приезжал из таких, кто вместо росписи ставил крест. У наших гостей, в большинстве своем, был роскошный почерк, потому что, между нами говоря, надо не просто быть грамотным, но и занимать положение в обществе, иметь крупные достижения в жизни, понимаешь? Но какие могут быть крупные достижения с плохим почерком? А уж сегодня люди вообще пишут левой ногой!
Хид рассмеялась и добавила:
– Прости. Ты же понятия не имеешь, о чем я говорю. Я просто увлеклась, только и всего. Так всегда бывает, стоит мне начать об этом думать, – она разгладила большими пальцами отвороты домашнего халата и вновь вернулась к теме собеседования. – Но я хочу немного услышать о тебе. Джуниор, говоришь?
– Ага.
– Ну вот, Джуниор. Ты сказала, что можешь делать все что угодно, значит, где-то ты работала раньше. И если ты будешь помогать мне с книгой, я хочу знать…
– Послушайте, миссис Коузи, я умею читать, я умею писать, о’кей? И с мозгами у меня все в порядке. Хотите, буду писать под диктовку, хотите, буду печатать на машинке. Все что угодно. Хотите, чтобы я сделала вам укладку, я сделаю. Хотите принять ванну, я вам приготовлю ванну. Мне нужна работа и жилье. Я очень хорошая, миссис Коузи. Очень-очень хорошая! – И она подмигнула, заставив Хид на мгновение подумать о чем-то недосягаемом – вроде морской раковины, внезапно унесенной набежавшей волной. И, наверное, ощутив вдруг острый укол меланхолии, она подалась вперед к девушке и прошептала:
– Ты умеешь хранить секреты? – Она затаила дыхание.
– Как никто другой!
Хид выдохнула.
– Потому что это секретная работа. Никто не должен о ней знать. Никто!
– Вы имеете в виду Кристин?
– Я хочу сказать: ни одна живая душа!